Борис Дмитриев - Вам возвращаю ваш портрет
Дмитрий Андреевич нюхом чуял, что ординарец сомнителен на счет верности идеалам революции и потому возмутительна была его причастность к когорте счастливых обладателей промнавозовских акций. Подобное положение, с точки зрения мировой революции, являлось вопиющей несправедливостью. Однако близость лихого рубаки к легендарному комдиву не позволяла до поры навести в этом щепетильном вопросе надлежащий пролетарский порядок. При любой возможности, по ходу дележа доходной части промнавозовских акций, Фурманов всячески урезал Петькину долю, однако денег, которые с легкостью отваливались ординарцу, все одно с лихвой хватало на безбедную жизнь. Комиссар загодя ожидал, что жених припрется просить денег на объявленную свадьбу и внутренне наслаждался предстоящей возможностью поиздеваться над хамоватым засранцем, продемонстрировать ему несокрушимую силу ленинских идей.
Петька Чаплыгин в чудесном душевном расположении, после выпитых пары кружечек жигулевского пива, шествовал по центральной улице уездного города Лбищева, густо увешанной красными стягами и агитационными транспарантами, отчаянно голосящими о надвигающемся коммунистическом изобилии. По всему видно было, что Фурманов понапрасну времени не терял и на мелкие подачки от матушки природы не рассчитывал. Почти на каждом кривом заборе красовались гигантские плакаты с изображением восходящего солнца, над головами подпрыгивающей от счастья детворы, и революционным призывом: "Ты, лично, помог Отечеству с заготовкой стратегического сырья?" или "Каждое ведро стратегического топлива приближает нас к коммунизму". По улицам революционного Лбищева несли караул специальные наряды снайперов, которые шныряли с дробовиками наперевес и ссаживали с катушек залетных дворняг, норовивших, задрав заднюю ногу, бесстыже осквернить священную классику марксизма-ленинизма. Истреблению подвергались не только четвероногие диверсанты, нельзя было забывать и про всяких летающих вредителей, готовых в любую минуту подвергнуть агитационный арсенал внезапным картечным атакам.
Уже на дальних подступах к комиссарской резиденции, Петька с любопытством стал отмечать разительные перемены, произошедшие во внешнем оформлении главного фасада большевистской цитадели. Радикальной этой реконструкции предшествовали громкие идеологические баталии. Дело было в том, что сразу же по прибытии в дивизию, Дмитрий Андреевич распорядился вывесить на фронтоне парадного крыльца большевистского форпоста внушительных размеров портрет Карла Маркса. Не все красноармейцы сразу признали в бородатом дядьке вождя мирового пролетариата. Кое- кто решил по старинке, что это образ Николая Угодника освящает высокое присутственное место и на всякий случай украдкой благословлялся крестным знамением. Иконописное изображение Мирликийского Чудотворца издавна почиталось на Руси, поэтому справедливо на равных соперничало с портретами пролетарских вождей. Почитание вывешенного Фурмановым образа дошло до того, что самые отчаянные богоносцы, под покровом глубокой ночи, забрались на фронтон и обрамили портрет Карла Маркса в старинный церковный киот.
Фурманов, разумеется, не смог равнодушно снести подобное издевательство над гением всего прогрессивного человечества, он таки принял волевое решение и вывесил на подмогу Карлу Марксу еще и портрет Фридриха Энгельса. Разместил их аккуратненько рядышком, пришпандорил гвоздями для ковки коней и распорядился забрать пространство вокруг нарядным красным сатином. Много раз отходил на почтительное расстояние, придирчиво изучал общую панораму и результатом остался вполне удовлетворенным.
Удивительное дело, но по дивизии поползли издевательские слухи, будто покончивший с атеизмом комиссар вывесил на фронтоне крыльца своей резиденции сразу два священных образа – апостола Петра и апостола Павла. Еще больше объявилось охотников, уже не таясь осенять себя крестным знамением, проходя мимо грандиозного храма политического просвещения. В завершение нашлись как всегда доброхоты, которые глухой ночью, под праздник Воздвижения Животворного Креста, обрамили таки оба портрета в старинные церковные киоты, с блестящей шумихой из медной фольги.
