Елизавета Дворецкая - Корни гор, кн. 2: Битва чудовищ
Гримкель замер, открыв рот, – ему явился тот, кого он призывал так часто, и он был потрясен открытием, что произносил не пустые слова. Эрнольв ярл смотрел прямо на Тюра, не выпуская из руки меча, и сам казался уменьшенным земным отражением бога войны.
– Ты, Гримкель сын Бергтора, бесславный и неудачливый конунг квиттов! – загремел над святилищем голос Тюра, и в нем слышался звон оружия и крики умирающих. – Ты опозорил свой род и привел к гибели племя! Оно шло к Хель, и ты шел впереди него! Ты сотрясал Волчий Камень лживыми клятвами! Отныне у квиттов не будет конунга!
Мощная рука, полупрозрачная, сверкающая рыже-желтыми пламенными отблесками, опустилась на Волчий Камень, целиком накрыв огромный валун, легко оторвала от земли, подняла и метнула.
С оглушительным свистом рассекая воздух, одетый пламенными отблесками камень пролетел над Острым мысом, и все живые, фьялли и квитты, в едином порыве пригибались, закрывали головы руками, поднимали над собой иссеченные щиты. Точно облако, полное огня, камень прочертил по темному небу пылающую дорогу и скрылся вдали, на севере, за невидимыми отсюда горами Медного Леса.
– И до тех пор не будет у квиттов державы, пока истинный конунг не положит руку на Волчий Камень и камень не запоет ему в ответ! – прогремел голос, и его слышали, как рассказывали потом, по всему Квиттингу, от Острого мыса до истоков реки Бликэльвен, северной границы квиттов.
Исполинская фигура Тюра утратила очертания, но дух его по-прежнему оставался здесь: тем же жадным пламенем горели постройки, так же звенели клинки и кричали умирающие, и в этих звуках снова слышались грозные пророчества бога войны. Держава квиттов погибла, разбитая вдребезги, и море слизало кровь с песка. И стояла на вершине Престола Закона торжествующая Хель, подняв руки к небесам и выкрикивая губительные заклятья.
Эрнольв ярл дольше других смотрел в небо. В Одноруком Асе он увидел самого себя. Дух воинственного и мстительного бога влил в его кровь новую силу и безграничную жажду убивать, но человек в нем боялся этого духа. Каждый воин служит ему своей жизнью и смертью, но взглянуть в его жестокие глаза, увидеть его истинный облик слишком страшно. Эрнольв стоял неподвижно, с усилием одолевая самого себя. Меч казался тяжелым, слишком тяжелым именно потому, что его могущество не знало пределов.
Когда Эрнольв опомнился и посмотрел вниз, во двор святилища, там показалось пусто. На том месте, где много веков лежал священный Волчий Камень, когда-то предрекший квиттам эту войну, теперь чернела глубокая яма.
Гримкеля Черной Бороды в святилище не было. Но Эрнольв не стал его искать: приговор Тюра уничтожил последнего конунга квиттов вернее мечей и секир.
Усадьба Белый Зуб, жилище Сигурда Всезнайки, стояла на выступе высокого каменистого фьорда на северной оконечности Квиттингского Востока. Обрывистые берега, образованные беловатыми песчаниковыми скалами, были так круты и высоки, что смотреть вниз, в густо-синюю воду, было отчаянно страшно. Эти белые скалы над синей водой казались стенами какого-то таинственного города духов, который вдруг является взору, когда вовсе не ждешь.
Белый Зуб обозначал границу земель, остававшихся под властью квиттов: дальше на север начинались пространства, два года назад занятые раудами. Но Сигурда Всезнайку так уважали за мудрость, благородный нрав и древний род, что сам Бьяртмар Миролюбивый, сладкоречивый и бессердечный конунг раудов, уже тогда прислал к нему своего родича Ингимара Рысь с уверениями, что ему нечего беспокоиться: рауды никогда не станут покушаться на его владения.
– Чтобы на что-то по-ку-ша-ть-ся, – усмехаясь, говорил потом своим людям Сигурд, – и у-ку-сить, надо ведь иметь во рту зубы, а не гнилые пеньки. Моя земля Бьяртмару Нечесаному не по зубам! Наши белые скалы ему не угрызть!
Сам Сигурд, несмотря на свои семьдесят четыре года, был довольно-таки крепок и даже сохранил большую часть зубов. Двигался он медленно, но при его осанке и гордо поднятой голове медлительность движений придавала фигуре величавость и внушительность. Его длинные густые волосы ничуть не поредели и оставались наполовину темными, а черные косматые брови делали взгляд умных глаз особенно значительным. Он опирался на резной посох, но использовал его больше для того, чтобы указать на что-то или стукнуть по загривку нерадивого работника.
– Я еще не так немощен, чтобы мне требовалась третья нога! – приговаривал Сигурд.
