Фрэнк Херберт - Бог-Император Дюны

— Думаю, вы поедете, — сказал Монео.

Губы Сионы дрогнули.

— Данкан, ты когда-нибудь видел одну из этих маленьких деревушек в пустыне? Никаких удобств, никаких…

— Я видел деревню Табор, — сказал Айдахо.

— Уверена, Табор — по сравнению с Туоно метрополис. Наш Бог-Император не станет справлять свадьбу в кучке глинобитных лачуг! О, нет. Туоно окажется сборищем глинобитных лачуг без всяких удобств, как можно ближе к подлинной жизни Свободных.

Айдахо, устремив на Монео внимательный взгляд, проговорил:

— Свободные не жили в глинобитных хижинах.

— Кого заботит, где они отправляют свои ритуальные игры? презрительно фыркнула Сиона.

Не отрывая взгляда от Монео, Айдахо сказал:

— У настоящих Свободных был только один культ — культ личной честности. Я больше беспокоюсь о честности, чем об удобствах.

— Не рассчитывай на получение удобств от меня! — огрызнулась Сиона.

— Я ни в чем на тебя не рассчитываю, — возразил Айдахо. — Когда нам следует отправляться в эту Туоно, Монео?

— Ты едешь туда? — спросила она.

— Я склонен принять доброту твоего отца.

— Доброту! — она перевела взгляд с Айдахо на Монео.

— Вам следует отбыть немедленно, — сказал Монео. — Я уже назначил подразделение Рыбословш, под командованием Найлы, чтобы доставить вас в Туоно и заботиться о вас.

— Найла? — спросила Сиона. — В самом деле? Она будет там вместе с нами?

— Вплоть до дня свадьбы.

Сиона медленно кивнула.

— Тогда мы согласны.

— Соглашайся за себя! — пробурчал Айдахо.

Сиона улыбнулась.

— Извини. Могу ли я официально просить великого Данкана Айдахо присоединиться ко мне в этом примитивном гарнизоне, где он будет держать свои руки подальше от моей особы?

Айдахо поглядел на нее, насупив брови.

— Пусть тебя не трогает, куда я там дену свои руки, — он поглядел на Монео. — Ты действительно добр, Монео? Ты отсылаешь, движимый добротой?

— Это вопрос доверия, — сказала Сиона. — Кому он доверяет?

— Заставят ли меня ехать вместе с твоей дочерью? настаивал Айдахо.

Сиона встала.

— Либо мы согласимся сами, либо нас свяжут и доставят туда самым неудобным для нас способом. Это у него на лице написано.

— Так что, на самом деле, у меня нет выбора, — проговорил Айдахо.

— У тебя есть такой же выбор, как у всякого другого, — заметила Сиона. — Умереть либо сейчас, либо потом.

Айдахо не отрывал взгляда от Монео.

— Каковы твои действительные намерения, Монео? Неужели ты не удовлетворишь моего любопытства?

— Любопытство сохраняло жизнь многим людям, когда все прочее уже не годилось, — сказал Монео. — Я стараюсь помочь тебе, Данкан. Я никогда прежде не делал такого.

~ ~ ~

Потребовалось почти тысяча лет, чтобы пыль всепланетной пустыни Дюны покинула атмосферу, чтобы ее связали вода и почва. На Арракисе уже двадцать пять сотен лет не ведали ветра, именуемого ПЕСКОДЕРОМ. Всего лишь одна такая буря могла нести двадцать миллиардов тонн пыли, поднятой ветром. Небо от этого часто казалось серебряным. Свободные говорили: «Пустыня — это хирург, срезающий прочь твою кожу, чтобы обнажить то, что под ней». Планета и люди были многочисленны. Были видны слои. Мой Сарьер — лишь отдаленное эхо того, что было. Сегодня пескодером должен быть я.

— Ты услал их в Туоно, не посоветовавшись со мной? До чего же ты меня удивляешь, Монео! Впервые за очень долгое время ты повел себя настолько независимо.

Монео стоял в сумрачном центре подземелья приблизительно в десяти шагах от Лито, склонив голову, применяя все известные ему способы унять дрожь, понимая при этом, что все его внутренние усилия Бог-Император способен разглядеть как ладони, прочесть Монео, как открытую книгу. Уже почти полночь. Лито заставлял своего мажордома ждать и ждать.

— Я очень надеюсь, что не оскорбил моего Владыку, — сказал Монео.

— Ты повеселил меня, но я не поощряю тебя за это. В последнее время я не могу отделить забавное от печального.

— Прости меня, Владыка, — прошептал Монео.

— Что есть то прощение, о котором ты просишь? Всегда ли есть необходимость подвергать себя суду? Разве не может твой мир просто СУЩЕСТВОВАТЬ?