Тогда Дмитрий Андреевич, со своей стороны, пошел на радикальные меры и вывесил над крыльцом, посреди Маркса и Энгельса, портрет улыбающегося Владимира Ильича. А чтобы ни у кого в голове не возникло соблазна косить на церковную троицу, комиссар нарочито подобрал знаменитый портрет Ильича в залихватской кепке. И вот эта роскошная ленинская фурага явила собою апофеоз торжества научного атеизма. В самом деле, нельзя же было предположить, что церковные иерархи вконец побесились и приобщили к лику святых улыбающегося подвижника в шаромыжной кепке. Мужики, которые раньше благоговейно крестились на образа, стали с проклятием плеваться в сторону большевистского крыльца, чем доставляли немало душевных удовольствий непобедимому Фурманову.
Тягомотина с портретами коммунистических вождей, к несчастью, на этом не окончилась. Вот уж воистину – пришла беда, отворяй ворота. Какой-то мерзавец подрисовал среди ночи КарлуМарксу иФридрихуЭнгельсуточнотакиежешаромыжные кепки, как у Владимира Ильича. Но самое возмутительное, что с козырьками, смотрящими в разные стороны. Может быть, в самих фурагах и не было ничего оскорбительного, все-таки ленинский стандарт, но вот то, что козырьки у всех трех вождей были развернуты в противоположные стороны, сразило наповал кожаную тужурку. Трясущийся от гнева комиссар, лично вскарабкался по приставной лестнице на фронтон, и записал плакатной гуашью издевательские головные уборы.
Теперь уже не оставалось никаких сомнений, что меньшевики не оставят дивизию в покое и будут продолжать идеологические диверсии. Но, чтобы ни одна контра не имела возможности подобраться к фронтону, комиссар распорядился намотать вокруг портретов вождей побольше колючей проволоки, в качестве ажурного декоративного орнамента. Опять несколько раз отходил от крыльца на различные расстояния, придирчиво изучал общую панораму. И был окончательно удовлетворен своей незаурядной находчивостью, потому что публично, фактически на глазах всей дивизии одержал блестящую викторию, в беспощадной идеологической борьбе с врагами мировой революции.
Петька непроизвольно замедлил ход перед крыльцом большевистской цитадели, до самых ушей разинул от удивления рот, обнаружив в просветах колючей проволоки новоявленную троицу. Он, для страховки, даже огляделся по сторонам, чтобы окончательно сориентироваться на местности, ведь чего не бывает с похмелья, можно и маршрут с бодуна перепутать. Но, ни выпитое накануне, ни сегодняшняя пара жигулевского, не нарушили маршрутный расчет ординарца, он стоял в аккурат перед крыльцом Фурмановской резиденции. Проволока на фронтоне была намотана так искусно, что сразу трудно получалось сообразить, кто именно находится за колючкой, коммунистические вожди или смотрящие на них ротозеи, и с какой стороны, собственно говоря, находится настоящая воля. Особенно настораживал молодцеватый Владимир Ильич. Была в его азиатском прищуре надежная вертухайская хватка, говорящая, что шаг в сторону или прыжок вверх, считается наглой попыткой к побегу, со всеми без промаха вытекающими последствиями. Видавший не слабые виды, отчаянный конник даже немного замешкался у дверей, ноги сами противились заворачивать в эту экзотическую контору. Деваться, однако, было некуда и ординарец все-таки переступил порог большевистского святилища.
В приемной у комиссара, с забранным в решетку окном, за покрытым кумачом двухтумбовым канцелярским столом, правила бал краснокосыночная большевичка Фуксина Люся. Незлобно именуемая среди личного состава, большей частью от скуки и зависти, "красноподстилочной лярвой". Если к общему колориту революционного кабинетного устройства присовокупить беспощадно красные Люськины щеки и губы, может вполне показаться, что посетителям идеологической цитадели какой-то волшебник напяливает солнцезащитные с красными стеклами очки. Все здесь было тотально окрашено цветом алой зари, практически, как у негра в прихожей. Петька вальсирующей походкой подкатил к улыбающейся секретарше, изобразил неполный реверанс и вручил из-за спины предусмотрительно заготовленный букет полевых цветов.
– О любви не говорю, Люсьена, знающие люди вчера мне на ушко шепнули, что о ней все давно уже сказано, – артистически кривляясь, юморнул ординарец. – У вас здесь все настолько художественно, такие декоративные узорчики на фронтоне заплетены, что клянусь Парижской коммуной, расставаться не захочется. Проволочка очень трогательно применена и, главное, отменного качества. Самое время подавать по инстанциям рапорт о переходе к вам на почетную службу. На большие чины не замахиваюсь, но хотя бы ночным сторожем, караульную вахту нести, счел бы для себя за великую честь. И уже без иронии, кивая в сторону плотно затворенных дверей таинственного Фурмановского кабинета, лихой ординарец поинтересовался, – у себя?
