Евгения ИЗЮМОВА - Побег
Ерофей заволновался, словно речь шла и в самом деле об его отце:
- Неужели вы не могли помочь моему отцу отразить нападение?
- Молодой человек, - укоризненно покачал головой Вернье, - вашему отцу и мне уже немало лет. Нам трудно сражаться с молодыми, тем более, если нападение сделано неожиданно и столь подлым образом, кроме того, я - не солдат, а торговец.
Ерофей покраснел, извинился и попросил продолжать рассказ:
- Потом, когда убийцы ускакали, я взвалил вашего отца на спину - он был ещё жив, и всю ночь нес его до Тура, ведь нашу карету угнали. А потом я послал весть об этом к вам в поместье. Приехали слуги, но ваш отец и мой друг граф де Моршан уже умер, и они увезли тело. А у меня осталось на память вот это…
Вернье встал, подошел к стене, на которой висел роскошный ковер персидской работы, а в центре ковра - шпага. Вернье снял шпагу и подал её Ерофею.
- Этот клинок принадлежал вашему отцу, и теперь он - ваш.
Ерофей принял подарок с величайшим благоговением и поцеловал прохладную, сверкнувшую в свете свечей, сталь. Его не покидало странное чувство собственной подлинности: он почувствовал себя настоящим Луи де Моршаном и начал мыслить, как он. Потому в груди Ерофея вдруг стало тесно от ненависти к неведомому подлому де Лавалетту, а вместе с ней возникло и горячее желание отомстить. Но Лавалетт - враг, с ним всё ясно, а вот как быть с неведомым дядюшкой, всё-таки он - родня, и сколько вообще у Луи де Моршана родственников по ту и другую сторону баррикад, встреча с которыми сулит добро либо принесёт беду? И он осторожно поинтересовался:
- А вы уверены, что это был мой дядя?
Вернье хмыкнул:
- Ещё бы мне не узнать Андреа де Моршана! Да я его узнаю в любом виде, в любой одежде! Ведь он большой щеголь, на всей одежде у него затейливый вензель, даже на носовых платках и перчатках, вот такой вензель я и узнал у него на перчатке.
- А не могли эти перчатки украсть и подставить дядю?
- Как это - «подставить»? - удивился Вернье.
- Ну, сделать так, будто среди убийц был мой дядя, например, нарочно такие вензеля понаставить на одежде другого человека. А на самом деле дяди там и не было.
- Господи, да ведь тот человек прихрамывал точно так же, как Андреа. К тому же он левша, ну а голос его я не спутаю ни с каким другим. Нет, я ручаюсь, что вместе с Лавалеттом тогда был и Андреа де Моршан, тем более что и он тоже человек проклятого Карла.
- И они так и не узнали, что вы живы, что, может быть, поняли, кто они?
- Конечно, Лавалетт знает, что я жив, но я всем рассказывал тогда, боясь его мести, что когда я очнулся от удара, рядом со мной лежал только Анри де Моршан, и больше никого. Так что именно это и знает Лавалетт, а убивать меня - иной причины нет.
Находясь у Вернье, Ерофей впервые за многие ночи заснул безмятежно, чувствуя себя спокойно рядом с надёжными друзьями. Ночью разыгралась сильная гроза. Ерофей никогда не боялся грозы, но тут вдруг почему-то проснулся. Он сел на кровати и в свете очередной молнии заметил в окне чьё-то плоское лицо. Ерофей замотал головой, не веря собственным глазам: кто может заглядывать в окно на третьем этаже?
Вновь сверкнула молния, осветив комнату, грохнул гром. Ерофей вскочил с кровати, резко распахнул окно: там, конечно, никого не было. Но утром всё же обошел вокруг дома и увидел под своим окном в земле глубокие вмятины, словно кто-то давил на землю двумя квадратными брусками. Ерофей продолжил свой обход и за углом увидел прислонённую к стене длинную лестницу, которая вполне могла достать и до окна его спальни. Выходит, ночью ему не привиделось, за ним и впрямь следили, может, даже собирались убить. Ерофею стало зябко и неуютно.
Во время завтрака Ерофей поведал о своих подозрениях Вернье, предупредил, что, вероятно, и за ним следят шпионы герцога Майенского. Вернье, услышав это, озабоченно нахмурился и спросил, не дать ли ему для сопровождения пару слуг, но Ерофей отказался, потому что как ни опасно ехать одному, все же в одиночку в лесу легче и скрыться от преследования.
После завтрака Ерофей стал собираться в дорогу. Вернье дал ему тёплую одежду, оружие, новые просторные и мягкие сапоги, в которых совсем не болели обожжённые палачом пятки. Сердечно распрощавшись с хозяевами, Ерофей выехал за ворота и отправился в путь с надеждой, что на сей раз он благополучно доберется до Парижа.
