Елизавета Дворецкая - Корни гор, кн.1: Железная голова
Гельд говорил, слова привычно и легко бежали с языка, а в душе шевелились воспоминания; мысленно он видел вокруг себя совсем другой дом и других людей. В Аскефьорде, в Висячей Скале, он тоже рассказывал эту сагу. Тогда Эренгерда сидела напротив него среди женщин, слушала, изредка поглядывая ему в глаза, без улыбки, серьезно, и ему казалось, она понимает его тайную мысль. Он ведь тоже оказался для нее недостаточно знатен, но думал освободить ее из плена собственной родовой гордости. Может, еще не все потеряно…
Но при этом барландец смотрел на Даллу, и взгляд его был так многозначителен, что последняя собака, и та поняла бы, «чего он может от нее хотеть». В нем опять поселились два человека: один внутри, другой снаружи, и Гельд сам удивлялся, как легко и гладко они в нем уживаются. А совесть его не мучила: он знал, что Далла и сама когда-то позволяла себе использовать притворную любовь как средство достижения совсем других целей.
Однако сама Далла этого не помнила. Несчастный Вилльмунд, пасынок кюны, больше не мог принести никакой пользы, а потому был забыт. Слушая Гельда, Далла улыбалась, и лицо ее горело торжеством. Все более откровенные взгляды и все более ясные намеки молодого и здорового парня наполняли приятным волнением, она оживала, и мир оживал вместе с ней, так что вечер не казался ни долгим, ни скучным. Слава богам, она вдова и сама держит в руках свою судьбу. Никто не вправе надзирать за ней и решать, что можно, а чего нельзя. Только она сама знает, как далеко позволит зайти этим играм. Может быть… а может быть, и нет. Далла колебалась: сами ухаживания доставляли не меньше радостей, чем их ожидаемый исход, и ей хотелось продлить их. Впереди еще почти целая зима, долгая, темная, тоскливая зима, в которой нет ничего, кроме глупых ленивых служанок, маленького сына, толк от которого будет лишь через десять лет, возни по хозяйству, едкого дыма плавильных печей, сверлящих и злобных глаз Кара… Ну что это за жизнь?
Поздно вечером, когда все разбрелись по своим углам и лежанкам, Далла пробралась в пристроенную каморку, где жил Кар. Никто не хотел ночевать рядом с колдуном, да и он сторонился «этого сброда», поэтому помещался один. Сейчас он сидел на полу перед своим маленьким очагом и уже разложил прямоугольный кусок белой ткани. Четыре угла смотрели на четыре стороны света.
Даллу он впустил неохотно, но не впустить не мог: она ведь принесла с собой огниво. Кар стремился к ее амулету не меньше, чем двадцать лет назад к той девчонке, которую у него отбил Ари Рыжий. Имя девчонки давно улетучилось из его памяти, только имя обидчика Ари задержалось. Что бы там ни болтали глупцы и завистники, Кар знал: наглеца Ари Рыжего свела в могилу его ворожба. Пятнадцать лет упорства принесли плоды, и дерево, сломавшее спину врага, положило основу могущества Кара Колдуна. В тот незабвенный день, когда вдова Ари с плачем ломала руки, он поверил в себя.
Если бы ему получить огниво! Но Далла никогда не выпускала его из рук и даже на ночь клала под подушку. Сейчас, когда она села на край спального помоста, огниво чернело у нее в руках.
– Ты все приготовил? – деловито спросила она. – Раскидывай.
Кар высыпал из мешочка плоские ясеневые палочки, ровно двадцать четыре. На каждой была вырезана одна руна. Перевернув каждую палочку руной вниз, колдун стал круговыми движениями правой руки перемешивать их, одновременно бормоча заклинание. Не сводя глаз с его руки, Далла тоже заклинала в мыслях. Прочь из этой дрянной каморки! Туда, вверх, в просторные светлые миры, где обитает мудрость Одина и Фригг, доброта и жизненная сила Фрейи и Фрейра, красота Бальдра, отвага Тюра, мощь Тора, бдительность Хеймдалля…
Придите ко мне, могучие светлые асы!Проведите меня дорогой Огня, дорогой Воды,Тропою Ветра и тропою Земли,Направьте мои руки, направьте мои помыслы,Отвратите зло, привлеките благо,Чтобы глаза мои были зорки, а мысли – ясны,Чтобы враги бежали от моих путей,А блага стремились навстречу,О том я прошу вас, Могучие и Светлые,Отец Колдовства и Всадница Кошек,Хозяин Мйольнира и Страж Радуги…
Далла никогда не умела складывать стихов. Ее учил воспитатель (в памяти мелькало бородатое лицо, но имя забылось), учила мать, учил даже один эльденландец, который считался тогда лучшим скальдом Морского Пути. Но искусство стихосложения не давалось Далле дочери Бергтора: она могла запоминать кеннинги и хендинги, но едва пыталась сложить из них хоть строчку, как их звонкая красота терялась, смысл улетучивался, созвучия только мешали друг другу, размер спотыкался, слоги то громоздились один на другой, то проваливались куда-то в пустоту. Устав еще в юности от бесплодных попыток, Далла бросила это глупое занятие: раз не выходит, значит, и не стоит того. И единственное заклинание она сложила просто так: оно было полно смысла и потому легко запомнилось ей. А больше никому не надо его знать. Кар в этом прав: осторожность не бывает лишней, особенно в таких важных делах.
