Брайан Крэйг - Пешки Хаоса
Рука Дафана не обладала достаточной тяжестью удара, чтобы свалить противника, но удар, несомненно, был болезненным и заставил врага потерять хладнокровие. Высокий быстро ударил снова, но беспорядочно, и Дафан с легкостью уклонился. Зато когда Дафан пнул противника в пах, его удар полностью достиг своей цели.
Дафан сожалел о дважды упущенной возможности сменить свои грубые башмаки на трофейные имперские ботинки высокого качества, но ему не пришлось сожалеть о прочности работы деревенского сапожника, когда противник скорчился на земле от боли. Не разочаровался Дафан в мастерстве давно уже мертвого несчастного сапожника, и когда впечатал башмак в лицо высокому, сломав ему нос и подбив глаза.
После этого у Дафана было достаточно времени, чтобы подойти к пистолету и подобрать его.
Раненый в живот по-прежнему смотрел на него.
- Ты кто? – спросил его Дафан.
- Я Орлок Мелькарт, - ответил тот прерывающимся голосом. – Планетарный губернатор. Император этого мира.
Должно быть, ему стоило огромных усилий произнести последнюю фразу, но он все же произнес ее. Он сделал это с выражением человека, решившего во что бы то ни стало произнести эти слова, пусть даже они оказались бы последними словами в его жизни – и даже если они были абсолютной ложью.
- Значит, это ты отдавал приказы, - бесцветным голосом произнес Дафан. – Ты приказал уничтожить деревню.
Он мог читать мысли этого человека, возможно, потому, что их мог читать Сатораэль, и сразу же понял, что ответ одновременно «да» и «нет».
Нет, Орлок Мелькарт не отдавал приказ Иерию Фульбре послать солдат через Янтарную Пустошь, чтобы они уничтожили деревню, которая называлась Одиенн. Если кто-то и должен нести ответственность конкретно за это решение, то вина лежит на Рагане Баалберите – высоком человеке, с которым дрался Дафан, или на Дейре Ажао – немудром Сновидце Мудрости, и оба они были здесь.
Но да, Орлок Мелькарт действительно был губернатором этого крошечного осколка Империума, затерявшегося во мраке и сбившегося с пути, не осознавая даже насколько; и в определенном смысле все приказы в этом «Империуме» были приказами Орлока Мелькарта.
Дафан застрелил Мелькарта, всадив ему пулю между глаз, и зная, что кто угодно мог бы счесть это убийством из милосердия – кто угодно, кроме самого Орлока Мелькарта.
Потом он выстрелил в голову Дейру Ажао, зная, что слепой Сновидец Мудрости вполне мог бы считать это убийством из милосердия, если бы он был в состоянии осмыслить это.
Потом он обернулся, чтобы застрелить Баалберита.
- Слишком поздно, - прошипел высокий человек, хотя говорить ему было едва ли легче, чем Мелькарту. – Сообщение прошло… и звезды в небе неподвижны. Корабли придут, и они очистят… очистят эту планету от тебе подобных, еретическая мразь… Ты проиграл… а я выиграл…
Он не спрашивал имени Дафана, потому что ему было все равно, кем был Дафан. Ему не было интересно ничье имя в Гульзакандре; для него все, кто не разделял его убеждений, были лишь паразитами, которые недостойны иметь имя. Но совсем по-иному он думал о своем имени – имени Рагана Баалберита.
Выстрел, убивший Рагана Баалберита, был таким же, как и остальные: быстрым и четким завершением необходимого дела - убийства. Но сначала Дафан сказал ему:
- Несчастный дурак, это был обман. Это был обман с самого начала. Ловушка была расставлена задолго до того, как ты родился, задолго до того, как твои предки высадились в Калазендре. А теперь ловушка сработала, и это ты привел ее в действие. Демон ждет, твои корабли обречены, и это сделал ты, Раган Баалберит. Ты совершил все это.
Он хотел бы, чтобы Баалберит умел читать мысли – тогда инквизитор убедился бы без тени сомнения, что это все правда, но инквизитор не мог читать его мысли так же, как не хотел знать его имя.
Наконец, Дафан повернулся, чтобы помочь Гицилле. В конце концов, именно для этого он был здесь.
ГЛАВА 28
ПРЕЖДЕ ВСЕГО, когда Сновидение Мудрости развернулось, подобно светолюбивому цветку внутри ее сущности, Гицилла сосредоточилась на том, чтобы постараться казаться маленькой.
Конечно, она знала, что ей придется отдать часть своей силы не слишком мудрому Сновидцу Баалберита, чтобы он сумел донести свое сообщение до Имперского Флота, но она не хотела рисковать тем, что псайкеры, получившие сообщение, могли понять, что пославший его не управляет своим разумом. Она знала, что они могли обнаружить влияние туземного наркотика, который дал Сновидцу его повелитель, но Гицилла надеялась, что этот факт может сработать в ее пользу и замаскировать некую необычность ментального крика о помощи Дейра Ажао.
