Евгений Лукин - Портрет кудесника в юности

— Его счастье! — проскрежетал доведённый, видать, до белого каления ученик. — Оторвать нечего, а то бы…

— Опять спрятал что-нибудь?

— Всю медитацию мне сломал! — Глеб задул свечи, погасил спиртовку, сорвал одеяло с окна. — Весь расслабон…

— А чего ты хотел-то? Финку, что ли, на остриё поднять?

— Ну!

— Так вроде уже…

Портнягин обернулся. Холодное оружие стояло отвесно в центре мелового круга — и даже не покачивалось.

— Брысь! — рявкнул Глеб.

Финка упала со стуком.

— Вот ведь дёрнуло меня… — гневно отфыркиваясь, ученик чародея швырнул одеяло на топчан. — Пожалел дистрофика… Нет, но за неделю так обнаглеть, а? Подыхал ведь… А теперь, глянь, отъелся на наших угланчиках — щёки из-за спины видать!

— Щёки? — прыснул колдун. — Откуда?.. Не щёки это, Глебушка, это у них ощущалки такие. Два пузыря, как у лягушки: надует — и всё ими чувствует. Да-а, братец ты мой, — с удовольствием продолжал он. — Прикормил калачом — не отбить кирпичом. Так-то вот… Ну да не кручинься. Шутик твой вроде из перелётных. До октября пошкодит, а там и на юг махнёт… в горячие точки…

— До октября?! — ужаснулся Портнягин. — Да я его в святой воде утоплю до октября! Своими руками!.. — Устыдился, поднял с пола нож, положил на тумбочку. — Может, отнести подальше в астрал да оставить? — понизив голос, озабоченно предложил он.

— Попробуй, — одобрил колдун.

Бородёнка у Ефрема Нехорошева произрастала реденько, поэтому спрятать в ней ухмылку было крайне затруднительно.

Неизвестно, привёл ли Глеб свою угрозу в исполнение, но, судя по его день ото дня мрачнеющей физиономии, привёл и не однажды — разумеется, каждый раз при возвращении обнаруживая в чуланчике всё того же Шутика, успевшего вернуться раньше.

Старый колдун Ефрем Нехорошев (сам забавник не хуже барабашки) с наслаждением истинного ценителя наблюдал за развитием непростых отношений воспитанника и приёмыша. Его-то вся эта история, можно сказать, не коснулась. Учёная хыка быстро поняла, что Шутик свой, однако тот, умудрённый горьким опытом, в комнату кудесника по-прежнему даже и дрыхальца сунуть не смел, предпочитая бедокурить в тесных пределах Глебовых владений.

Так продолжалось около недели. А потом что-то вдруг изменилось. Старый колдун почуял это сразу. Портнягин уже никого не сулил утопить в святой воде, да и сдавленного мата за гипсолитовой переборкой больше не слышалось.

— Помирились, что ли?

— А чего ссориться? — невозмутимо отвечал Глеб. — Нормальная зверушка…

— Не прячет больше ничего?

— Ну так возвращает же…

Наставник мудро ограничился кивком. И правильно сделал. Загадочной молчаливости Глеба хватило ненадолго.

— Знаешь, Ефрем… — признался он ни с того ни с сего. — А память-то у меня, оказывается, хреновенькая была…

Признание прозвучало неожиданно, поскольку самокритичностью Портнягин не отличался никогда.

— Ну-ка, ну-ка… — с живым интересом поворачиваясь к ученику, подбодрил колдун.

— Достал он меня, — честно сознался Глеб. — Аж зажлобило! Дай, думаю, и я над ним приколюсь. Говорю: «Шутик, Шутик, поиграй и отдай…» А всё на месте, ничего не пропадало, прикинь…

— Та-ак… И что?

— Поворачиваюсь, смотрю: лежит на тумбочке сотик — месяц назад на проспекте спёрли… Я опять: «Шутик, Шутик, поиграй и отдай!» Приносит цепочку — мне её однажды на Чумахлинке друганы утопить помогли. И началось… Вот не поверишь: что пацаном посеял — всё нашлось. Прямо в чуланчике!

— Я гляжу, богатый ты был пацан, — заметил наставник, кивнув на украсившие запястье Глеба дорогие наручные часы. — Неужто бабушка подарила?

Портнягин замялся.

— Вот насчёт «Ролекса»… — удручённо молвил он. — Насчёт «Ролекса», Ефрем, чепуха какая-то получается… Ну не было его у меня, не помню! Может, кто другой потерял?..

Первый отворот

Трах-тарарах! Ты будешь знать,Как с девочкой чужой гулять!..

От рождения Глеб Портнягин был ангельски незлобив. Однако упрямые надбровья и глубоко вырезанная переносица в сочетании с архитектурным завитком подбородка придавали ему вызывающий вид. Пришлось вырасти драчуном.

