Юлия Жукова - О богах, шакалах и детях

А на ужин к нам приходит Алтонгирел, и выглядит он так, что я начисто забываю про все прочие неурядицы.

Он желтовато-бледный с запавшими щеками тёмными кругами под глазами, всклокоченные волосы как будто давно не мыты, одет небрежно в смесь земной и муданжской одежды, что вообще-то считается на планете дурным тоном. Хоса и телохранителей он просто не замечает, хлопается в кресло и принимается буравить взглядом журнальный столик, на котором сервирован чай.

Азамат быстро делает знак парням, чтобы удалились вместе с Хосом в его новую комнату. Кир и сам понимает, что ему тут не место и быстро сматывается гулять. Мы садимся напротив духовника и ждём, что последует.

— Я всегда подозревал, что совет хочет моей смерти, — начинает он. — Но с этим принятием сана уверился окончательно.

— Каким ещё принятием сана? — хмурится Азамат. — Кто принимает?

— Ах да, ты же не знаешь, — отмахивается Алтонгирел. — Я поговорил со всеми. До единого. Со всеми Старейшинами-духовниками на этой планете. Лично, по телефону, по Сети. Все триста сорок два из них отказались взять Айшу в обучение.

— Ох, как плохо-то, — печалится Азамат. — А ведь я просил, специально проследил, чтобы все духовники получили рассылку с моим обращением, где изложил все преимущества её правильного обучения… Вот лентяи, не могут хоть немного поработать в непривычной области! А ещё рассказывают, что трудятся на благо планеты! — он мотает головой и раздувает ноздри, я даже удивляюсь: он никогда раньше так не злился на Старейшин. — У тебя есть какие-нибудь идеи, как поступить?

— Я принимаю сан Старейшины и беру её сам, — мрачно отвечает Алтонгирел.

Мы с Азаматом уставляемся на него.

— Как принимаешь? — не понимаю я. — Там же возраст…

— В сорок лет сан дают автоматически, — поясняет духовник утомлённым тоном. — Но его можно получить и раньше, если пройти определённые испытания, которые назначает Совет Старейшин.

— И каковы эти испытания? — подозрительно спрашивает Азамат, а я начинаю догадываться, почему Алтоша так выглядит.

— Ну, — духовник машет рукой, — моцог там, ночное бдение, серия разных предсказаний… отзывы опеки.

— Отзыв я тебе напишу, — быстро говорит Азамат. — Конечно, я больше не в твоей опеке, но ведь был много лет.

— Можешь не трудиться, — уныло произносит Алтонгирел. — Отзывы я уже собрал, все отличные. И вообще, мне всё это не составляет труда.

— А по тебе не скажешь, — бурчу я.

— Это нормально, говорю же, моцог, бдение… Но это уже всё позади. Осталось всего одно испытание.

Его голос звучит всё выше и менее уверенно, и под конец мне вообще кажется, что он сейчас заплачет.

— Какое? — очень насторожённо спрашивает Азамат.

Алтонгирел молчит, потом внезапно запрокидывает голову, несколько раз шумно вдыхает, закусывает нижнюю губу, подаётся вперёд, сжав кулаки добела и выдыхает:

— Я должен поведать свою самую страшную тайну последнему человеку, которому я бы её рассказал по своей воле.

Азамат сочувственно треплет его по плечу.

— А что, — интересуюсь я, — предполагается, что у всех духовников, которые метят в Старейшины, есть страшные тайны?

— Это индивидуальное испытание, идиотка, — поясняет Алтоша, зыркнув на меня ис-под всклокоченных косм.

— А-а, — понимаю я. — Ну и кто этот человек?

Духовник молчит, глядя в пол.

Азамат сжимает его плечо сильнее и тихо спрашивает:

— Это Лиза, да?

Алтонгирел обречённо кивает.

Глава 32

Мы с Алтонгирелом заходим в одну из пустующих гостевых комнат и плотно закрываем дверь, оставляя Азамата нервничать снаружи. Духовник категорически отказался посвящать в свою страшнейшую тайну ещё и его, дескать, я-то последняя, с кем он хочет ею делиться, а Азамат — предпоследний и в условиях испытания не значится.

Поскольку комната не используется, то в ней и нет ничего, кроме ковра на полу. На него-то мы и садимся лицом к лицу, скрестив ноги.

И сидим.

Минут через пять я решаю, что дала Алтоше достаточно времени на то чтобы собраться с силами и мыслями, и пора бы уже ему что-нибудь сказать.

— Если ты хочешь подумать ещё пару дней, нам не обязательно всё это время тут сидеть, — говорю.

Он немедленно строит зверскую рожу и огрызается:

— Будешь поторапливать, дольше будем сидеть! Мне надо сегодня с этим закончить, иначе все моцоги сначала начинать придётся.

