Андрей Белянин - Трилогия "Багдадский вор"
– Да, мы не считаем твоего Иисуса Богом, ибо Бог один и имя ему – Аллах! Но мы уважаем великого пророка Ису, пришедшего к людям Писания и сидящего у самого трона Всевышнего вместе с матерью своей, непорочной девой Мариам. Ибо сказано в Коране: «Мы вдохнули в неё от нашего духа и сделали её и её сына знамением для миров!»
– Всё сказал?
– Всё! И не приставай ко мне больше со своим дурацким будущим, я в него не верю. Не ве-рю!!!
– Слушай, но вот ведь мы с тобой, например, как-то понимаем друг друга. – Через пару минут Лев первым нарушил напряжённое сопение с обеих сторон.
– Мы же нормальные люди, – буркнул Насреддин.
– Мы – нормальные, – серьёзно подтвердил Оболенский, они не глядя хлопнулись ладонями. – А где у нас караванная тропа, что-то не видно пыли над барханами?
– Я думал, это ты у нас следишь за направлением?!
– А я думал, ты…
– Ты ненормальный, мы заблудились!
– Сам ты ненормальный. – Оба болтуна сгребли друг друга за грудки, всё-таки полуденное солнце оказывает гнетущее давление на мужской характер, заметно активизируя раздражительность. Но всерьёз подраться они не успели…
Буквально перед ними, в каких-то десяти шагах, прямо из-под земли мгновенно выросли три пальмы, меж стволов которых раскрылась зелёная полянка с бьющим родничком! Зрелище было настолько волшебно и притягательно, что казалось настоящим чудом. Да, скорее всего, по сути, таковым и было!
– Не мираж?
– Выпьем, узнаем, почтеннейший…
– Логично.
В новоявленный оазис они дунули одновременно, даже не пригнувшись для низкого старта. На зелёный газон, носом в степные цветы, тоже рухнули одновременно, как одновременно и прильнули к холодному источнику живительной влаги. То есть конкретно указать, кто из них двоих был первым, без секундомера практически невозможно, а от этого зависело многое. Судьба порой так изысканно привередлива к литературным персонажам…
Глава 33
Я захлопнула крышку рояля,
Когда ты что-то тихо играл…
Женская лирика– Попалис-с-сь, – ласково пропел нежный женский голосок за их спинами, и тонкая шёлковая сеть, невесть откуда упавшая с вершины пальм, надёжно опутала обоих умников.
– Засада, что ли?
– Вай мэ, сам не понимаю, кому мы так нужны?!
– А вот это нам сейчас кто-нибудь и объяснит. – Оболенский причудливо извернулся и замер с открытым ртом.
– Судя по тому, как возвышенно заткнулся твой словесный поток, о мой неисправимый друг, – начал так и не сумевший обернуться домулло, – позади нас находится самая прекрасная из всех прелестниц Средней Азии! С лицом, подобным лепестку ландыша, глазами – очам лани, улыбкой – бутону розы, а изгибом бёдер – танцующей змее, да?
Багдадский вор судорожно кивнул, типа – один в один, без комментариев!
– Мои с-слуги рас-с-спутают вас-с-с… – И точно, в то же мгновение сеть исчезла. Потомственный русский дворянин за плечи развернул бывшего визиря, когда тот уже был готов задать ещё семь вопросов по существу. От увиденного Насреддин онемел не хуже друга…
Прямо перед ними на раскалённом песке покачивалась роскошная девушка лет девятнадцати-двадцати. На ней был богатый персидский наряд – расшитый парчовый жилетик, газовые рукава с люрексом, изящная, круглая тюбетейка и тончайшая вуаль на изумительном личике. Иссиня-чёрные волосы рассыпались на сотню длинных косичек, лоб увенчан алмазной диадемой, а уши, пальцы, запястья, шея и грудь – блистательными ювелирными украшениями на общую сумму где-то примерно в полдворца…
Но это всё лишь до пояса. Ниже не было ничего такого… В смысле одежды и украшений. Ниже открытого пупка плоть девушки естественным (противоестественным?!) образом переходила в чешуйчатый змеиный хвост!
– Моё имя Гельджами-Гюрьза, – с чарующей улыбкой поведала девушка-змея. – Вы прикос-с-снулись к моему ис-сточнику. За вс-сё надо платить, с-странники…
– С-с-сколько с-с нас-с? – невольно запинаясь, просипел Лёвушка.
– Ты с-смеешь с-с-смеятьс-ся?! – вспыхнула красавица, и вокруг дрогнувших мужчин разом раздули узорные капюшоны не менее сотни кобр!
– Он не смеётся, сиятельная госпожа, – поспешил сглотнуть ком в горле хитроумный Насреддин. – Просто мой друг недалёк умом и у него дефект речи из-за длинного языка, прикушенного в детстве. Прошу смилостивиться над ним и указать нам, недостойным, сколько таньга мы должны за питьё трёх глотков твоей воды? Аллах велит послушно уплачивать долги…
– С-сколько у вас-с денег?