Помнится, старый колдун Ефрем Нехорошев, впервые увидев на проспекте юного проходимца, торгующего грубо вытесанными рукоятками астральных мечей, сразу подумал, что хорошо бы иметь такого на подхвате. Пусть даже в смысле магии он окажется бездарен — слабому полу нравятся надменные плечистые задиры. А женская клиентура, надо сказать, всю жизнь была зубной болью старого знахаря.

Ставши учеником чародея, Глеб Портнягин оправдал надежды полностью. Дамы в его присутствии замолкали и, какую бы глупость он ни сморозил, внимали с трепетом. Крайняя молодость кудесника не только не вызывала у них сомнений — напротив, завораживала, чему вдобавок сильно способствовала скупость мимики, усвоенная Глебом ещё в пору предварительного заключения.

— Перекрасить ауру? — со сдержанным недоумением спрашивал он. — Зачем?

— Под цвет глаз, — лепетала посетительница.

— Да она у вас и так под цвет глаз…

Из угла слышалось одобрительное покряхтыванье старого чародея. Сам бы Ефрем до такого ответа не додумался. В крайнем случае порекомендовал бы контактные линзы под цвет ауры.

Дама изумлённо распахивала глаза:

— Разве? А мне говорили…

— Кто? — всё так же равнодушно вопрошал Глеб.

— Ну… — Дама кокетливо поводила плечиком. — Один знакомый…

— Колдун?

— Не совсем… Народный целитель. Восточная стоматология.

— Фламенко, что ли? Который подзатыльниками зубы удаляет?

— Д-да…

— Ну, это и мы умеем… — со скукой ронял Глеб. — Короче, выделывается ваш знакомый. Классная аура! «Маренго». Последний писк. Чего ему не нравится?

Посетительница менялась в лице и, забыв об изначальной цели визита, переводила разговор на приворотные зелья.

Если же затруднение действительно требовало вмешательства специалиста, Ефрем Нехорошев вылезал из угла и принимался за дело сам, а ученик отступал за плечо наставника, где мог стоять часами, постигая азы ремесла.

— На душе тяжело, — слезливо жаловалась матрона лет сорока.

— А ты, матушка, когда последний раз взвешивалась? — с обычным своим грубоватым добродушием интересовался Ефрем.

— Каждое утро на весы становлюсь…

На морщинистом челе знахаря изображалась лёгкая досада.

— Да я не про тело… — ворчливо отзывался он и, не оборачиваясь, подавал знак ученику.

Вдвоём они усаживали посетительницу поудобнее, затем, погрузив в гипнотический сон, вынимали из неё справненькую стыдливо хихикающую душу и водружали на чашу безмена, собранного из астральных сущностей церковной утвари и косой перекладины могильного креста.

— Что-то не так? — с тревогой спрашивала матрона, придя в себя после процедуры.

— Избыточный вес у тебя, матушка… — сокрушённо сообщал ей старый колдун. — Ну а как ты хотела? Душа должна быть тонкой, звонкой, прозрачной. Плоский живот и всё такое… На диету пора садиться… — И, видя испуг на обширном личике, предостерегающе вскидывал морщинистую длань. — Знаю, трудно! А куда денешься? Долг подружке верни, прелюбодеяния сократи в два раза, лжесвидетельствовать прекращай… Так-то вот!

— А кроме диеты? — скулила несчастная.

— Н-ну, можно ещё с утра духовную гимнастику попробовать. Скажем, врага своего попрощать… Поначалу разиков этак семь, не больше, а то, знаешь, с непривычки и душу надсадить недолго… Да я тебе все упражнения на бумажку выпишу…

Текст, конечно, можно было бы вывести и на принтере, однако имидж требовал написания вручную. Промурыжив посетительницу ещё минут десять, Ефрем вручал ей нечто слегка напоминающее клочок пушкинского черновика, после чего вновь передавал бразды питомцу и удалялся на прямоугольный балкончик чуть просторнее посылочного ящика. На углу железных перил гнездились солнечные часы, древнее устройство, изготовленное безымянным волхвом незадолго до Крещения Руси. Врали они безбожно. Недовольно фыркнув, колдун ногтем переводил тень от стерженька на полделения и возвращался в комнату, где его ждала неизбежная разборка с Портнягиным.

— Ты меня чему учишь? — заходился Глеб, спровадивший к тому времени клиентшу. — Колдовать? Или мозги тёлкам пудрить? Так это я и раньше мог! Что ж мне, всю жизнь на подхвате торчать?

«Въедливый… — дивился про себя Ефрем. — Того и гляди по уху смажет! Может, и впрямь из него что получится…»

Тем не менее доверить воспитаннику первую женскую судьбу он рискнул лишь к началу августа.

Она вошла без стука и столь стремительно, что Глеб едва успел ухватить за шкирку учёную хыку, алчно устремившуюся из подкроватных недр к незваной гостье.