Елизавета Дворецкая - Ночь богов, кн. 1: Гроза над полем
– Ее поосторожнее выдавать надо, – хмуро напомнил князь Вершина. – А то ведь зять-то, знаешь…
Толига вздохнул. С древности существовало поверье, что мужчина, живущий с женщиной, может угадывать все замыслы ее отца, даже те, о которых тот еще никому не сказал ни слова. Причем вне зависимости от желания самой женщины и ее преданности своему роду. Особенно в этом способствует брак со старшей дочерью, связь которой с отцом наиболее сильна.[22] Поэтому отдать кому-то в жены свою дочь, особенно старшую, – для князя знак наивысшего доверия к зятю, заверение в полном отсутствии враждебных намерений. Поэтому старейшины племени угрян так забеспокоились, когда в руки вятичей попали сразу две старшие дочери Вершины.
– Я не понимаю, чего хочет Лют, когда он не твой сын! – непримиримо вставила Замила. – Он ведь сын Велеса! Вот пусть Велес выделяет ему наследство! Он живет в лесу, и там ему самое место! Почему же он непременно хочет стать князем, если он не твой сын!
– Да мой он сын! – сорвался князь. – Что ты заладила, глупая баба! Мой он сын!
– Он сын Велеса, вы все это говорили!
– Да Велес-то – это я!
Князь досадливо поморщился: он избегал разговаривать с женой-хвалиской о священных тайнах, но она, видно, и впрямь верила, как большинство простонародья, что Велес был отцом Лютомера не только духовно, но и телесно.
– Да что вы все о них! – Князь сел на лавку и в досаде хлопнул себя по коленям. – Лют, Лютава! Эти двое сами о себе позаботятся, а будет надо – и еще о ком-нибудь. Нам сейчас о Хвалисе думать нужно! А ну как утром опять себры с топорами соберутся да бабы с поленьями подойдут, будут Хвалиса требовать, а я что сделаю? Город нам еще сожгут, доболтаемся!
Замила снова всхлипнула.
– Я тут… такое дело… – начал Толига, потом, спохватившись, подошел к двери, толкнул ее, выглянул в сени, чтобы убедиться, что никто снаружи не подслушивает. После чего вернулся и заговорил вполголоса: – Я вот что надумал. Я про сестру подумал, про Румяну свет Живогостевну. Помнишь, куда ее замуж отдали? На Жижалу-реку, в Верховражье, за боярина Окладу. Хоть я из лет шесть уже не видал, а все же родня. Можно удальца нашего тайком к ним отослать. Сестра моя его не выдаст, как родного примет, а в такой дали никто не узнает, каких он тут дров наломал.
– Можно и туда. – Вершина кивнул. – Все лучше, чем в омут с жерновом на шее. А богов уговорим как-нибудь.
На этот случай тоже давным-давно придумано много разных уловок: сплести чучело из травы или соломы, нарядить в одежду Хвалиса, наречь его именем и торжественно утопить вместо настоящего виновника. Хвалис? Хвалис. В омуте? Там. В святилище принести жертвы, а водяницам и соломенный парень сойдет.
– Ну, мать, признавайся, – князь строго глянул на младшую жену, – где его искать-то, окаянца?
– Галица…
– Что – Галица? Не видно девки твоей нигде.
– Она, наверное, увела его. Раз волчица говорит, что Галица его спрятала.
– Куда увела-то?
– К Просиму-бортнику, наверное, – чуть слышно прошептала Замила. Она не могла точно знать, там ли ее сын, но надеялась, что там. – Галица же там замужем жила. Ее там знают. Не выдадут.
– Верно, надо думать, там она его прячет! – сообразил Толига. – Как же я сам-то не домыслил! Ну и слава Перуну – авось и другие не догадаются.
– Завтра поутру поедешь к нему, – велел князь. – Собери припасов, всего, что в дорогу нужно. Да выбери из своих понадежнее кого, одного или двоих. Не один же он на Жижалу поедет!
– Подберу, подберу. Колоска да Новину пошлю. Они и дорогу знают, и парня не обидят. Росли вместе, как-никак.
– Смотри только, чтобы ни одна собака не знала!
– Что я, глупый, что ли? Ведь если поймают – и ему, и всем помощникам головы не сносить. А я еще пожить хочу! – Толига засмеялся. – Вот, подумывал даже жену еще одну взять, помоложе, а то от моей старухи уже толку нет!
– Жених… – пробормотал князь Вершина. – Мне бы твои заботы…
Собирались ночью, и еще до рассвета Толига вышел за ворота в сопровождении младшего сына, по имени Колосок. С ними третьим был неть Толигиной жены – Новина. Парни зевали и ежились от утреннего холода. На плечах несли объемистые мешки. Путь их лежал к реке, где на отмели лежали лодки. Там Новина с мешками загрузился в лодку и отчалил, а Толига с сыном отправились пешком по тропе – за Хвалисом.
Но на займище старого бортника Просима парня не оказалось. Бортник был неразговорчив, и Толига еле-еле из него вытянул, что княжеский сын и правда приходил сюда вчера вместе с Галицей. Но сегодня на рассвете они оба исчезли. Никаких припасов они с собой не брали, стало быть, далеко уйти не могли.
