Руслан Белов - Муха в розовом алмазе

5. Сексуальные фантазии и ностальгические реминисценции. – Похоже, они кого-то грабят. – Внутренний голос рекомендует смыться.

Ночевать мы решили в устье Хаттанагуля. Во-первых, потому, что глупо было в сумерках идти к штольне, рядом с которой мог обретаться Баклажан, во вторых, мне очень хотелось провести ночь на месте, где четверть века назад стоял лагерь поискового отряда, лагерь, в который я пришел со студенческой скамьи.

Поставив в укромном месте палатку, мы перекусили консервами и, усевшись на берегу реки на теплых еще от солнца камнях, принялись молчать. Палатку в принципе можно было не ставить, июль все-таки. Но я надеялся, что ночью или под утро Синичкину одолеет ночная прохлада и, может быть, даже сексуальные фантазии (вот была бы удача!) и она импульсивно придвинет ко мне свое горячее тело. Но ее глаза, постоянно убегавшие от меня, глаза полные тяжелых мыслей, говорили мне, что такой исход ночи (пылкие объятия счастливых тел, бесконечное упоение бросившихся навстречу одиноких сердец, и, наконец, апофеозный крик дуэтом, крик, пронзающий ночь от края до края) скорее всего весьма и весьма маловероятен.

– Ты чего такая кислая? – спросил я, вдруг подумав, что Синичкину мучит предчувствие опасности. – Песец какой-нибудь подкрадывается? Ты скажи, я соломку подстелю.

– Да нет, опасности я никакой не чувствую, – ответила она в сторону. – Просто мне вдруг стало очень грустно... Здесь так тоскливо. Камень кругом... Он давит.

– Это для тебя здесь тоскливо... Ты просто ничего не видишь. Хочешь я раскрою твои глаза?

И, не дождавшись ответа, начал гальванизировать прошлое...

– На этом месте в октябре 1974 года стоял лагерь поискового отряда под командованием Мартуна Онановича Хачикяна. А вон там, на самом краю, под той отвесной скалой, стояла моя одноместная палатка Я, только-только принятый в Тагобикульскую партию, работал в отряде на должности техника-геолога с окладом 105 рублей, плюс 15% районных, 40% полевых и столько же высокогорных.

...Ночью было холодно, температура опускалась до восемнадцати градусов (речка еще днем промерзла до дна) и вылезать утром из спальника было совсем тоскливо. Да еще вчера разбилось стекло керосиновой лампы. Последнее.

Ноги в холодных резиновых сапогах быстро окоченели, и перед завтраком мне пришлось оживлять их у кухонного костра. Усевшись на раскладной стульчик, я снял сапоги и протянул бесчувственные стопы к огню. Они быстро согрелись, на душу накатила приятственность, тем более, что из казана приятно пахло макаронами по-флотски. Потом запахло паленой синтетикой, и я понял, что остался без предпоследней пары носок.

Так и оказалось: взглянув на одну, а потом и на другую ступню, я увидел, что они голые. "Пора переходить на портянки" – вздохнул я и направился к палатке канавщиков. Но байковый утеплитель в ней уже отсутствовал.

"Партянка нада? – сразу же догадался взрывник Бабек. – Иди палатка Мартуна, там еще есть". Мартун был в отгуле, и я без зазрения совести оторвал от его утеплителя четыре квадратных куска (два на смену) соответствующего размера, переобулся у костра, съел тазик макарон и ушел с Раей Галимзяновой, тоже молодой специалисткой, на верхние канавы. Они были на самом верху, на 3400...

По дороге мы здорово согрелись. "Ненавижу горы", – болезненно морщась, сказала Галимзянова, увидев, наконец, что все окрестные вершины топчутся под ее ногами. И брезгливо повертела перед глазами пальцами левой руки: большинство из них были разбиты при отборе образцов непослушным геологическим молотком.

...На документацию канавы и отбор бороздовых проб ушел весь день. Спускался я в лагерь в дурном расположении духа – еще в обед стало ясно, что прошедшая холодная ночь прошла весьма плодотворно: на обоих верхних веках появились признаки многообещающих ячменей.

После ужина – тазик борща, тазик гречневой каши, литр крепкого чая – я заглянул в палатку канавщиков и минут пятнадцать слушал, как коногон Махмуд играет на дутаре. Перед сном зашел в палатку Галимзяновой (а вдруг поманит пальчиком?), но Рая смотрела мне в глаза и видела в них Ксюху, молодую мою жену, которую последний раз я целовал еще в августе, на пятом месяце ее беременности.

Поняв, что не обломиться (ну и слава богу), побрел в свою палатку и по дороге забыл обо всех неприятностях и неосуществленных желаниях. Причиной перемены настроения к лучшему стала сумасбродная идея склеить осколки стекла керосиновой лампы силикатным клеем.