Монео поднял взгляд на это устрашающее лицо внутри рясы чужеродной плоти. «Он одновременно и корабль, и буря. Закат существует в самом себе.» Монео ощутил себя на самой грани ужасающих откровений. Глаза Бога-Императора проникали в него, вонзаясь и обжигая.

— Владыка, чего Ты от меня добиваешься?

— Твоей веры в самого себя.

С ощущением, будто у него вот-вот что-то разорвется внутри, Монео произнес:

— Значит, тот факт, что я не посоветовался с тобой до…

— Наконец-то до тебя дошло, Монео. Когда к власти стремятся ничтожные души, они сперва разрушают ту веру в самих себя, которая имеется у других.

Для Монео эти слова прозвучали уничтожающе. Он уловил в них и обвинение и признание вины. Он ощутил, как ускользает из его рук то устрашающее, но бесконечно желанное, что он прочувствовал. Он попытался найти слова, чтобы вернуть это, но ничего не приходило на ум. Может, если он спросит Бога-Императора…

— Владыка, если бы Ты только мог поделиться со мной своими мыслями по поводу…

— Мои мысли, произнесенные, исчезают!

Лито грозным взором поглядел на Монео. Как же странно посажены глаза мажордома над ястребиным Атридесовским носом — лицо строгого ритма, а глаза вольного стиха. Слышит ли Монео это ритмическое биение пульса: «Молки идет! Молки идет! Молки идет!?»

Монео хотелось закричать от муки. То, что он ощущал прежде, все ушло! Он поднес обе руки ко рту.

— Твое мироздание — это песочные часы, — обвинил его Лито. — Почему ты стараешься направить песок вспять?

Монео опустил грудь и вздохнул.

— Желаешь ли ты услышать о приготовлениях к свадьбе, Владыка?

— Не надоедай мне! Где Хви?

— Рыбословши готовят ее для…

— Советовался ты с ней насчет приготовлений?

— Да, Владыка.

— Она их одобрила?

— Да, Владыка, но она обвинила меня в том, что меня больше интересует количество деятельности, чем ее качество.

— Разве это не прекрасно, Монео? Она заметила смуту среди Рыбословш?

— По-моему, да, Владыка.

— Их смущает мысль о моем браке.

— Вот почему я отослал этого Данкана прочь, Владыка.

— Ну разумеется поэтому, а Сиону — с ним, для того, чтобы…

— Владыка, я знаю, ты ее испытал, и она…

— Она ощущает Золотую Тропу также глубоко, как и ты, Монео.

— Тогда почему же я страшусь ее, Владыка?

— Потому что ты ставишь рассудок превыше всего.

— Мой рассудок не говорит мне о причинах моего страха!

Лито улыбнулся. Словно в дутые кости играешь внутри бесконечного шара. Эмоции Монео — чудесный спектакль, театр только для нынешней сцены. Насколько же близко он подошел к краю, даже не заметив этого!

— Монео, почему ты настойчиво стремишься рвать кусочки от бесконечности! — спросил Лито. — Когда ты видишь полный спектр, разве тебе хочется, чтобы одного цвета была в нем больше всех остальных?

— Владыка, я Тебя не понимаю!

Лито закрыл глаза. Он слышал этот крик уже бессчетное количество раз. Лица сливались до того, что становились неразличимы. Он открыл глаза, стирая возникавшие перед его мысленным взором образы.

— Пока будет жив хоть один человек, чтобы их видеть, цвета не превратятся в одномерные трупы, даже если, Монео, умрешь сам.

— Как это понимать, Владыка?

— Непрерывность, отсутствие конца, Золотая Тропа.

— Но Ты видишь то, чего не видим мы, Владыка!

— Потому что ты отказываешься!

Монео поник подбородком на грудь.

— Владыка, я знаю, в своем развитии Ты выше всех нас. Вот почему мы Тебе поклоняемся и…

— Черт тебя побери, Монео!

Монео рывком вскинул голову и в ужасе воззрился на Лито.

— Цивилизации рушатся, когда их силы превосходят их религии! — сказал Лито. — Почему ты этого не видишь? Хви это видит.

— Она икшианка, Владыка. Может быть, она…

— Она Рыбословша! Она была ей от рождения. Она рождена, чтобы служить мне. Нет! — Монео попробовал заговорить и Лито поднял одну из своих крохотных ручонок. — Рыбословши встревожены, потому что я называл их моими невестами, а теперь они видят чужую, непрошедшую Сиайнок, но все же лучше их самих.

— Как это может быть, когда твои Рыбо…

— Что это ты говоришь? Каждый из нас является в этот мир, уже зная, кто он таков и что ему предназначено делать.

Монео открыл рот — и закрыл его, ничего не произнеся.

— Малые дети знают, — сказал Лито. — Лишь после того, как взрослые запутают их, дети начинают прятать свое знание даже от самих себя. Монео! Раскрой самого себя!