Тем временем Кар разровнял перемешанные руны и замер, держа над ними правую ладонь. Его лицо с закрытыми глазами казалось отрешенным и сосредоточенным. Далла пристально смотрела на него, обеими руками сжимая огниво у себя на коленях. Ее пробирала дрожь, жуть смешивалась с любопытством. Каждый раз, когда Кар принимался ворожить, она и себя ощущала причастной к влекущим тайнам верхних и нижних миров. Конечно, ведь без ее огнива у этого бездаря ничего не вышло бы!
– О чем ты хочешь спросить? – не открывая глаз, низким голосом, как из-под земли, прогудел Кар.
Далла поёжилась: так и казалось, что колдун ушел в таинственные дали и какой-то могучий и мудрый дух говорит его устами.
– Я хочу спросить о том человеке, Гельде воспитаннике Альва, который пришел ко мне, – шепотом ответила Далла этому духу. – Я хочу знать, чисты ли его помыслы, не затаил ли он зла… и отдаст ли он мне то золотое обручье, что носит на руке!
– Ты говоришь слишком много! – Кар приоткрыл глаза, сердито глянул на нее, и голос его стал прежним. – Так много нельзя, сколько раз я тебе говорил! Нужно спрашивать только одно! Или о человеке, или о золоте! Ну, о чем?
– О человеке! – поколебавшись, все же решилась Далла. Намерения Гельда важнее: если он и правда так в нее влюблен, то и обручье от нее не уйдет.
Кар кивнул и опять закрыл глаза. Далла наблюдала, как он медленно водит раскрытой ладонью над рассыпанными рунами, а перед ее мысленным взором мелькал золотой блеск обручья: как ни старалась она сосредоточиться на образе Гельда, обручье, раз придя ей на память, уже не хотело уходить.
– Выбирай три! – шепотом подсказала она. – Трех как раз хватит!
Колдун сердито дернул бровями: сам знаю! Далла умолкла и сидела тихо, нетерпеливо постукивая кулаком о кулак. Что он так долго возится? Настоящий колдун давно бы услышал, какая руна подает голос! Да любой услышал бы! Даже слабоумный Бури!
Собственно говоря, не нужно быть колдуном, чтобы гадать по рунам. Далла знала толкования рун, но вынимать их побаивалась: близость к высшим силам неприятно щекотала сердце. Хватит с нее огнива. Чем ворчать попусту, лучше бы Кар выяснил, почему огниво разжигает багровое пламя вместо простого, человеческого. В первое время было иначе: тогда огниво высекало обыкновенные искры. Далла вовсе не хотела превращать небесный огонь в подземный, это вышло само собой. И если бы троллиное пламя не выплавляло железо с таким ценными особыми свойствами, она, пожалуй, и вовсе отказалась бы от него. Или это не случайно? Или старый мошенник Кар знает, в чем тут дело, и молчит? Уж не подбирается ли к огниву он сам? Наверняка подбирается! Далла уже не в первый раз думала об этом и даже в эти напряженные мгновения смотрела в сосредоточенное лицо колдуна с подозрением, будто надеялась сейчас, когда он отвлекся, подглядеть его тайные замыслы.
В соседнем доме Гельд внезапно вздрогнул и проснулся. Все было тихо, посапывали спящие барландцы, потрескивало пламя в очаге. Слабый свет кое-как озарял неширокое пространство в середине дома. Никого и ничего. Но что-то помешало Гельду спать. На груди, там, где Рам начертил руну «торн», ощущалась какая-то слабая щекотка, точно по коже водили птичьим перышком. Гельд накрыл руну ладонью, щекотка прекратилась. Но осталось ощущение беспокойства, и он, не пытаясь опять заснуть, лежал с закрытыми глазами и чутко прислушивался.
Рука колдуна замерла над разложенными рунами, потом опустилась. Далла вытянула шею. Кар взял одну из ясеневых палочек, отложил в сторону. Женщине смертельно хотелось узнать, что получилось, но она понимала: придется терпеть, пока он не вынет еще две.
Кар снова принялся водить ладонью над белым платком. Далла покусывала пальцы.