Я окидываю взглядом его изнурённую физиономию и решаю, что такого допускать никак нельзя, может и не выдержать.

— От того, что мы тут просидим несколько часов, тебе не станет легче. Может, я каких-нибудь наводящих вопросов позадаю? Чтобы не так резко?..

— Вот ещё твоих вопросов мне не хватало! — рявкает Алтонгирел, снова таким сломанным тонким голосом, как будто с трудом подавляет истерику.

— Успокоительного? Водочки? — предлагаю я.

— Нельзя, — отрезает он. — Иначе я бы с этого начал.

Мы сидим молча ещё несколько минут. Алтонгирел сопит всё громче, но слов так и не произносит.

Я начинаю обводить пальцем узор на ковре между нами. Мне кажется, что духовник следит за моим пальцем, но сквозь волосы плохо видно.

— Знаешь, когда мне было шестнадцать, — говорю я, — я начала курить тайком от мамы. А ещё я по ночам сбегала из дома через окно и шла к приятелю пить коньяк. Паршивый такой, дешёвый коньяк. У приятеля часто были гости, в основном, мужики лет по сорок. Мне тогда казалось, что это ужасно много, и я очень гордилась, что они мной интересуются. Правда, однажды у одного из них по пьяни прихватило сердце, и никто, кроме меня не знал, что делать. Я-то к тому времени специальность выбрала… В общем, я в них разочаровалась и перестала туда ходить.

— Ну и зачем ты мне всё это рассказываешь? — уныло спрашивает Алтонгирел, тоже принимаясь водить пальцем по узору.

— Я думаю, ты догадываешься.

— Хочешь сказать, это твоя самая страшная тайна?

— Не знаю, — я пожимаю одним плечом, как Кир. — Я много всяких глупостей делала. Наверное, эта не сильно хуже других. Но мама об этой до сих пор не знает.

Алтонгирел рывком головы откидывает назад свои замусоленные патлы и прожигает меня взглдом. Глаза у него блестят, губы трясутся.

— Если ты думала, что мне это облегчит задачу, ты ошиблась. Хотя, может, и нет. Если накуриться и напиться — это худшее, что ты сделала в своей жизни, то всё именно так, как я и полагал.

— Что всё? — негромко интересуюсь я.

— Всё, — сдавленным голосом отвечает он. — С первого момента, как я тебя увидел, я тебя презирал, потому что ты баба и инопланетянка, а все бабы — стервы и все инопланетяне — тупые придурки. А я великий духовник, всегда всё делал правильно. Поэтому могу плевать на тебя и рассказывать людям, как им жить.

— Так, — киваю я. — И теперь тебе приходится рассказать мне о чём-то, что ты сам сделал неправильно, да?

— Именно, — Алтонгирел опускает глаза и шумно втягивает носом воздух. — Ты мне только что рассказала о чём-то, что ты делала неправильно. Так вот, твоё неправильно по сравнению с моим неправильно — это такой мизер, что я прямо готов кататься по полу от смеха. Но это хорошо, что ты рассказала, потому что я раньше сомневался, имеешь ты моральное право об меня ноги вытирать, или нет. А теперь точно знаю, что имеешь, вот и раздумывать нечего.

Я открываю рот, чтобы сказать что-нибудь успокоительное, что полагается говорить в таких ситуациях… Например, что не моё дело его судить, или что позорный с его точки зрения поступок в моём мире может вовсе и не казаться предосудительным. Но Алтонгирел не даёт мне вдаться в морализм, резко выпалив:

— Я убил свою мать.

Я с полсекунды смотрю прямо перед собой, всё ещё витая мыслями где-то в высоких материях и прикидывая, что я могла услышать или понять неправильно. Молчание затягивается, и я не нахожу ничего лучшего, чем попросить развития темы.

— И как это случилось?

— Сволочь ты! — выплёвывает он, заставив меня поднять на него удивлённый взгляд. Я вроде ничего предосудительного не сказала…

— Я тебе сказал главное, так отстань! — выкрикивает он.

— Насколько я помню, Совет Старейшин велел тебе "рассказать" свою тайну, а не обозначить. Ты уверен, что они примут это как выполненное испытание?

— Приняли бы, если бы ты не спросила! — бесится он. Бледный, с перекошенным лицом, он выглядит совсем жутко, мне хочется его пожалеть и успокоить, но теперь я далеко не так уверена, что его тайна для меня ничего не значит, как несколько секунд назад. Он меж тем продолжает: — Я тебя прошу, отстань, если ты хоть немножко человек, сожри это и не требуй больше! Или ты решила начать мстить прямо сейчас и выпотрошить меня за всё моё хамство?

Я принимаюсь жевать нижнюю губу.

С одной стороны, я его понимаю. Я — официально последний человек, которому он хотел об этом рассказывать. Конечно, ему не хочется выворачивать душу передо мной.