Андрей Синицын - Новые мифы мегаполиса (Антология)

— Вот они: «Пошел вон, дурак».

Каннабинолы всасывались в кровь, концентрация «дури» в масле была высокая, так что девочки быстро поплыли без вина, теряя над собой контроль. Всё как обещал Лисицын. Не пьют, а пьянеют. Мужик сказал — мужик сделал. Хорошо, что тошнить никого не начало, а то могло. А потом… потом в беззащитные мозги ударил амфетамин из тоника. С «весёлыми картинками» в качестве бонуса…

Пульсировала «клубная» музыка, способная сама по себе ввести человека в транс. Не зря этой дрянью пропитывают танцполы — чтоб клиентов штырило с гарантией. Лисицын врубил музон, когда пришло время, вдобавок сладострастно вывел громкость на полную. «Все рукоятки вправо…»

А скрытые желания, как выяснилось, студенток и вправду переполняли. Лосевой сорвало тормоза сразу, будто и не было их, тормозов. Вот уж кто сдерживал свою истинную природу! Ясно, почему она избегала спиртного. Принялась остервенело кидаться диванными подушками, потом, исполнив заднюю подножку, повалила на них Барсукова. На поцелуи отвечала пять за один. Целовалась, как кобра — бросками. Лисицын пристроился без спросу, медленно снимая с барышни свитер. Она извивалась, выписывая задницей «восьмёрки». Белкина застряла, стоя на четвереньках — сосредоточенно подсчитывала паркетины красного цвета в мозаичном паркете, — о ней вспомнили и вернули в компанию, влили остатки тоника… С Белкиной пришлось повозиться: пасть перед ней на колени, провозгласить её королевой, поцеловать коленку. Целовали сквозь джинсы. Потом ей сказали: повелевай! Помогли залезть на стул — оттуда удобнее повелевать. И принялись в два голоса вымаливать разрешение развязать декоративный поясок на её кофточке (кофточка была на кулисках с бамбошками). Королева милостиво позволила. И пока Барсуков зубами развязывал кулиски, Лисицын объяснил Белкиной, что к чему. Здесь, в этом дворце, она — всё. Нет, не так: здесь она ВСЁ. А там — никто, пустой штамп на ватмане. Где — там? Да у Васи, где! Там её чморят ревностью и бытом. Чморят ведь? Чморят. (Повторяем все вместе!) Чмо-рят! Лодка любви давно разбилась о быт…

Убалтывать баб — это «конёк» Лисицына. Слова, им произносимые и повторяемые Барсуковым, словно приподымали бывшую недотрогу. Безо всяких «словно». Вот она уже парит под потолком, раскинув эфирные крылья расстёгнутой кофточки. Где-то внизу ползает Лосева, заражая всех безумием и хохотом… Подданные хватают взлетевшую королеву за джинсы и тянут на себя. Она брыкается, играет длинными ногами. Джинсы не даются, их надежно держит пуговка и застёжка-«молния». Лосева, защищая подругу, душит Лисицына лифчиком. Полный отвяз и расколбас!.. И вдруг, отпустив добычу, в красивом прыжке Лосева ловит Белкину, прижимает её к полу. «Пуговку — зубами!» — командует Лисицын, и Барсуков — тут как тут…

Когда терять, кроме трусиков, было уже нечего, сдалась и королева.

И всё завертелось…

Надеяться не на кого, подстёгивал себя Барсуков. Что, если рискнуть, передвинуть доску поближе к углу площадки? Маленький осторожный рывочек. Если удастся — повторить. Сантиметр за сантиметром — к берегу. Ну-ка…

Оба края доски соскочили.

Блин!

Пока он в панике и суете восстанавливал статус кво — просел едва не по плечи. Держаться стало гораздо труднее, вдобавок в доске наметилась трещина. Гнилое дерево опасно потрескивало. Руки получили хорошую порцию заноз и ссадин. Ноги без опоры остро ощущали разверзшуюся внизу бездну…

Ад, о котором говорил Лисицын.

— Не получилось? — сочувственно сказала девочка. Она, оказывается, уже вернулась: смотрела сверху вниз.

— Нашла бесплатное шоу? — взъярился он. — Взрослый мужик вот-вот пустит пузыри у тебя под ногами!

— Я много раз видела, как пускают пузыри. Так себе шоу.

И опять Барсуков попал в лёгкий ступор. Вот тебе и «птаха»… Что сказать ребёнку, который видел, как умирают, какими словами пробить коросту его безразличия?

— У тебя есть родственники? — бросил он наугад.

— Был брат, но я его не помню. В детдоме когда-то сказали, что он сидит в тюрьме, но я не верю. Это они со зла.

— А родители?

Она не ответила. Тряхнула рукой, словно проверяя, на месте ли её фирменное украшение. Бубенчик отозвался натужным шуршанием. Почистить бы его: в металлический шарик набились пыль и грязь…

— Ладно, извини. Если бы сейчас твой брат тонул, ты бы протянула ему руку?

