Ричард Матесон - Роковой поцелуй

Ричард Матесон

Роковой поцелуй

Наступил тысячный день. Это началось в сентябре тысяча девятьсот пятьдесят второго года, а сейчас был июнь пятьдесят пятого. Он подсчитывал дни, делая крошечные пометки на клочке бумаги, который хранил в бумажнике.

Тысячный день с тех пор, как он полюбил Мэрилин Тейлор.

Сегодня в тысячный раз он накрыл кожухом арифмометр, снял целлофановые манжеты и запер все ящики письменного стола. Он находился в офисе, но на самом деле пребывал в Голливуде, погруженный фантазиями в мир широкоэкранного кино. Лишь инстинкт заставил его накинуть плащ на свою худощавую фигуру и накрыть шляпой лысеющую голову. Привычка подвела его к лифту, вывела из здания Лэйн-биддинга, где помешался его офис; привычка втолкнула его в душный сумрак подземки, а там толпа тех, кто покинул свою любимую работу ровно в семнадцать ноль-ноль, поволокла его в вагонное пекло. Но он едва ли чувствовал удары костлявых локтей, едва ли слышал вскрикивания и сдавленную ругань.

Генри Шривел[1] жил в грезах.

Тысячный день подряд. Это рекорд. Никогда еще Ее не любили столь верно и преданно. Так думал он, раскачиваясь вместе с вагоном. Он думал о Ней, не замечая капель пота, скатывавшихся по его лицу.

После двух остановок людская масса пропихнула его в центр вагона. Он ухватился за свободную ручку и вновь погрузился в свои мечты. Поезд успел проехать половину моста, когда глаза Генри заметили рекламный плакат. Он разинул рот, а его голубые глаза широко раскрылись.

На плакате была Она.

Она стояла на теннисном корте, широко улыбаясь сигарете, зажатой между безупречно красивых пальцев. Ее глаза глядели Генри Шривелу прямо в душу.

«Сигареты „Чарнел“[2],— утверждала она, — легче и приятнее на вкус. Это моя марка». Ниже шла подпись: «Мэрилин Тейлор, „Классик Студиос“. Смотрите ее в новом фильме „Парни Карамазовы“»[3].

Генри Шривел с обожанием взирал на нее. У нее были светлые пушистые волосы и зеленые, как у кошки, глаза — страстные, зовущие к самым безумным наслаждениям. Ее алые губы так и просили покорить их.

Картинка оканчивалась там, где линия плеч Мэрилин начинала неумолимо переходить в линию ее всемирно знаменитой груди. «Самый роскошный бюст Голливуда» — единодушно утверждали газетные обозреватели. «О, это правда, правда», — думал Генри Шривел, вцепившись в ручку и остекленело глядя на предмет своего обожания.

Всю дорогу домой он созерцал ее на теннисном корте: невозмутимо-спокойную, застывшую в своей красоте. «Мэрилин прекрасно играет в теннис», — утверждал журнал «Скрин мэгэзин», посвященный миру кино. Должно быть, так оно и есть, и рекламный плакат служил тому неопровержимым доказательством.

Вдруг Генри Шривела словно ударило между глаз. Предчувствие. То был знак, самый настоящий знак. Прямое указание, что сегодня его усилия наконец-то увенчаются успехом.

Сегодня Мэрилин Тейлор окажется у него в объятиях.

Он доехал до последней станции и медленно поднялся по ступеням, выйдя на широкую шумную улицу. Генри беспечно перепрыгнул через трамвайные пути и едва не угодил под такси. Он неторопливо дошел до угла, оставив шум за спиной, и свернул на другую улицу — тихую, обсаженную деревьями.

«Тысячный день», — подумал он.

Или, если быть точным, — тысячная ночь.

Воздух в квартире был затхлым. Пахло вареной капустой и сохнущими подгузниками. Генри Шривел ненадолго впустил в свое сознание реальность. Сегодня он в последний раз сыграет роль заботливого супруга.

Беллу он застал в кухне, где она запихивала в рот гукающей малышке какую-то детскую еду. Волосы жены сбивались на виски и лоб; ее вытянутое, лошадиное, лицо было мокрым от пота. Он подумал, что Мэрилин Тейлор никогда бы не выглядела так. Даже в этой квартире.

— Привет, — сказал он.

— А, это ты.

Жена подняла голову, и Генри нехотя приложился губами к ее потному лбу.

— Ты сегодня поздно, — сказала она.

«Ты всегда это говоришь, даже когда я прихожу рано», — подумал Генри.

— Да, дорогая. Мы скоро будем ужинать?

— Ты же видишь: я занята с Ланой, — ответила Белла. — Вот покормлю ее и возьмусь за ужин.

— Значит, ты еще и не принималась его готовить, — констатировал Генри.

— Да, не принималась! Или ты думаешь, что я весь день маялась от безделья? Если хочешь знать…

Генри стоял и терпеливо ждал, пока жена размотает клубок всевозможных жалоб.

— Да, дор… — вставил он, но список сетований еще не был закончен. — Да, дорогая, — повторил Генри, когда Белла выложила ему все.

Он прошел в гостиную и открыл окно, чтобы квартира проветрилась. Поддел ногой игрушечный автомобиль, забросил в столовую баскетбольный мяч Уилли и собрал с ковра разбросанные части пазла.

Наконец он уселся на кушетку и некоторое время сидел неподвижно, словно привыкая к окружающему миру. Затем он лег и плотно закрыл глаза. Гостиная уплыла прочь. Генри погрузился в свою тайну.

Когда-то это была всего лишь игра, он давал выход своему воображению. Но то было тысячу дней назад. Сейчас Генри верил в это.

Закрыв глаза, он перенесся в спальню Мэрилин Тейлор.

«Я лежу на ее постели, — мысленно шептал он. — Я слышу, как теплый калифорнийский ветерок играет занавесками на высоких двустворчатых окнах со стороны террасы. Терраса выходит к бассейну, имеющему извилистые очертания. По краям бассейна сидят молодые, восходящие кинозвезды, демонстрируя свои великолепные загорелые тела».

Генри Шривел вздохнул. Он изучил все до мельчайших подробностей. Он в этом не сомневался — ведь его упражнения на концентрацию ума длились девятьсот девяносто девять дней. Оставался один невыполненный пункт: Генри должен поцеловать Мэрилин Тейлор. Это явится доказательством успешности его замысла. Просто поцеловать ее.

И тогда…

Он научился чувствовать себя находящимся в ее спальне. Он знал каждый уголок этой комнаты — в журналах часто попадались снимки спальни Мэрилин Тейлор, сделанные из разных точек. В журналах, которыми Белла загромождала квартиру. Он насмехался над женой, притворялся, что смотрит свысока на ее увлечение, а потом тайком листал их сам, жадно впитывая увиденное.

Он знал дом Мэрилин Тейлор не хуже своей квартиры. Библиотеку, отделанную деревянными панелями, где на полках выстроились лучшие книги из собраний книжных клубов. Гостиную, где напротив камина, декорированного камнем, стоял диван, вырастающий от изголовья огромной параболой. Гостиная тоже была просторной: там хватало места для нескольких столов со стульями, стереофонической радиолы и нескольких светильников. Он знал кухню, сияющую хромом и медью, где Мэрилин позировала в кружевном фартуке, занятая приготовлением печенья. «Мэрилин замечательно готовит», — утверждал журнал «Фэнленд мэгэзин».

В каждую из девятисот девяноста девяти ночей он переносился в ее дом; он гулял по комнатам, лежал на кровати Мэрилин, ожидая ее.

«Я лежу на ее постели, — снова мысленно произнес он. — Мы с Мэрилин долго играли в теннис. Я уже принял душ и теперь лежу. На мне нет одежды. Я слышу, как в ванной шумит вода, бегущая по ее телу. Мэрилин повизгивает от удовольствия, подставляя свою бронзовую кожу под пенистые струи душа».

Генри сжался на кушетке. Он там! Он чувствует, осязает, слышит ее дом.

А почему бы нет? Время и пространство — что они в действительности? Эластичная среда, которую можно заставить расширяться и сужаться. Если человек достаточно долго сосредоточивается, он способен достичь чего угодно.

«Вскоре она выключит душ. Накинет на мокрое тело толстый купальный халат вроде того, какой был у нее в фильме „Труп на пляже“. Она выскользнет из ванной и чувственно улыбнется мне. „О Генри, любимый“, — томно произнесет она. Потом Мэрилин подойдет к постели, сядет возле меня».

С каждой секундой картина делалась все реальнее. Генри знал: сегодня он почувствует, как под ее потрясающим телом мягко скрипнет кровать, он ощутит ее пальцы, ласково гладящие его щеку. «Ты такой милый проказник», — скажет она, и он действительно услышит ее слова. Услышит.

Разумеется, он будет держать глаза закрытыми. Мэрилин попросит поцеловать ее, как уже просила девятьсот девяносто девять раз. Только на этот раз — в эту тысячную ночь — он дождется, пока сила его мозга сделается неодолимой. Тогда он опустит руки на плечи Мэрилин. Притянет ее к себе. Ощутит бесподобное прикосновение ее фантастической груди. Потом он поцелует ее и по-настоящему почувствует, как эти шелковые губы раскроются навстречу его губам.

«Вот тогда я открою глаза. Меня уже не будет в этой квартире. Я окажусь в Голливуде, с нею, держа ее в объятиях. Да! Свершится мое бегство. Я буду далеко от прежней жизни, а рядом — Мэрилин Тейлор, стонущая от экстаза в моих крепких объятиях. И потом…»