Елизавета Дворецкая - Спящее золото. Книга 1: Сокровища Севера
Но вскоре йомфру Ингирид наскучило сидеть среди женщин. За ней это водилось и раньше: еще в Пологом Холме девушка предпочитала проводить время не в девичьей, а в гриднице среди хирдманов. «Бабская болтовня», по собственному выражению, ее раздражала, а в рукоделии и хозяйстве она понимала мало.
Ингирид прохаживалась между столами, рассматривая гостей, развлекаясь пьяной болтовней и выходками и постепенно подходя все ближе к тому месту, где сидел Вигмар. Сообразив, что надменными взглядами наглого квитта не проймешь, она решила действовать иначе. Тем более что и ей самой так было гораздо интереснее.
– Да ты, оказывается, великий герой! – с ядовитым восхищением произнесла девушка, когда Вигмар соизволил наконец ее заметить. – Даже какого-то мертвеца одолел. Он, должно быть, отчаянно бился, защищая свои сокровища?
– Ты права как никогда, о Фрейя весла леса опоры шлема![38] – почтительно ответил Вигмар.
На миг Ингирид растерялась, не поняв кеннинга; но тут же лицо прояснилось: она просто выкинула загадку из головы. Она пришла не столько слушать, сколько говорить.
– Ну, еще бы! – В Вигмара метнули новый вызывающий взгляд. – Ты же великий славный воин, и сам Сигурд Убийца Фафнира перед тобой котенок! Наверное, на Квиттинге ты уже победил всех, кого мог, и теперь пришел к нам искать новых побед!
Вигмар покосился на девушку, даже не потрудившись скрыть усмешки. Его забавляла вызывающая заносчивость и желание походить на взрослую умную женщину. Между тем за попытками показать, какое он, квиттинский наглец, ничтожество перед дочерью конунга, просвечивало тщательно скрываемое любопытство. Вигмар достаточно знал женщин, чтобы не ломать голову, гадая, с чего бы она к нему привязалась.
Поэтому он просто взял Ингирид за руку, подтянул к себе и посадил на скамью. Девушка сопротивлялась, но больше для вида: высвободив руку, она надменно выпрямилась, но осталась сидеть на месте.
– Послушай, рябина застежек, если ты пришла сюда просить меня помолчать об утреннем… – доверительно начал Вигмар. Ингирид вскинула руку, ее губы сложились для негодующего «нет», но квитт не сделал остановки, и она промолчала. – То напрасно: я и так не из болтливых.
– Вот как! А я думала, что все квитты – болтуны! – язвительно вставила Ингирид. – Разве нет? Почему же вас так прозвали?[39]
– А если ты пришла просто для того, чтобы меня позлить, – продолжал Вигмар, пропустив выпад мимо ушей, и на этот раз гордая дочь конунга уже не пыталась возразить, – то опять-таки напрасно трудилась. Мне не пятнадцать зим, а на десять больше, и я успел повидать довольно всякого, чтобы не переживать из-за болтовни любопытной девчонки, какого бы высокого рода она ни была.
– Так ты и правда берсерк? – быстро спросила Ингирид, не обидевшись на «болтовню любопытной девчонки». Она уже поняла, что напускной надменностью и колкостями его не пронять, и даже отчасти смирилась с тем, что ее намерения так быстро разгадали.
– Нет, – спокойно ответил Вигмар. – Никакой я не берсерк.
Задорно блестящие глаза Ингирид вдруг напомнили Рагну-Гейду. И сейчас почему-то мысль о ней принесла не боль, а отраду: в чужом доме повеяло чем-то родным, как будто приоткрылся тот кусочек родины, который он принес в своем сердце. В памяти ожил тот осенний пир трехлетней давности, где хозяин рассаживал гостей по жребию, и ему выпало сидеть с шестнадцатилетней Рагной-Гейдой. Вигмар тогда впервые признал, что и у этих Стролингов есть кое-что хорошее. Вернее, кое-кто. Никакой другой пир не показался ему таким приятным и таким коротким. С того все и началось: если он видел Рагну-Гейду, то день становился светлее; если она слышала где-то его голос, то оборачивалась и бросала ему лукавую и загадочную улыбку, словно у них есть общая тайна. А потом…
– Но все же для этого места ты недостаточно знатен! – голосок Ингирид вырвал его из воспоминаний. – Днем здесь сидела я. Какие еще подвиги ты совершил, чтобы занять мое место?
– Какие? Так, безделицу, – Вигмар махнул рукой. Возвращаться от Рагны-Гейды к Ингирид оказалось так неприятно, что захотелось уйти отсюда и попросту лечь спать. Может, приснится…
– Расскажи, расскажи! – потребовал сам Бьяртмар конунг. Вигмар обернулся: конунг раудов, оказывется, уже довольно давно наблюдал за ними, обгладывая гусиную ножку. – Почему же ты ушел из своих родных мест, если там столько золота?
