Светлана Шипунова - Дыра
…ЭТО не имело внешних очертаний и признаков. Нельзя было назвать ЭТО «помещением», поскольку там не было ни стен, ни дверей, ни окон — ничего такого. Но «открытой местностью» это также нельзя было назвать, у местности все-таки есть кое-какие приметы — хотя бы почва под ногами, хотя бы скудный ландшафт в виде окрестных холмов и оврагов. Ничего такого ТАМ не было. Вообще ничего. ЭТО было как провал в бездну, в темное, не имеющее видимых границ пространство, где перестали ощущаться тяжесть собственного тела, его параметры и оболочка. Словно плоть его мгновенно втянулась в воронку, обращенную внутрь себя и сжалась до микроскопической точки, горошины. И все, что составляло до сих пор его «Я», полностью сконцентрировалось и уместилось в этой точке, в этой горошине и, освобожденное от внешней оболочки, от обременительных телесных подробностей, пребывало во взвешенном состоянии, колеблясь в темноте пространства, или в пространстве темноты, что в данном случае было одно и то же.
— Это что, уже Страшный суд?
Он не спросил, а только подумал спросить, но в мозгу его сам собой прозвучал ответ:
— Нет, Страшный суд выше.
Кто говорил с ним таким образом — он поначалу не видел. Пространство вокруг казалось ему совершенно пустым и беспредметным. Но постепенно из мрака стали проступать какие-то силуэты, они то приближались к нему, то удалялись, то окружали его плотным кольцом и вращались вокруг него словно по орбите… Кто придумал, что они зеленые? Они бесцветные, даже прозрачные, что-то вроде морских медуз, только плоские и сильно вытянутые по вертикали. Сначала они не собирались его препарировать. Просто окружили и рассматривали.
— Это именно тот, кто нам нужен?
— Один из них во всяком случае.
— И он знает ответ?
— Насколько у них вообще кто-нибудь его знает.
— Они что, действуют без всякой программы, наугад?
— Похоже на то.
В какой-то момент он стал видеть все как будто со стороны. Вот они склонились над некой плоскостью, на которой лежит (на самом деле горизонтально висит в пространстве)… Хм, да это же его собственная оболочка, жалкая телесная оболочка, совершенно пустая и никчемная. Что они с ней делают, интересно? Похоже, они прочищают ему мозги. А может, вставляют новые?
— Эй вы! Что вы там делаете?
— Виси и помалкивай.
— Что значит помалкивай? Это все-таки мои мозги! Я не хочу, чтобы в них копались посторонние!
Он не почувствовал, а только увидел со стороны, что черепная его коробка сжалась, словно ее взяли в тиски, что-то в ней щелкнуло, хрустнуло, открылось и закрылось.
— У-у-у! Да тут мозгов-то… На один анализ не хватит.
Потом — полное отключение от ощущений, полное отсутствие всякого присутствия, неизвестно сколько продолжавшееся. Потом снова какие-то слабые ощущения и мысленный вопрос самому себе:
— Я еще жив?
И ответ, отдающийся в мозгу гулко, словно в пустой комнате:
— Еще нет.
Он снова увидел со стороны свою взвешенную в пространстве жалкую телесную оболочку, вокруг которой продолжалось копошение узких и длинных силуэтов.
— Удалось что-нибудь выудить?
— Ничего определенного. У них это называется «каша в голове».
— Значит, они не владеют своим будущим?
— Они не владеют даже своим настоящим.
— Довольно странный результат. Прежде в этом регионе Земли нам попадались более четко спрограм-мированные особи.
Последнее, что он различил, было:
— Работа с объектом закончена.
— Вернуть его назад или пусть болтается здесь?
— Зачем он здесь нужен?
— Но вернуть назад не получится — следующая экспедиция летит в другое полушарие.
— Ничего страшного, сбросите по пути.
Подонки, негодяи, ничтожества! Они ничего от него не добились. Он не выдал им «военной тайны». Прямо Мальчиш-Кибальчиш. Надо будет рассказать Гайдару при случае.
— А чего они хотели от тебя? — спросит Гайдар.
— А хрен их знает! — ответит Гога-Гоша.
И они посмеются и хлопнут друг друга по ладошкам — жест, означающий: «Ай да мы!».
Он не знал, что спит уже целые сутки, просто устал лежать на животе, захотелось перевернуться на спину, но, как только он попытался это сделать, собачьи укусы напомнили о себе, он застонал, вернулся в исходное положение и тут только обнаружил, что лежит на диване в комнате, больше похожей на служебный кабинет, а радом с диваном сидит на стуле и внимательно смотрит на него какой-то пожилой человек.
