Ведьмы Плоского мира - Терри Пратчетт
Здесь стоило бы написать, что Томджон ощутил странное покалывание в пальцах. Возможно, так оно и было.
Матушка превратилась в настоящую статую. Застыла и окаменела. Жуткая догадка закралась ей в душу.
— Это же мы, — промолвила она. — Узнаешь, Гита? Мы самые, вокруг какого-то глупейшего вида котла!
Нянюшка замерла, так и не донеся до рта очередной орех. Она прислушалась к тексту.
— Когда это я суда в море топила?! — вскричала она. — Они только что заявили, что, мол, топят суда. Лично я этим никогда не занималась.
А Маграт, наблюдавшая за ходом действия из сторожевой башни, ткнула локотком под ребра своему спутнику.
— Зеленые румяна… — пробормотала она, разглядывая 3-ю Ведьму. — Я же совсем не такая, правда?
— Ничего общего, — заверил Шут.
— А что у нее с прической?!
Подавшись вперед, Шут высунулся в амбразуру, став чем-то похожим на перевозбужденную горгулью.
— С виду солома, — сообщил он немного погодя. — Грязная какая-то…
Он замешкался, пальцы его с силой впились в устланную мхом каменную кладку. Незадолго до отъезда из Анк-Морпорка он попросил Хьюла подсказать ему пару изящных комплиментов, которые можно было бы сказать даме, и всю дорогу домой твердил их про себя. Так, сейчас или никогда…
— Надеюсь, ты не будешь против, если я сравню тебя с летним погожим деньком. Потому что… кстати, двенадцатого июня была очень неплохая погода, и… Куда же ты?
Король Веренс изо всех сил вцепился в скамью, на которой сидел, — пальцы, конечно, тут же прошли сквозь дерево, но он этого и не заметил. По подмосткам расхаживал Томджон.
— Ведь это он, это он! Мой сын!
Из нянюшкиных пальцев выскользнул и покатился по полу нерасколотый грецкий орех. Нянюшка медленно кивнула.
Веренс повернул к ней осунувшееся, прозрачное лицо:
— Что он там делает? Что за чушь несет?
Нянюшка лишь покачала головой. Томджон, по-крабьи ковыляя по сцене, приступил к ключевому монологу. У короля начала медленно отваливаться челюсть.
— По-моему, он здесь тобой притворяется, — негромко промолвила нянюшка.
— Но где он видел у меня такую походку? И откуда взялся этот мерзкий горб? А нога? Что у него с ногой? — Послушав еще с минуту, король в ужасе добавил: — Все это ложь! Я никогда ничего подобного не делал. И этого тоже. Почему он наговаривает на меня?
Нянюшка повернула голову и увидела на его лице страстную мольбу. Она пожала плечами.
Король поднял руку, снял с головы эфемерный венец и внимательно осмотрел его.
— Слушайте, он же в моей короне! Точно, она самая! Но что за вздор он плетет?.. — Веренс на миг умолк, дослушивая последние слова монолога, а затем добавил: — Ну да. Вот этим я, может, и занимался. Да, я сжег пару-другую хижин. Но все так поступают. Кстати, отличный стимул для градостроительства.
Призрачная корона вернулась на голову умершего монарха.
— Но зачем он наговаривает на отца? — взмолился несчастный король.
— Искусство, — коротко объяснила нянюшка. — Это, как его, зеркало жизни.
Матушка тем временем, медленно вертя головой, обводила взором лица собравшихся. Все они были обращены к сцене, все горели сопричастностью к происходящему, жадно ловили звонкие раскаты реплик, пронзающие неподвижный воздух. Ибо все происходящее на сцене было реально и, быть может, вбирало в себя больше истины, чем сама действительность. Ибо на сцене разыгрывалась история. История, которая, может, на самом деле была неправдой, но это уже ничего не значило.
Матушка никогда не тратила времени на слова.
Слова казались ей слишком бесплотными, и вот пришла пора раскаяться в собственной недальновидности. Да, подобно воде, слова бескостны, бесхребетны, но, подобно воде же, скопив страшную силу, подточив и обвалив дамбу правдивости, они мощным потоком хлынули на умы зачарованно внимающих людей, унося и растворяя прошлое.
«Да, это мы, — думала она. — Все хорошо знают, какие мы на самом деле, но запомнят нас такими, какими мы были показаны. Запомнят трех сумасшедших старух в остроконечных шляпах. А кем мы были, что делали — все это уже не существенно».
Она скосила глаза на короля Веренса. Чем он был хуже других королей? Ну сжег пару-другую хижин — скорее по рассеянности, и то жег он только тогда, когда был очень зол на кого-то. Если он и оставлял на мире раны, то эти раны быстро заживали.
«Да, тот, кто написал этот Театр, явно умел пользоваться магией. Даже я верю происходящему на сцене, хотя знаю, что все это неправда.
Искусство — зеркало жизни. И в нем действительно все отражается задом наперед.
Мы потеряны. И у нас не остается другого выхода. Придется стать такими, какими нас изображают».
Нянюшка Ягг со всей силы заехала ей локтем в ребра.
— Нет, ты слыхала? — взвизгнула она. — Мы, мол, детишек в котел кидаем! Чего они врут-то?! Нет, этого я не допущу, я не буду спокойно слушать, как нас очерняют!
Она уже собиралась подняться, но матушка схватила ее за шаль.
— Сиди на месте! — прошипела она. — Иначе будет только хуже.
— «.. Матерью в грязи лесов…» — как тебе это? Помнишь Милли Хипвуд? Она же матери своей ничего не сказала, отговорилась, что в лес хворост собирать пошла. Я с ней целую ночь просидела, — пожаловалась нянюшка. — Но девочка родилась прехорошенькая. Вранье! Кстати, неужели у нас в лесах так грязно?
— Слова, — задумчиво пробормотала матушка. — Сплошные слова.
— А этого с трубой зачем выпустили? Что он собирается делать? А-а… Конец первого действия.
«И слова эти уже не забудутся, — думала матушка. — За этими словами стоит сила. Хорошие, складные слова получились».
Тут раздался очередной хлопок грома, внезапно перешедший в гулкое дребезжание, какой может издать, к примеру, лист жести, вырвавшийся из рук и ударившийся о стену.
На окружающий сцену мир навалилась жара, выдавливая жизнь из самого воздуха, как подушка выдавливает последний воздух из легких жертвы. Матушка Ветровоск заметила, как на ухо герцогу что-то шепчет лакей. Нет, герцогу нет смысла прерывать пьесу. Он этого не сделает. Он захочет увидеть окончание.
Герцог, должно быть, почувствовал на своем затылке матушкин взгляд. Повернувшись, он прищурился и как-то странно, чуть сдержанно, улыбнулся ей. Затем коснулся плеча своей супруги и вместе с ней громко расхохотался.
Матушка Ветровоск