В последние годы усадьба наполнилась народом: здесь осели многие беженцы с Севера, и Сигурд давал приют всем, кто только мог поместиться в его просторном доме. Тем, у кого находились средства обзавестись собственным хозяйством, он выделял землю и помогал обустроиться. Во все стороны на день пути от усадьбы Белый Зуб под покровительством Сигурда Всезнайки жило теперь множество людей, и война, разорившая столько знатных родов, лишь прибавила ему силы и влиятельности.
Вся округа привыкла к мысли, что после Сигурда здесь будет хозяйничать Даг сын Хельги, внук Сигурда от его младшей дочери Хильдвин. И когда Рам Резчик, памятный многим здешним старожилам, вдруг привез парня, которого называл своим сыном от старшей дочери Сигурда, Мальвин, это событие заслонило даже войну. Кое-кто помнил, а остальные знали по рассказам, как Рам чуть ли не тридцать лет назад сватался к Мальвин, получил, как водится, отказ и как потом Мальвин исчезла из дома. Все знали, что Сигурд отказался от их преследования и дал дочери приданое. Но даже он сам не знал, что у нее остался сын!
Гельд сын Рама был скорее смущен, чем обрадован, когда впервые предстал перед Сигурдом. Рослый, величественный старик с золотым поясом на крашеной одежде и с резным посохом в руке, который Гельд принял за жреческий, показался ему самим Одином. Вот так, как в сагах бывает: шел один торговый человек ночью через дремучий лес и увидел широкую поляну, а на поляне двенадцать престолов, на которых сидели боги, и Один пребывал на почетном месте…
– Почему ты не сказал мне, что моя дочь оставила тебе сына? – спросил Сигурд у Рама. – Ты передал мне только то, что она умерла.
Сигурд обращался с нежеланным зятем без тепла, но спокойно и уважительно. Это было то самое уважение к другим, которое проистекает из уважения к самому себе, не имеющего ничего общего с надменностью. Гельд восхищался этим человеком, но как он ни примерял его к себе в качестве деда, привыкнуть к этой мысли не мог. Уж слишком роскошное родство для Гельда Подкидыша.
– К тому времени, как получилось послать тебе весть, я уже услышал дурное предсказание о нем, – отвечал Рам. С Сигурдом он держался почтительно, но замкнуто и даже мрачновато. – И я подумал, что нет причин огорчать еще и тебя этими вестями. Я забрал у тебя дочь, и дальше за нее и ее потомство отвечал я.
– Ты был слишком молод и слишком горд. – Сигурд покачал головой. – Если бы я узнал об этом предсказании вовремя, я мог бы… Что теперь говорить? И ты исполнил предсказание? – обратился он к самому Гельду.
И Гельду пришлось рассказывать. Никогда еще ни один рассказ о своих или чужих делах не давался ему труднее, но он ничего не скрыл и не приукрасил. Раз уж этот человек собирается признать его своим родичем и потомком, он должен знать о нем все.
Сигурд слушал спокойно и внимательно, не удивляясь и не возмущаясь. За семьдесят четыре года он повидал много разного и знал, что в жизни бывает все. Во время рассказа он вглядывался в лицо Гельда и гораздо лучше кузнеца узнавал в чертах молодого парня черты своей старшей дочери. Он видел ее лицо очень давно, однако память старика уже приобрела свойство одевать мраком вчерашний день, но освещать ярким светом пережитое много лет назад, отчего оно кажется ближе вчерашнего. В нем была Мальвин: ее серые глаза, ее нос и очерк рта, и даже привычка подергивать бровями, подбирая слово. А ведь ее сын никогда не видел матери. Она проснулась в его крови, когда он не знал даже ее имени. И за это чудо, чудо невольного продолжения и бессмертия, род человеческий вечно будет благодарить своих создателей-богов.
Через несколько дней Рам уехал. На прощание он положил руку на плечо Гельду и помолчал.
– Теперь у меня много домов, – сказал Гельд, стараясь быть веселым. Он видел, что Рам огорчен разлукой, и смущался, не зная, как держаться. – Дом Альва Попрыгуна, твой и еще деда. Да я богаче любого конунга!
И Рам сжал его плечо, довольный, что сын вполне его понял.
Сигурд каждый вечер сажал внука рядом с собой и расспрашивал обо всем, что тот успел повидать за свою не слишком долгую, но насыщенную событиями, людьми и землями жизнь. Гельд понимал, что старик хочет по этим рассказам узнать его самого, и говорил обо всем честно и подробно. Ему все еще казалось ненадежным такое странное обретение рода, и в душе он как бы оставлял за Сигурдом право передумать и отказаться от него как от внука. А то еще кто-нибудь вообразит, будто он очень хочет примазаться к знатности и богатству! Чего еще не хватало! Он, слава асам, сам умеет добывать свой хлеб!