Поэтому она должна была казаться маленькой и незаметной. В своей внутренней сущности она так же выросла, как и в физической, с тех пор, как прикосновение Сатораэля наградило ее этим даром, но она могла казаться маленькой, и обладала мастерством, чтобы использовать этот талант.
И когда Ажао установил телепатическую связь с псайкерами Флота, Гицилле пришлось приложить искусные усилия, чтобы казаться абсолютно пассивной, позволяя сознанию псайкера, слившемуся с ней, течь сквозь нее, не вызывая никакой реакции. Это было нелегко, ибо в основном ей пришлось учиться этому прямо в процессе.
Хотя Раган Баалберит считал себя настоящим имперским инквизитором, а своих помощников- священников по-настоящему учеными людьми, и более того, очень хотел, чтобы его псайкеры могли стать настоящими астропатами, двести лет изоляции на Сигматусе не позволяли даже должным образом завершить обучение Дейра Ажао, не говоря уже о том, чтобы связать его душу с душой Императора. Дейр Ажао был негодным инструментом, его способности приходилось усиливать местными наркотиками, чтобы позволить ему уловить хотя бы слабейшие проблески телепатических сигналов с имперских кораблей. Сам он даже с помощью наркотиков никогда не смог бы добиться, чтобы астропаты Флота услышали его, потому что действие наркотиков было слишком изменчивым и непостоянным, слишком хаотическим, но Дейр Ажао этого не знал.
Не знал этого и Раган Баалберит.
Скорее всего, не знали этого и астропаты, которым адресовался его крик о помощи.
Единственный способ, которым Дейр Ажао мог передать сообщение Имперскому Флоту – позаимствовать силу того, чья душа уже была крепко связана – но не обязательно связана с Императором. Сейчас Раган Баалберит думал, что сумел организовать своему псайкеру это преимущество, но он сильно ошибался. Даже роль Гавалона Великого была совсем незначительной. Но то, что происходило сейчас, являлось кульминацией игры, первые ходы в которой были сделаны еще столетия назад.
Это был ее блистательный финал, ее ключевая уловка. И похоже, она сработала. Корабли приближались. Они ответили на призыв Рагана Баалберита.
Или…?
Дейр Ажао связывался с астропатами, а не с командирами кораблей или командующим флотом. Гицилла видела ситуацию так, как видели ее имперские псайкеры – но они тоже были только пассивными орудиями, всего лишь инструментами связи.
Возможно, корабли приближались, чтобы оказать помощь Калазендре: чтобы укрепить слабое эхо Империума, уцелевшее здесь вопреки всему, и снова принять потерянных братьев в великий Империум. А возможно и нет…
Возможно, их командир ни в малейшей степени не хотел рисковать быть отрезанным от Империума варп-штормом, как его неудачливые предшественники, и считал, что их выжившие потомки – глупцы, не заслуживающие спасения. Возможно, священники и должностные лица на кораблях решили, что какие бы остатки имперских колонистов ни уцелели здесь, вероятно, они уже слишком деградировали, чтобы их спасать.
Возможно, корабли приближались, чтобы очистить планету от всякой жизни.
Гицилла поняла, что Сатораэлю в любом случае было все равно. Единственное, что было важно для демона – чтобы корабли пришли, потому что главной и единственной задачей демона было уничтожить имперские корабли.
Совсем скоро демона здесь не будет – «здесь» означает в данном случае не только этот мир, но и вообще вселенную времени и пространства – и, конечно, демону все равно, что будет с миром, или всей вселенной. Да, он проявлял интерес к таким вопросам, возможно, даже они завораживали его, но этот интерес был всего лишь эстетическим капризом, чьи цели могли служить как уничтожению, так и спасению, и, возможно, уничтожению они служили лучше, потому что сам Сатораэль был создан для уничтожения, а не для спасения.
Гицилла задумалась, какую же судьбу уготовил бог Гульзакандры ее миру? Входит ли этот мир вообще в его дальнейшие расчеты?
Она не знала.
Как прочно бы ни была ее душа связана с ее богом, она не знала.
И вот почему, когда Дафан застрелил Дейра Ажао, внезапно прервав ее связь с Имперским Флотом, Гицилла не знала, радоваться ей или горевать. Она чувствовала жар гнева Дафана – и чувствовала, хотя и слабо, последнее оставшееся тепло его любви – но не знала, благодарить его за это внезапное и яростное появление или нет. Когда Дафан завершил свою месть, Гицилла знала, что, явившись спасти ее, он действовал так, как должен был действовать истинный герой, во имя Гульзакандры и во имя мира, частью которого была Гульзакандра. Но она не знала, принесут ли его действия спасение или погибель. И если бы Гицилла могла сейчас связно говорить, то она не знала бы, что ему сказать. Если бы у нее было время рассказать, что она узнала, она не знала, рассказывать ли это как эпос, трагедию или фарс.
