Питер Фехервари - Ксеноугроза: Омнибус
«Я не готов. Мне нужно больше времени».
— Два дня, — прошептал Ганиил. — Я потерял почти два дня.
Мордайну до сих пор не хватало смелости проверить забинтованную грудь. Боль говорила ему всё, что он хотел знать.
— Вы получили тяжелейшую рану, инквизитор, — сказала лейтенант Омазет, держась у него за спиной подобно угрюмому духу. — Если бы не способности капитана Калаверы, вы были бы мертвы.
— Капитана Калаверы? — несмотря на недомогание, это обращение позабавило дознавателя. Хотя это, разумеется, был вполне подходящий титул для космодесантника, он совсем не сочетался с его мрачным покровителем. Звание было слишком честным.
— Я не знала, что ваш контакт — астартес, — произнесла Адеола. Была ли в её голосе обвинительная нотка?
— Адептус астартес, — поправил Мордайн. Его всегда раздражали ошибки в высоком готике. — Вы не знали, потому что я решил не говорить вам этого, лейтенант.
«И потому что я тоже этого не знал, черт подери!»
— Как дела у капитана Узохи? — добавил он.
— Он не выходит из своего купе, карая себя тенями и одиночеством, — ответила лейтенант. — На душе ивуджийского офицера остается шрам за каждую потерянную им Акулу.
Она помедлила, подчеркивая это. Упрекая его?
— Мы потеряли много Акул в Высходде, инквизитор.
— Назовите мне цифры, пожалуйста, — сказал Ганиил, избегая её взгляда.
— Общим счетом, в третьей роте теперь осталось всего восемьдесят два бойца.
Они оба понимали значение этого числа: Третья утратила боеспособность. Если даже уцелевшие вернутся в родной полк, их распределят по другим ротам. Для Третьей это означало конец, для её капитана — нечто более постыдное.
— Я сожалею о ваших потерях, — тихо произнес Мордайн. «Особенно о тех, кто погиб ради излечения моей раненой гордости…» — Они были хорошими солдатами.
Женщина ничего не ответила, и дознаватель быстро добавил:
— А это что? — он указал на отчет о переговорах.
— Капитан Калавера просил передать его вам, — объяснила Омазет. — Он частным образом связывался с храмом Телепатики в Якове.
— Понимаю. Что ж, думаю, пора мне побеседовать с добрым капитаном.
Ребра Ганиила протестующе заскрежетали, когда он поднялся с кресла. Мордайн скривился — нахлынуло головокружение, и лицо Адеолы разделилось на пару ухмыляющихся черепов.
— Вы набрались сил, чтобы ходить, инквизитор? — спросили черепа. Из их уст это прозвучало как обвинение.
— Работа во имя Императора… не ждет… пока нам станет лучше, — прохрипел дознаватель, борясь с дурнотой. — Долг — наша сила.
Он взял лазпистолет, который принесла ему Омазет. Скверная замена «Серебристому многозаряднику», но лучше, чем ничего.
— Ганиил, — позвала женщина, когда он повернулся уходить.
— Да, лейтенант? — откликнулся Мордайн.
«Ганиил? — он замер. — Откуда она знает мое имя? Будь прокляты эти её адские линзы! Как можно понять кого-то, если ты не видишь его глаз?»
— Ганиил Мордайн, — пробормотала Адеола. — Так капитан Калавера назвал вас, когда вы лежали у порога Дедушки Смерти.
— Человек моего положения обладает множеством имен, — пренебрежительно ответил дознаватель. — Конечно же, это не удивляет тебя?
Омазет наклонила голову.
— Как скажете, инквизитор.
— Тогда больше не позволяй себе сомневаться во мне, — выходя из комнаты, Ганиил слышал, как она пробует его имя на языке, выискивая истину.
Горькая Кровь лежал ничком, втиснувшись в вентиляционную шахту над слабо освещенными покоями, которые занимали целый вагон ближе к началу состава. Он прижимал удлиненную голову к потолочной решетке, изогнувшись вбок таким образом, чтобы наблюдать за помещением внизу одним злобным глазом. Это был зал бесстыдства, увешанный непристойными изображениями брачных ритуалов плосколицых, плотно заставленный шелковыми коврами и туго набитыми креслами, просто молившими изрезать их. Он пел охотнику о дешевом тщеславии и поверхностных желаниях, напоминая о лебезившем аристократике, которого Уджурах пожрал в улье.
«Какими тонкими, незначительными ритмами они обвивают себя и думают о них, как о чуде, — оскалился Горькая Кровь. — Недолговечный скот мечтает о червях!»