– Вот те леший! – Снова выйдя во двор из тьмы землянки, Толига в досаде хлопнул себя по бедрам. – Где его носит, встрешника этакого! Я тут бегаю, свои ноги старые топчу, спасти его, дурака, пытаюсь, он на тебе – усвистал куда-то! И Галица эта, коза тоже! Ну, куда утащила отрока?
– Она, батя, опасается, как видно, что его здесь искать будут, – сообразил Колосок. – Кто у нас не знает, что она Просиму бывшая сноха! У нее ж никого больше нет, податься больше некуда. Может, и правильно увела. Волки же по следу враз найдут!
– Правильно-то правильно, да где его искать теперь? Я-то не волк! Давай, сыне, ты ищи по реке вверх, а я вниз пойду. Да не кричи, глазами смотри. А то люди услышат – нам самим головы не сносить. Да и вон еще – послал Перун непогодушки… – Хвалисов кормилец поднял глову, с беспокойством оглядывая небо.
А небо хмурилось – рассвет пришел медленный и неприветливый. Облака, затянувшие небо, быстро наливались чернотой, словно изнутри к ним подступала сама губительная Бездна и грозила прорваться в белый свет. Дул ветер, душные порывы трепали волосы. Люди, вышедшие с утра на луговины, где сгребали сено, поднимали головы и творили Перуновы знаки. Боги послали дождь, о котором вчера просили, но не легкий и светлый дождь – на землю угрян надвигалась гроза. В душах поднимался неодолимый, давящий страх перед гневом небес, каждый чувствовал себя жалкой букашкой и отчетливо понимал, что его жизнь и смерть в руках богов. В один миг Перун мог превратить посевы, давшиеся таким тяжелым трудом, в месиво растоптанной травы, смешать зреющие колосья с землей и золой, оставить людей без хлеба! Попадись им сейчас в руки виновник небесного гнева – его, пожалуй, разорвали бы, не дожидаясь приговора жриц, и разбросали бы окровавленные части тела по полям, ожидающим жатвы, как в те давние времена, о которых осталась только смутная память в жутковатых преданиях.
Внезапная молния озарила лица. Люди невольно пригнулись, умолкли, и тут же раздался тяжелый удар грома. Снова сверкнула молния, так ярко и сильно, что люди зажмурились – все уже видели Огненного Змея, готового обрушиться на них с небес. Новый удар грома, совсем близкий, почти оглушил.
– Да слышь! – крикнул Толига вслед сыну. – К Переломичам зайди, вызнай, не было ли его там. А я сам к Мешковичам зайду. У пастухов спроси!
Толига ничего не знал о попытке Галицы и Замилы приворожить Далянку и не догадывался, что в ее роду Хвалис стал бы искать убежища в последнюю очередь.
Род Мешковичей встречал этот день в лугах, как и многие другие, торопясь убрать скошенное и подсушенное сено. Когда поднялся ветер, люди не бросили работу, а, наоборот, удвоили усилия, надеясь успеть сметать копны до того, как с неба польет. Даже на причитания не оставалось времени.
– Где же девчонки-то мои? – Рудониха, жена Далянкиного старшего брата, все оглядывалась в сторону березняка, куда две ее маленькие дочки, шести и семи лет, ушли за ягодами. – Запропали! Что же не идут, или не видят?
– Может, домой побежали! – утешал жену Рудоня. – Где там заблудиться-то, роща своя, знакомая.
– А вдруг со страху забились куда-нибудь под дерево, а молния и ударит?
– Не ударит!
– Далянка, иди поищи их! – велел Немига. – Мы тут без тебя справимся, а то и впрямь – пропадут у нас девчонки.
Далянка побежала к роще. Дождь еще не начался, но все небо потемнело, сильный ветер почти сбивал с ног. Березы над головой сгибались, ветер свистел в ветвях, и деревья гнулись, молотя по ветру длинными зелеными руками, точно пытаясь отбиться. По всем приметам, приближалась страшная гроза с молниями и градом размером с яблоко. Сердце замирало от мысли, что этот день погубит все их труды и надежды на сытый год, потому что град побьет созревающую рожь, пшеницы, овес. До начала жатвы оставалось дней десять-пятнадцать, и вот – допросились дождя!
Далянка вошла в рощу, крича и зовя нестерок, но скоро поняла, что старается напрасно, – в шуме ветра и ветвей никто ее не услышит. Далянка бежала через рощу, уклоняясь от бьющихся на ветру ветвей, и ей казалось, что она сражается с деревьями, которые, обезумев, не хотят пропустить человека… Пригибаясь, заслоняя голову руками, Далянка уже не бежала, а брела не зная куда. Хорошо знакомая роща казалось чужим и опасным местом, и пронзал холодный ужас при мысли, что от грозы раскрылся проход на Ту Сторону, в мир духов, и она зашла туда, не заметив, зашла на верную погибель! Она ведь не Лютава с ее сулицей и волчьей душой, ее сожрут здесь мгновенно! Далянка оглядывалась, но грани миров уже сомкнулись за спиной, она не видела никакого выхода, а только бьющиеся ветви и плотно сдвинутые стволы. Хотелось бежать назад, туда, где была надежда выйти к людям, и только мысль о девочках удерживала ее и заставляла продолжать поиски.
