Владислав Отрошенко - Наряд Мнемозины
— Давайте море, черт побери!
— Сейчас, сейчас, моя госпожа, — ответила другая, — уже готово!
Под куполом заиграл рояль, зажглись прожекторы. Кавалер, улыбаясь публике, стоял перед занавесом с поднятой вверх шпагой.
— Прошу внимания, — сказал он (рояль затих). — Море!
Из пушек с грохотом вырвались разноцветные огни салюта, из мельниц посыпался фейерверк, под куполом, заглушая друг друга, грянули одновременно и баянисты, и духовой оркестр, и спохватившийся рояль, из-за сереньких валунов вышли, танцуя под музыку, павлины с распущенными хвостами. Бархатный занавес поднялся, и Уриил увидел ночной небосвод, луну и темную, простиравшуюся до самых низких созвездий, бездну — только по призрачному блеску каменных островков и сиянию лунного пятна вдалеке можно было догадаться, что это море. И оно было настоящее, несмотря на то, что дрессировщик медведей, прятавшийся за кулисами, беспрестанно крутил рукоятку, отчего на переднем плане двигались, вырезанные из картона и выстроенные в несколько рядов, голубые с белыми гребнями волны.
Все механизмы работали слаженно: пушки не переставали салютовать, мельницы крутились, над валунами летали светлячки, но кавалер был явно чем-то недоволен. Он бегал по арене и что-то кричал дрессировщику, усердно трудившемуся за кулисами. Но тот его не слышал в грохоте музыки и салюта, пока кавалер не догадался взять рупор, стоявший на тумбочке под гипсовым деревом.
— Гедеон, подлец! Чем ты там занимаешься?! — завопил он. — Брось крутить эти дурацкие волны! Где Милые Образы Родителей?! Немедленно их на сцену!
Дрессировщик выскочил из-за кулис, промчался через всю арену, повалив на ходу деревья, и выбежал вон из шатра. Назад он вернулся под звуки марша; чеканя шаг так, что галька вылетала из-под его сапог, он нес под мышками штурвального и Аделаиду Ивановну.
— Демиурга Александровича поставь на островок, — тут же распорядился кавалер, направив на дрессировщика рупор, — а художницу вот сюда, на бережок... Они ведь не купаться собирались, я знаю, а заниматься Живописью!
Вскоре обе фигуры были установлены на сцене так, как того хотелось кавалеру: штурвальный стоял на камне в набедренной повязке, с бабочкой на шее («Не трогать бабочку!» — прикрикнул кавалер на дрессировщика, который хотел было сорвать и это, последнее, украшение. Он никогда ее не снимал!); в одной руке Демиург держал копье, в другой — круглый бронзовый щит. Аделаида Ивановна в парчовой жилетке стояла на берегу, слегка склонив голову набок; настоящую кисть дрессировщик медведей, по-видимому, не успел отыскать в машине, и поэтому Аделаиде Ивановне вставили в руку, занесенную над холстом, незаточенный карандаш с привязанным к нему пучочком перьев.
— А теперь, — объявил кавалер, — настала очередь эквилибриста! Пора, Тимоша! Совершай свой подвиг!
Эквилибрист нерешительно вышел из-за кулис. Его белобрысая голова зачем-то была покрыта зеленой чалмой, на плече висел колчан, туго набитый стрелами.
— Смелее, Тимоша! — подбадривал его кавалер.
Эквилибрист выпустил металлический дротик — он, глухо ударившись, воткнулся в тело штурвального, чуть пониже ключицы, и завибрировал, как в плотной, окаменевшей древесине; эквилибрист быстро перезарядил арбалет и, особенно не прицеливаясь, — расстояние было небольшое, — выстрелил в Аделаиду Ивановну... Из-под купола под ноги стрелку спустились на тоненьких тросиках два саквояжа с такманохарскими деньгами.
Немного погодя (на тросе же) из-под купола спустилась дворничиха. Кавалер подбежал к ней, снял шляпу и, низко склонившись, проговорил:
— Все сделано так, как вы хотели, госпожа.
— Хорошо, хорошо, — сказала она. — Оперетка закончена. Всех благодарю за участие... Снимите с меня латы.
...И латы с нее сняли, мой ангел. На арене в луче прожектора стояла в наряде из перьев и фарфоровых шариков тучная дама с позолоченным рогом во лбу. Она самодовольно улыбалась. Она попросила принести ее гробы — праздничные, нарядные, обитые пестрыми шнурками. В них уложили штурвального и Аделаиду Ивановну, а потом и все декорации цирка сложили в эти гробы... И о чем я еще могу рассказать тебе, ангел?.. о чем? О том, как Уриил бежал по отрогу вниз, спотыкаясь о камни, пробираясь через кусты, на которых остался почти весь его камзольчик: только на самой нижней ступени отрога он нашел тропинку, и она его вывела на мыс. Но здесь не было ни костра, ни раскладного стола, ни вишневого автомобиля. Не было штурвального и Аделаиды Ивановны. Он увидел на мысе голубой пикап и его тучную водительницу.
— Что ты здесь ищешь, дружочек? — спросила она.
— Вишневый автомобиль, — ответил Уриил.
— Чем тебе не нравится мой? Поехали?..
И они поехали, мой ангел, — прямо к морю. Вперед... Вот так бы мне и закончить, и еще добавить, что был рассвет и розовый луч подкрашивал волны... Но я не могу утаить от тебя наш последний разговор с Мнемозиной. Она уже собралась уходить; я решил ей польстить напоследок, похвалил ее шутовской наряд, и тут она вспомнила:
— Кстати, ты должен мне за наряды сто тысяч удмубов.
— За какие наряды, богиня?
— Да вот за все эти шляпки, плюмажики, мушки, за медного ангела на капоте, за милого кавалера. Есть у тебя удмубы?
— Нет, конечно... какие, к черту, удмубы!
— Что ж, очень жаль. Значит, ты мне заплатишь настоящим мгновением... даже за эти мои нелепые выдумки... А впрочем, уже заплатил. Держи свою пуговицу.
Она бросила ее на стол и в ней же исчезла, помахав мне пухленькой ручкой в кружевной перчатке...