Миновав городские ворота, Ерофей пустил Султана в галоп, стремясь как можно дальше ускакать, понимая, что за ним может быть погоня. И не ошибся - вскоре за спиной раздался стук копыт: дорога размякла после ночного дождя, но в утренней тиши погоню было слышно.
Дорога проходила по берегу реки под отвесным обрывом где, как сказал Вернье, в песчаной стене среди кустарников и вьющихся растений скрыт вход в небольшую пещерку, в которой при необходимости вполне можно спрятаться вместе с конем. Он подробно описал приметы, по которым можно обнаружить вход в пещеру. Ерофей так и сделал - въехал в пещерку и, не спешиваясь, приготовил к бою пистолеты, но преследователи, видимо, не зная о пещере, проскакали мимо. Ерофей осторожно выехал на дорогу и увидел, как во весь опор по дороге скачут четверо всадников. Он поднял руку с пистолетом, прицелился, и опустил руку, потому что выстрелить в спину не смог. Тогда он развернул Султана и направился в другую сторону к развилке, которую недавно миновал. Пусть преследователи скачут себе в Вандом, а он поскачет в Блуа, а оттуда - в Орлеан.
Солнце достигло зенита, дорога быстро просыхала, над ней курились дымки, скакать было легко. Ерофей миновал без приключений Блуа, и на сердце у него стало веселее. Вдруг он заметил впереди быстро растущую в размерах черную точку. Ерофей свернул с дороги в лес и, приготовившись к отпору, стал наблюдать за дорогой. Ждать пришлось недолго. Через несколько минут по дороге галопом промчалась напуганная чем-то четвёрка лошадей, запряжённая цугом в карету. Ни кучера на козлах, ни лакея на запятках не было видно, и ясно, что обезумевшие лошади будут лететь так до тех пор, пока не встретят какое-либо препятствие, и тогда карете несдобровать: или опрокинется, или вообще разобьётся, а между тем за окошком кареты мелькнуло чьё-то лицо.
Ерофей дал шпоры коню, и умный Султан, помогая хозяину, во весь опор помчался за каретой, пока Ерофей не изловчился и не перехватил одну из лошадей за уздцы. Почувствовав твёрдую руку, лошадь мало-помалу стала успокаиваться. Это передалось той, что была запряжена с ней в паре, их бег замедлился, начала сбавлять ход и другая пара. Ерофей перемахнул со спины Султана на спину лошади первой пары в упряжке, чтобы перевести её на рысь, а потом и вообще остановить. Он тут же спрыгнул на землю, распахнул дверцу кареты и увидел в ней двух перепуганных девушек. Они были столь красивы, что сердце юноши забилось сильно и гулко.
- О, мадмуазель! - воскликнул Ерофей, обращаясь к ним: - Вы не ушиблись? О, вы, наверное, испуганы? - и удивился, что сказал это без всякого акцента, но сказал, однако, глупость, потому что на щеке одной была глубокая царапина, и в глазах обеих стоял страх.
Увидев своего спасителя, девушка с царапиной привалилась к стене в обмороке, а другая выпала из кареты прямо в объятия незнакомца и разрыдалась. Ерофею так было приятно гладить ее шелковистые золотистые волосы, что парень даже осмелился поцеловать девушку в висок.
Успокоившись, девушка рассказала, что ее зовут Мари, что живет она в Шатодиене и едет к тетушке в Блуа вместе со своей служанкой Элизой (это она лежала в обмороке) и двумя слугами - Жаном и Батистом. Но в пути на них напали какие-то разбойники. Жан, кучер, сначала не растерялся и начал нахлёстывать лошадей, чтобы ускакать, но разбойники стали стрелять, и кучер с лакеем, видимо, так перепугались, что соскочили с козел, а неуправляемые лошади понесли. Пока Мари, всхлипывая на плече Ерофея, рассказывала эту печальную историю, пришла в себя и Элиза. Узнав о царапине на щеке, она разразилась такой бранью, что Мари покраснела и приказала ей замолчать. Но не тут-то было, потому что в этот момент из-за кустов выбрались двое, как оказалось - Жан и Батист. Они осторожно приблизились к карете, ожидая, вероятно, увидеть там трупы. Но каково же было их удивление, когда открыли дверцу кареты, а на них уставилось дуло пистолета, к тому же из глубины её раздались пронзительные негодующие крики Элизы, и её фасон дэ парле, то есть манеру выражаться, в тот момент можно было выдержать только с закрытыми ушами. Что Мари и сделала. Ерофею тоже стало неловко, хотя он привык выслушивать такое от Пьера, который не обладал изысканными манерами.
Слуги остолбенели в первый миг, а в следующий - задали стрекача обратно в лес. Вслед им неслась забористая ругань Элизы, которая призывала чертей обрушить на головы трусливых парней все «прелести» ада. Жану, кроме того, посулила в ближайшую же ночь оторвать признаки его отличия от женщин, если он вздумает постучаться к ней в комнату.