Что любопытно, собравшаяся внизу группа плосколицых как будто соглашалась с ним, поскольку они относились к срамному вагону с открытым презрением, самозабвенно проливая и сплевывая пищу во время своего пира-кутежа. Их вожак, невысокий, но очень мускулистый здоровяк с оторванным ухом, которого остальные называли Хии-зоба, окрестил это место «нашей столовкой», а его сородичи расхохотались и начали делать всё, чтобы зал соответствовал имени. Уджураху сразу понравился Хии-зоба: для плосколицего он был силен духом и остроумен. Когда придет время, из него выйдет хороший обед. В самом деле, все звери из этого стада обладали живостью, а значит, происходили не с этой бросовой, лишенной вкуса планеты.
Незваный голод развернулся в недрах брюха Горькой Крови, призывая сорвать металлическую завесу, за которой он прятался — сорвать её и разорвать их! Толстый шнур слюны выскользнул из пасти охотника и расплескался о наплечник плосколицего, сидевшего прямо под ним. Уджурах напрягся, но ни само создание, ни его товарищи не заметили этой промашки. Объятый яростью, он придавил голод, не желая отрываться от подглядывания. Любопытство было в природе Горькой Крови, чего и требовалось ото всех, подобных ему, ведь как иначе формирователи могли бы выделять тайные нити узора-из-плоти и направлять свой народ по действенному пути? И так уже слишком много родословных было обречено на застой из-за бездействия робких формирователей. Нет, такие, как он, не могут быть слишком любопытными, и неважно, что скажут сородичи.
«Я не был слишком любопытным, но, возможно, был неосмотрительным», — признал Уджурах.
Пустой приказал ему затаиться, а хозяин умел выявлять даже самые маленькие проступки. Нет, ужимки этих существ не стоили расплаты за неудовольствие господина. Горькая Кровь нехотя ускользнул прочь.
— Ну ты и чухан, Акото! — гаркнул Тьерри Хизоба. Всполошившись, обруганный им боец поднял взгляд от карт и дотронулся до плеча, на которое показывал сержант. Пальцы солдата наткнулись на слизь, покрывавшую доспех, и он скорчил гримасу. Его товарищи прыснули, и один из них крикнул худощавому мужчине у окна:
— Эй, Реми, ты опять высморкался на Акото?
Обвиненный боец повернулся, виновато утирая сопливый нос.
— Не я, — пробормотал он с кривой улыбкой.
— Глазей дальше на свои звезды, Реми, — угрюмо произнес Хизоба. Где бы ни оказывался «Шызик» Нгоро, он всегда видел звезды. Трясучая лихорадка крепко прошлась по Реми после прибытия ивуджийцев на Облазть и всё перемешала у него в голове, но солдат оставался лучшим поваром в роте. Не то, чтобы у него теперь было много конкурентов…
«Столько погибших», — подумал сержант, изучая бойцов в салон-вагоне. Его братья наслаждались тем, что превращали это место в свое собственное и плевали в лица аристократов, позволивших улью рухнуть в ересь. Подобное упадничество было бы немыслимым на Ивуджи-секундус, где каждый ребенок входил в мясорубку Детских Войн наравне с остальными, а выходил из неё или воином, или рабом, или не выходил вообще.
— Это был не я, сержант, — настаивал Нгоро, дергая Хизобу за рукав. — Это был дождь.
Он ткнул пальцем в потолок.
— Я увидел его в окне… как в зеркале.
Тьерри неопределенно кивнул. Он понятия не имел, о чем талдычит парень, но с Шызиком Реми часто такое случалось.
— Ага, — согласился сержант. — Это был дождь.
Мордайн помедлил на пороге купе «императорского» класса. В этом помещении, отделанном золочеными панелями, висел несвежий, пыльный душок, который беспокоил его почти так же сильно, как и мрачный пассажир. Громадное тело космодесантника словно бы заполняло вагон, хотя тот совершенно не был тесным. Богатую мебель разломали и аккуратно сложили в примыкающем коридоре, как и саму дверь с большей частью косяка. Олигархи-Крули, создавая себе роскошные номера, не рассчитывали на великанов.
— Вы знаете, кто я, — прямо сказал Ганиил.
— Да, — отозвался Калавера. Он стоял лицом к дверному проему, как будто ожидал посетителя.
«Скорее всего, так и было», — решил Мордайн.
— Вы капеллан? — спросил он, указывая на бронзовую маску смерти великана.
— Нет, — ответил космодесантник. — На протяжении лет я служил во многих ипостасях, но не в этой.
— Но ваша маска… череп?
— Это мой личный символ. Его значение понятно только мне.
— Тогда я буду весьма обязан, если вы снимете шлем, — произнес Ганиил, входя. — Я предпочитаю общаться с людьми лицом к лицу, особенно когда обсуждаю важные дела.