— А я вас сразу узнал! — сказал Христофор Иванович, натолкнувшись на холодный, недоуменный взгляд гостя. — Да-а… История. Это ж надо! Сроду тут у нас никого не бывало, уж не чаяли дождаться, и вот — на тебе, какой человек к нам залетел, из самой Москвы! Встретили вас, конечно, не того… Но это по недоразумению. Виновные уже наказаны.
— Я не в претензии, — сдержанно заметил на это Гога-Гоша. — Мне бы только с Москвой связаться как-нибудь, а больше ничего.
— Да-а, Москва… Бывал когда-то и я в Москве, в молодые еще годы, студенческие. Как она сейчас? Стоит?
— Стоит, — отвечал Гога-Гоша, нетерпеливо оглядываясь в поисках телефона.
После долгого сна лицо его разгладилось, порозовело, выглядело отдохнувшим, но по-прежнему неприветливым, настороженным.
— Ну и как там, в Москве? Власть нынче какая там? Прежняя еще или уже новая?
— Вы что имеете в виду? — похолодел Гога-Гоша.
— Ваших еще не скинули? — подмигнул ему Христофор Иванович.
— А! Нет, нет, что вы!
Он вдруг подумал, что сам давно уже оттуда и точно знать ничего не может, но решил на эту тему не распространяться.
— А что, построили уже в Москве капитализьм?
— Не вполне, не вполне… — отвечал Гога-Гоша, начиная испытывать неудобство от того, что его расспрашивают о таких вещах.
— А деньги какие сейчас? У вас нет при себе случайно? Посмотреть охота.
Гога-Гоша вспомнил о своей пластиковой карточке, но тут же решил, что она, как и все бывшие при нем документы, наверняка пропала, и лишь на всякий случай потянулся к пиджаку, висевшему в изголовье на стуле. К большому его удивлению, карточка целая и невредимая лежала в одном из карманов. Он вынул и протянул ее мэру. Тот бережно взял в руки, повертел, качая головой и дивясь невиданной штуковине:
— Это что ж, вместо денег теперь такие выдают? Ты смотри, как при коммунизьме. А сколько ж здесь, к примеру?
— Точно не помню. Тысяч двести-триста.
— Рублей? — удивился мэр.
— Нет, что вы! Долларов, конечно.
— А! — зауважал Христофор Иванович. — А рубли, значит, не ходят уже?
— Почему? Ходят где-то…
Христофор Иванович еще поспрашивал — про то, про сё, Гога-Гоша рассеянно отвечал, все время думая только об одном, как ему связаться с Москвой.
— Скажите, уважаемый… как вас? Христофор Иванович? Очень приятно. Я так понял, что вы здешний мэр, да? У меня к вам маленькая просьба. Мне срочно надо бы в Москву позвонить.
— Вот чего не могу, того не могу, — развел руками Христофор Иванович. — Связи нет, отключены мы от связи.
— Ну вот здрасьте… Связи у вас нет, транспорта тоже нет! Это правда, что от вас никакого транспорта нет?
— Чистая правда!
— Послушайте, уважаемый. Вы с какого года мэром?
— Я? Мэром? Так с самого начала. С 1991 года.
— А до этого кем были?
— Я? Директором городского рынка.
— Примерно так я и думал. — Гога-Гоша встал, походил рассерженно по кабинету, зашел сзади и чуть ли не крикнул в ухо порядком напуганному последними вопросами Христофору Ивановичу:
— Плохо руководите!
— Да уж как можем, — обиженно засопел носом Христофор Иванович.
Лежит тут, понимаешь, на его диване целые сутки, да еще недоволен чем-то. Небось, в кутузке бы не так разговаривал. Но — похож, похож, гад, на кого-то, волосы эти рыжеватые, лицо розовое, глаза злые, быстрые… Вспомнить бы, кто он в точности, а тогда уж решать, как с ним лучше разговаривать.
— Что же мне делать прикажете? — продолжал напирать гость. — Не могу же я здесь оставаться в самом деле!
— Отчего же и не остаться? — пожал плечами Христофор Иванович. — Места у нас хорошие, красивые — лес, речка… Пару часов езды — океан. А там такие острова! Мы тут первыми восход солнца видим, Новый год первыми встречаем. Оставайтесь с нами!
Гога-Гоша с презрением посмотрел на мэра и в сильном раздражении плюхнулся на диван. Но тут же вскочил, держась за зад и подвывая от боли. Христофор Иванович подождал, пока гость успокоится, и продолжал гнуть свое:
— Мне вас сам Бог послал. Скажу вам честно: тут все против меня. Только и ждут, чтобы я ушел. А ведь стоит мне уйти — горло друг другу перегрызут. Такое начнется! Мне бы годика два еще продержаться, а там…
— Знакомая песня, — буркнул про себя Гога-Гоша.