«И этому нужно золото!» – с оттенком печали о глупости человеческого рода подумал Вигмар. Хорошо, что у него был достойный ответ. Равнодушно глядя через полутемную гридницу прямо в близоруко сощуренные глаза Бьяртмара, он произнес, с полузабытым удовольствием чувствуя устремленное на него внимание притихших гостей:
Жарко вжалось в сердцеЖало Браги рати;Впредь кормильцу врановВолком волн не править.Всплеском стали встретятСкальда братья Бранда —Долго мне не видетьДолы квиттов – дома.[40]
Гридница притихла. Виса была очень хороша, а рауды еще не настолько опьянели, чтобы ее не оценить. Да и что Вигмару оставалось, кроме как сочинять висы? Складывая строчки и строфы, он стремился зачаровать, связать свою боль и вывести ее наружу. Это удавалось – не зря драгоценный дар поэзии подарил богам и людям сам всемогущий Отец Колдовства.
– Да он еще и скальд! – протянул Бьяртмар. – С хендингами, правда, плохо, но зато сколько силы!
Конунг старался говорить с преувеличенным восхищением, чтобы превратить похвалу в насмешку, но в последнем не преуспел: виса и в самом деле была довольно хороша. Чтобы над ней смеяться, следовало сначала сказать другую. Получше.
И опять Вигмар вспомнил, что это уже с ним бывало. Уже случалось произносить стихи и с торжеством сознавать, что противникам нечем ответить. И ждать с тревожной и сладкой надеждой, глазами вызывать на поединок ее – Рагну-Гейду. Которой больше нет.
– Если он и дерется так хорошо, как складывает стихи, то он один стоит троих! – одобрительно и даже с притворной завистью сказал конунг Бальдвигу. – Или даже пятерых! – расщедрившись, добавил он.
Бальдвиг наклонил голову в знак согласия. А Вигмар незаметно нашарил под рубахой золотой амулет. «В нем руны победы!» – в самое ухо шепнул ему голос Рагны-Гейды, сладкий и мучительный разом. Но что ему победа над раудскими болтунами? Ему требовалась победа над собственной злой судьбой, а до нее было еще очень далеко.
Рагна-Гейда второй раз в жизни попала на большой тинг Острого мыса и уже жалела, что решилась на эту поездку. После всех событий начала осени ей было бы слишком страшно оставаться дома одной, но и средство от одиночества оказалось не лучшим. Дорога к побережью, потом плавание вдоль всего западного берега с севера на юг не развлекли, а только измучили ее, а обилие народа в Долине Тинга – потрясло и утомило. Привыкшей к относительному безлюдью Квиттингского Севера Рагне-Гейде казалось, что на Остром мысу собрались все квитты, сколько их ни есть, и не верилось, что хоть кто-то на всем полуострове остался дома.
Единственными знакомыми здесь поначалу были Ингстейн хевдинг и его дружина. В первый же их вечер на Остром мысу Ингстейн хевдинг посвятил Кольбьерна в свой замысел: выдать Рагну-Гейду за кого-нибудь из знатных людей Квиттингского Юга или побережий.
– Но ведь… – начал было Кольбьерн.
– У меня не отшибло память, я все помню про сговор с Сигурдом… или Атли, как его там? Но, по-моему, вы получили не слишком доброе знамение, вам не кажется? Когда на сговоре льется кровь, да еще и кровь ближайшей родни, это не обещает ничего хорошего.
– Но ведь…
– Я помню, что Вигмар сын Хроара не родня Атли. – Ингстейн решительно пресекал любые попытки возразить. – Но всякая смерть знаменует, что затеяно не слишком счастливое дело. Поэтому вам лучше это бросить. Если Атли возмутится, положитесь на меня. А обзавестись сильной родней в других частях страны будет очень полезно. Вы помните, что если фьялли все-таки пойдут на Квиттинг, то первыми на их пути окажемся мы? Вот тут нам очень не повредит родство с Лейрингами, с Адильсом из усадьбы Железный Пирог, с Брюньольвом Бузинным, даже с Фрейвидом или Хельги хевдингом… Нет, у Хельги, помнится, сын еще слишком молод, а у Фрейвида и вовсе только дочь… Если бы дочь была у меня самого, я непременно устроил бы такой брак. Но у меня нет ни дочери, ни другой молодой родственницы. А моим сыновьям восемь и десять лет, с ними даже обручить дочь никто не захочет – рановато. Но разве мы с вами не все равно что родня? Разве не служил мне твой сын и не будут служить другие? Твои предки, Кольбьерн сын Гудбранда, ждут от тебя такого мудрого решения.
Ингстейн сын Серквира, подвижный и настойчивый человек лет сорока, умел убеждать. Его светлые, с легким налетом рыжины волосы, одного цвета с бородой, всегда стояли дыбом над высоким залысым лбом, а в трех или четырех резких продольных морщинах хранились ответы на все вопросы и выходы из всех затруднений. Прямой нос так решительно устремлялся вперед, как будто искал, в какую бы битву броситься. При этом Ингстейн хевдинг был по-настоящему умен и не тратил сил зря, но зато не жалел их на настоящее дело.