Идеи, особенно сумасбродные, всегда отвлекают от жизненных неудобств.

К моему удивлению идея воплотилась в жизнь, и я, забравшись в спальный мешок в тренировочных штанах и шерстяном свитере, смог немного пописать в свой дневник о том, как бесконечно я люблю свою молодую жену... Перед сном зачеркнул в десятой колонке карманного календарика цифру 4. До встречи с Ксюхой оставалось 22 дня...

– Ты, что, во всех своих женщин влюбляешься? – немного помолчав, спросила Синичкина с ноткой удивления в голосе.

– Практически. И это – моя трагедия, – ответил я, стараясь сделать свои глаза проникновенными. Чтобы Анастасия не сомневалась в том, что и она сможет стать сегодня навеки любимой. Но фокус не удался. Эта девушка в командные игры не играла. Только в свои. Но об этом я узнал позже.

Наутро (30-го июля), наскоро позавтракав, мы окольными тропками пошли к пятой штольне. Она располагалась на высоте 3020 метров, и нам предстояло подняться на треть километра и даже больше – перед тем, как уйти под землю, я хотел забраться повыше с тем, чтобы удостовериться, что в Шахмансае (ущелье, в правом борту которого пробиты вторая и пятая штольни) никого нет. К моей великой радости ушибленное колено почти не давало о себе знать – видимо, благодаря мази, втертой в нее волшебной лапкой Анастасии. Ребра, правда, побаливали, но вполне терпимо.

Взобравшись на водораздел Шахмансая, мы залегли за камень и осмотрелись. Ущелье с места наблюдения было видно, как на ладони, и мы сразу же увидели на промплощадке второй штольни двух таджиков, спешно укладывающих на осла несвернутую желто-голубую палатку.

– Похоже, они кого-то грабят, – прокомментировала Анастасия их действия. – Смотри, там выше, у скалы, еще два осла стоят с рюкзаками притороченными.

– Точно грабят, – согласился я. – У чабанов отродясь не водились импортные палатки и рюкзаки... Сдается мне, что с похитителями Веретенникова случился дефолт... Либо погибли в штольне, либо... либо Валера просто-напросто сбежал, и они скопом бросились за ним в погоню. Но почему Баклажан поставил лагерь у второй штольни? Сом в ней никогда не работал... Может быть, Валерка решил в Сусанина поиграть? Сомнительно...

Погрузив палатку, грабители погнали ишаков вниз по ущелью.

– Кстати, ты знаешь, что это истинные арийцы Баклажана ограбили? – спросил я Синичкину, провожая их глазами.

– Знаю, – механически откликнулась девушка.

– Откуда ты знаешь? – удивился я.

Анастасия смутилась, увеличив мое удивление, и спросила:

– Какие арийцы? Они, что ли, немцы?

– Напротив. Немцы, славяне, индийцы, иранцы и многие другие народы произошли от предков этих самых мародеров.

– Шутишь?

– До нет... В ягнобских кишлаках до сих пор рождаются голубоглазые светловолосые детки... Арийцы именно с этих краев по индиям и европам разбрелись.

Когда караван мародеров скрылся из виду, мы пошли ко второй штольне. По тропе, которую я топтал с друзьями семь лет своей жизни... Лучших лет.

"Черт, вот бы вернуть те годы... – думал я, воочию представляя обветренные лица своих давних товарищей и коллег. – Взять молоток, обуть трикони и вперед, на дальние канавы... На дальние канавы, в маршрут по окраинам рудного поля... Забраться на самый верх челноком, потом, часа в три, сесть у родника в первобытную зелень, сесть усталым до безразличия, сесть, достать фляжку с чефирком, банку кильки в томатном соусе, обломанную краюху черствого хлеба, пару кусочков сахара и съесть все это, поглядывая на утомленные зноем горы и голубое небо... И потом опять уйти в скалы и до ночи бегать от обнажения к обнажению, набивая свой рюкзак образцами и пробами....

И так каждый день. Каждый день мы пахали до седьмого пота с утра до ночи, теряли здоровье и жизни. И все коту под хвост. В жизни – все коту под хвост. Все труды, все старания... Если бы мы знали тогда, что все наши труды сгинут без пользы... Ну, а если бы знали? Все равно бы пошли! Вверх, вверх, чтобы возвыситься над собой, чтобы хоть на минуту проникнуться к себе уважением.

Это ненависть к себе. Ненависть к себе, слабому, не дает сидеть на диванах и в креслах, в офисах и уютных квартирах. Это ненависть к себе, к слабому, никчемному человечишке, ведет в скалы, ледники, пустыню и тайгу. В опасную бесполезность.

...Спустившись на промплощадку второй штольни, я осмотрел место, на стояла снятая чабанами палатка.