Хорошенько пошарив везде, где можно, соучастники наскребли в общей сумме что-то около двадцати трёх таньга. То есть деньги были и ещё, но хранились в хурджинах Рабиновича, что приравнивалось гарантией к сейфу в швейцарском банке…
– Брос-сте их на пес-сок!
– Легко. – Монетки упали за черту змеиного оцепления.
Гельджами-Гюрьза рассмеялась, взяла одну таньга тонкими пальчиками, повертела и бросила обратно:
– Это вс-с-сего лишь с-серебро, зачем оно мне в пус-стыне?
– Вах, уважаемая и досточтимая хозяйка дивного источника, но, быть может, ты желаешь развлечься?
– Развлечьс-с-ся… – с сомнением покривила губки девушка с хвостом.
– О да! Я знаю сотню сказок и две сотни поучительных историй, мой друг говорит, что я – герой народных легенд и анекдотов.
– Нет, я долго с-скучала без лас-ски. Пус-сть твой с-смелый друг покажет мне с-свою с-с-страсть…
– Братан, на что эта подколодная намекает?! – изменившись в лице, уточнил Оболенский. – В смысле я догадываюсь, но хочу убедиться в обратном…
– А что в этом такого, Лёва-джан? – делано вскинул бровки домулло. – Ты у нас любимец женщин, тебе и мотыга в руки, иди – вспахивай её ниву!
– Ага, ты первый пил, ты и иди…
– Я первый?! Значит, как к луноликой вдове вампиров, так сразу первый (и единственный!) – это ты! А как к восхитительнейшей в красоте и бесконечно желанной в изяществе форм госпоже Гельджами – так это сразу я?!
– А кто ещё?! – окончательно встал на дыбы Багдадский вор. – Не буду я её ласкать, пусть они хоть всем стадом меня покусают!
– Учти, о невежественный, если укусит хоть одна – я у тебя яд отсасывать не буду.
– И не надо! Не надо вообще у меня ничего… – На секунду Лев сбился и покраснел. Поняв по его пурпурной физиономии, о чём он только что подумал, Ходжа едва удержался, чтоб не отвесить другу подзатыльник за такие предположения.
– Я ему не нравлюс-с-сь? – нехорошо улыбнулась дева пустыни.
– Очень нравитесь, блистательнейшая! Но, видите ли, у этого сына греха есть одна ма-а-ленькая, но такая важная проблема. Мужчины поймут, женщины посочувствуют, а детям рано такое знать…
– Короче, я полный импотент! – громогласно объявил Лев Оболенский, стараясь, чтоб его услышала каждая кобра в радиусе как минимум двух километров.
– Жаль… а что с-скажет твоё с-сердце?
– Я уплачу за нас обоих, – вежливо поклонился Насреддин.
По знаку своей властительницы змеи разомкнули кольцо, давая возможность одному мужчине отвалить по-хорошему, а другому проявить себя.
– Ходжуля, вообще-то сверху и до «сам понимаешь…» она девчонка просто высший класс! Есть куда поцеловать и за что подержаться, но ниже… – трагическим шёпотом успел выдохнуть знаток «ляфамок», когда бывший визирь скорбно обнял его на прощанье.
– Он вернётс-ся через час-с. А ты с-ступай не оглядываяс-сь…
– Я буду ждать вон за тем большим барханом, прямо по курсу. Если уж совсем… ну никак, потому что некуда… зови – поплачем вместе!
Лев честно дошёл до бархана и, перевалив за него, плюхнулся задом на обжигающий песок, как грешник на сковородку…
Солнце сияло в зените. Где-то далеко, с левой руки, виднелись колыхающиеся в знойном мареве крыши какого-то строения. На душе скребли чёрные кошки, общую неустроенность окончательно добивал тот факт, что ныне он остался в пустыне один, сдав верного друга и проверенного товарища на откуп малознакомой озабоченной змеюке. Перед глазами стоял мученический образ Ходжи, задыхающегося в неароматных чешуйчатых кольцах Гельджами-Гюрьзы…
Наверное, в целом он всё-таки выдержал где-то около часа, потом поднялся, матюгнулся и взбежал на вершину бархана, полный решимости во что бы то ни стало идти на выручку домулло… Который неспешным шагом шёл ему навстречу и довольное лицо его сияло, как у мартовского кота!
– Ты… жив?!
– Ес-стес-ственно, – подражая кобре, просвистел Насреддин.
– Но как?! Она тебя просто отпустила?
– Не просто, а в благодарность за понимание, нежность, любовь и умение возлежать по-абиссински, с ласками на песке, не допуская перегрева на солнце ни одного бока, ибо красивый загар должен быть равномерным…
После таких откровений Оболенский первым делом подумал, что его друг тронулся и не слегка… Ходжа поспешил увести его обратно за бархан и, поискав взглядом, ткнул пальцем влево:
