Фрэнк Херберт - Бог-Император Дюны
Лито лишь раз за целую ночь погрузился в короткую полудрему. На заре его разбудил вошедший Монео. Королевская тележка стояла почти в центре замкнутого с трех сторон двора. Колпак тележки был включен на одностороннюю видимость — все видно изнутри, а снаружи выглядит непрозрачным — и наглухо закрыт от проникновения влаги. Лито слышал слабый шум вентиляторов, прогоняющих воздух через осушающие устройства.
Ноги Монео шаркали по булыжникам двора, когда он приближался к тележке. Заря окрасила в оранжевые тона крышу гостевого дома.
Когда Монео остановился перед ним, Лито открыл колпак своей тележки. В воздухе стоял дрожжевой грязный запах, влажный ветер был неприятным.
— Мы должны прибыть в Туоно около полудня, — сказал Монео. — Я хотел бы, отправить топтер для дозора с воздуха.
— Не нужны мне топтеры, — ответил Лито. — Мы можем спуститься в Туоно на суспензорах и канатах.
При этом обмене репликами Лито заметил, насколько помнит человек свой ранний опыт — проведя юность бунтарем, Монео навечно сохранил подозрительность ко всему, чего нельзя увидеть или точно определить и никогда не любил пеших шествий… Он оставался скоплением ждущих своего часа приговоров.
— Ты же понимаешь, что топтеры я хочу использовать не для перевозки, — сказал Монео. — Они нужны, чтобы охранять…
— Да, Монео.
Взгляд Монео устремился мимо Лито, на речное ущелье за открытой стороной двора. В свете зари туман, поднимавшийся из ущелья, морозно серебрился. Он подумал, как же глубок этот каньон… Тело, падая в него, будет все вращаться и вращаться. Этой ночью Монео оказался не в силах подойти к самому краю каньона и поглядеть вниз. Эта отвесная крутизна была таким… таким искушением.
С наполнявшей Монео таким благоговейным ужасом прозорливостью, Лито проговорил:
— В каждом искушении есть урок, Монео.
Монео, лишившись дара речи, повернулся и посмотрел прямо в глаза Лито.
— Ищи урок в моей жизни.
— Владыка? — голос не громче шепота.
— Сперва меня искушали злом, затем добром. Каждое искушение приноравливали, тщательно и изысканно, к моим уязвимым местам. Скажи мне, Монео, если бы я выбрал добро, это бы сделало меня добрым?
— Разумеется, да, Владыка.
— Возможно, ты никогда не избавишься от привычки к четким определениям. — сказал Лито.
Монео вновь загляделся мимо Лито на край ущелья. Лито перекатил свое тело, чтобы посмотреть туда же, куда Монео. Вдоль края каньона росли искусственно высаженные карликовые сосны. На влажных иглах висели капли росы, — боль для Лито. Он хотел закрыть колпак своей тележки, но остановился, привлеченный драгоценным мерцанием этих капель, будивших его жизнь-памяти, но отталкивающих для его телесной оболочки. Эта одновременная противоречивость грозила ввергнуть его во внутреннюю смуту.
— Мне не нравится идти пешком, — сказал Монео.
— Так передвигались Свободные, — сказал Лито.
Монео вздохнул.
— Все остальные будут готовы за несколько минут. Хви завтракала, когда я выходил..
Лито не ответил. Его мысли были обращены к воспоминаниям только что минувшей ночи — и к тысячам тысяч других ночей, его жизни-памяти — облака и звезды, дожди и открытая тьма, светящиеся мерцающими снежинками продырявленного космоса. Целые мириады ночей, он блуждал вместе с ними, как вместе с биениями собственного сердца.
— Где Твоя охрана? — внезапно вопросил Монео.
— Я отправил их позавтракать.
— Мне не нравится, когда они оставляют Тебя незащищенным!
Хрустальный звук голоса Монео прозвенел в памятях Лито с непередаваемым словами выражением: Монео страшится мироздания, без Бога-Императора, он предпочел бы скорее умереть, чем увидеть такое мироздание.
— Что сегодня произойдет? — спросил Монео.
Вопрос этот адресован не Богу-Императору, а пророку.
— Семя, несомое ветром, способно завтра стать нивой, — сказал Лито.
— Ты знаешь наше будущее! Почему Ты им не поделишься? — Монео близок к истерии… отвергая все, выходящее за пределы его непосредственных восприятий.
Лито бросил на мажордома сумрачный взгляд, настолько полный твердо обузданных чувств, что Монео отпрянул.
— Прими бремя собственного существования, Монео!
Монео сделал глубокий дрожащий вдох.
— Владыка, я не хотел Тебя оскорбить. Я искал только…
— Посмотри вверх, Монео!
Монео непроизвольно повиновался, поглядел в безоблачное небо, где разгорался утренний свет.
— Смотрю. И что, Владыка?
— Над тобой нет успокаивающего потолка, Монео. Только открытое небо, полное перемен. Встреть его с радостью. Каждое чувство, которым ты обладаешь — это инструмент для приспособления к переменам. Разве это тебе ни о чем не говорит?
— Владыка, я подошел только, чтобы осведомиться, когда Ты будешь готов продолжить путь.
— Монео, умоляю тебя быть правдивым со мной.
— Я правдив, Владыка!
— Но если жить в недоверии, ложь станет для тебя правдой. — Владыка, если я лгу… значит, лгу, сам того не ведая.
— Вот это уже похоже на правду. Но я знаю, чего ты боишься, о чем не договариваешь.
Монео затрепетал. Бог-Император был в самом жутком из своих настроений, глубокая угроза звучала в каждом его слове.
— Ты страшишься диктата самосознания, — сказал Лито, — и ты прав в этом своем страхе. Немедленно пришли сюда Хви!
Монео повернулся всем телом и кинулся к гостевому дому. Вид у него был такой, словно он растревожил пчелиный рой. Через несколько секунд появились Рыбословши и построились вокруг королевской тележки. Придворные стали выглядывать из окон гостевого дома или спускаться вниз, останавливаясь под выступающими карнизами, боясь приблизиться к Лито. Вскоре появилась из широкого центрального входа Хви, выступила из тени медленно приближаясь к Лито, вздернув подбородок, взглядом ища лицо Лито. Весь ее вид — полная противоположность возбужденной сумятице прочих.
Лито почувствовал, как отходит душой от одного взгляда на Хви. На ней было золотое одеяние, которого он прежде не видел, горловина и манжеты длинных рукавов расшиты серебром и жадеитом, а подол платья, почти волочащийся по земле, обшит тяжелой зеленой тесьмой, подчеркивающей зубцы темно-красной ткани.
Хви улыбнулась, остановясь перед ним.
— Доброе утро, любимый, — тихо проговорила она. — Чем это Ты так расстроил бедного Монео?
Умиротворенный ее видом и голосом, Лито улыбнулся.
— Я сделал то, на что всегда надеюсь — произвел эффект.
— Да, несомненно, произвел. Он сказал Рыбословшам, что Ты в гневе и в ужасном настроении. Ты ужасен, любовь моя?
— Только с теми, кто отказывается жить, полагаясь на собственные силы.
— А, понятно, — она сделала перед ним пируэт, демонстрируя свое новое одеяние. — Тебе оно нравится? Подарок Твоих Рыбословш. Они сами его отделали, чтобы меня принарядить.
— Любовь моя, — в его голосе прозвучала предостерегающая нотка, — принаряженность! Вот как ты готовишь себя к пожертвованию!
Тогда она подошла к краю тележки и наклонилась, ее лицо прямо под его лицом, на губах насмешливо торжественное выражение.
— Значит, они принесут меня в жертву?
— Некоторым из них этого хотелось бы.
— Но Ты этого не допустишь.
— Наши судьбы соединены, — сказал он.
— Тогда я не буду бояться, — она протянула руку и коснулась одной из его покрытых серебряной кожей ручонок, но отдернула руку прочь, когда его пальцы затрепетали.
— Прости меня, любимый. Я забыла, что мы соединены душами, но не телами, — сказала она.
Кожа песчаной форели все еще содрогалась от прикосновения Хви.
— Влага в воздухе делает меня чрезвычайно чувствительным, — сказал он.
Дрожь медленно улеглось.
— Я не буду сожалеть о том, чего не может быть, — прошептала она.
— Будь сильной, Хви, потому что твоя душа — моя.
Она повернулась на звук, донесшийся из гостевого дома.
— Монео возвращается, — сказала она. — Пожалуйста, любимый, не запугивай его.
— Монео тоже твой друг?
— Мы друзья по желудку. Нам обоим нравится йогурт.
Лито все еще хихикал, когда Монео остановился рядом с Хви. Монео осмелился изобразить улыбку, метнув озадаченный взгляд на Хви. В его манерах проступала благодарность. Его предупредительность, столь привычная при общении с Лито, теперь частично распространилась и на Хви.
— У вас все в порядке, леди Хви?
— Все в порядке.
Лито сказал:
— Во времена желудков дружба по желудку должна поощряться и развиваться. Что ж, двинемся в наш путь, Монео. Туоно ждет.
Монео отвернулся и проорал распоряжения Рыбословшам и придворным.
Лито улыбнулся Хви.
— Разве я не славно справляюсь с ролью нетерпеливого жениха?