— Ты — не мой брат.

Это был тупик. Хотелось выть. Перепуганный зверёк, запертый в груди, требовал выпустить его на волю… Барсуков спросил, страшась ответа:

— Ты что, совсем не хочешь мне помочь?

— Какая разница, чего я хочу. Не это важно.

— А что, что важно?!! — проорал он.

— Важно, что мы делаем, а не то, что мы хотим. Вот, например, ты.

— Что — я?

— Ты потом съездишь на Автовокзал?

— Когда — потом?

— Ну, потом. Когда вымоешься, выспишься, позавтракаешь…

— Зачем?

— Вот видишь, даже не знаешь — зачем.

Барсуков вдруг ощутил себя полным идиотом. Бред множился, пускал побеги, поворачивался новыми гранями, бред засасывал почище зыбучки, и было большой ошибкой поддаться ему.

— После того, как я вымоюсь и позавтракаю, — всё, что пожелаете, — желчно сказал он. — Удочерю вас, милая барышня. Завещаю квартиру и свой любимый аэрограф…

— Отдай кошелёк.

— Опа! Если отдам, ты мне поможешь?

— Нет.

«НЕТ, НЕТ, НЕТ…»

Что это — эхо во дворике или навязчивые повторы в мозгу жертвы? Психоз вскрыл череп и помешивал мысли ложечкой. «Она не поможет… Это конец… Не поможет… Конец…»

Уцепившись понадёжнее за шаткую жёрдочку, Барсуков подтянул свою рубашку, застрявшую в тёмной массе. Кожаный бумажник лежал в нагрудном кармане.

— Забирай, — сказал он, бросая бумажник на грунт. — Деньги протри, накупи себе сладостей и съешь их за упокой моей души.

Бродяжка, однако, ничуть не заинтересовалась добычей. Она присела перед Барсуковым на корточки и задумчиво произнесла:

— А может, помогу.

Со стороны проспекта донеслись звуки сирены: пронзили ночной воздух и смолкли. Через минуту сирена проявилась где-то неподалёку: вякнула и опять заткнулась. Милиция или «скорая»? Видимо, второе. Реанимобиль пробирается к Белкиной, петляя в узких исторических переулках… Сколько прошло времени — пять минут, полчаса, час?

— Это ты вызвал «скорую»? — спросила девочка.

— Нет.

— А почему?

Вопрос ввёл Барсукова в ступор. Очередное «почему». Действительно, что мешало им с Лисицыным позвонить по «ноль-три»? Хотя бы отсюда, из дворика.

Только глупость и трусость.

— Потому что я подлец… — прошептал он.

— А по-моему, ты просто ещё маленький. Как я, — вынесла пигалица приговор.

— То есть не могу отвечать за поступки?

— Отвечать — это не ко мне. Главное, жив до сих пор. Бог щадит своих детей… по возможности. Пока ты не сделал того, для чего родился, будешь жив.

— Вот и Лисицын говорил, что я инфантильный… Слушай, ты такая странная, что в дрожь бросает. Или это от холода? Как тебя… Мотылькова. Ты бы решала поскорей, поможешь мне или нет. Руки немеют… блин… долго я тут не провишу…

— Думай о чём-нибудь хорошем, легче терпеть, — посоветовала девочка на полном серьёзе.

О чём-нибудь хорошем? Запросто.

Когда я вырасту, пообещал себе Барсуков, клацая зубами, я буду спать только со своими женщинами. С чужими — Боже упаси. Ни-ни.

Трахать женщину, в которую влюблён, — это счастье, и так ли важно, какой ценой получено её согласие?

Подробности минувшей ночи, увы, помнились фрагментами, всё-таки Барсуков с Лисицыным тоже вкусили весёлых картинок. Ужин подействовал убойно — даже на них, даже в малой дозе…

Музон взбалтывал квартиру, как миксер, электронный пульс гонял по венам тепло и свет. Всё было позитивно. Всё было лучше, чем есть на самом деле. Переползали из комнаты в комнату (кто-то плыл, кто-то летел, кто-то просачивался сквозь стены); дверей в квартире почти не было — свободная планировка. Лосева рисовала портрет Барсукова на ягодицах у Лисицына (кисточкой и гуашью). Лисицын в качестве ответной любезности рисовал голубку Пикассо на груди у Лосевой — на левой, над сердцем. Что ещё? Сидя в джакузи, орали песню «Я пью до дна за тех, кто в море». Лисицын лил на девушек изумрудный «тархун» и творил очередную речь, перекрикивая поющих: «Принцессы Космоса, большеглазые и длинноязыкие! Мы, ваша пища, переварены и готовы к употреблению! Поднимем за это бокалы с праздничной зеленой слизью!..» В родительской спальне нашлась наконец кровать — размером с авианосец, — там и легли в дрейф…

Воспоминания фантастичны.

«Поплывшие» девчонки выделывали такое, чего, наверное, никогда бы не сделали по трезвости. Причём, как заверял Лисицын, наутро мало что смогли бы рассказать.