Аарон Дембски-Боуден - Кровавый корсар
— Этого не случится.
Септимус оторвал взгляд от болтера и покосился на Октавию, чтобы проверить, не перечит ли она из чистого упрямства. Девушка вроде бы слушала внимательно, но о ней никогда ничего нельзя было сказать наверняка.
— Этого не случится, — продолжил он, — потому что Когти примутся специально привлекать к себе внимание, а Кровоточащие Глаза должны просочиться незамеченными. Ты видела размер крепости на гололите? Мне встречались города-ульи куда меньше. Очень маловероятно, что кто-то из воинов наткнется на имперского легионера до начала второй фазы осады. Даже эти диверсии не так уже необходимы, но Талос будет очень осторожен. Учитывая, что нас ждет дальше, они не хотят потерять ни одного бойца.
Октавия ненадолго задумалась.
— Я почти чувствую себя виноватой, — призналась она. — Если бы мне не так трудно было управлять кораблем, я не разбила бы его в течениях варпа и нам не пришлось бы участвовать в этом безумии.
Септимус взял другой напильник и перешел к следующей строке рун.
— Когтям плевать. Эта осада бессмысленна, и они постараются выложиться там, на поверхности, по минимуму. Посмотришь, как будет действовать «Завет» во время осады. Вознесенный сохранит почти все боеприпасы для того, что последует дальше. Талоса ничего не волнует, кроме захвата «Эха проклятия».
— Но мы только-только успели собрать команду, достаточную для управления одним кораблем. Зачем им два?
— Зачем им вообще что бы то ни было? — Септимус, пожав плечами, оглянулся на нее. — Чтобы получить новые черепа. Потому что им нравится проливать кровь врагов. Просто ради мести, невзирая на цену победы. Я служу им, Октавия. Я не пытаюсь понять их.
Октавия не стала развивать тему. Уловки ради уловок, диверсии ради диверсий… Все в Восьмом легионе было непросто. Ну, если не считать тех случаев, когда они бежали с поля боя.
Она снова бросила монету, и Пес послушно отправился за поноской. Когда он присел у двери, пытаясь ухватить металлический кругляш забинтованными пальцами, люк со скрипом открылся. Пес попятился, шарахнувшись обратно к хозяйке. Люди уставились на заполнившую дверной проем гигантскую фигуру. Пришелец ворочал шлемом вправо и влево, по очереди оглядывая каждого из них.
Легионер вступил в мастерскую. На его броне почти не было украшений — ни единого черепа или свитка с клятвой. Теперь, когда все Повелители Ночи, кроме Чернецов, высадились на поверхность, Септимусу не составило труда узнать гостя.
Раб не поднял руку в церемониальном приветствии. Ни за какие коврижки он не собирался салютовать перед этим.
Воин окинул взглядом четверых смертных. Все это время он хранил молчание, если не считать гудения доспеха, усиливающегося при каждом движении. В одной руке легионер сжимал черный посох. Навершие было выточено из черепа странной твари, демонстрирующего как минимум три ряда зубов.
— В этой комнате, — прорычал воин на готике, — так и разит соитием.
Марух отвесил челюсть. Он не был уверен, что правильно расслышал. Невидящие глаза Пса обратились к Септимусу и Октавии. Повелителю Ночи только того и надо было.
— Ах. Не соитием. Желанием. Так пахнет ваше животное влечение друг к другу. Вы гистологически совместимы.
Повелитель Ночи фыркнул — так чихает зверь, избавляясь от неприятного запаха.
— Еще один омерзительный недостаток человеческой физиологии. Если от вас не разит страхом, то воняет похотью.
В начале его тирады Октавия сузила глаза. Навигатор понятия не имела, кто этот воин, но ее ценность для команды прибавила девушке смелости.
— Я не человек, — сказала она с куда большим ехидством, чем намеревалась.
В ответ Повелитель Ночи хмыкнул.
— О чем однозначно говорит тот факт, что раб уставился на тебя своим единственным глазом с нескрываемым вожделением. Никогда не предполагалось, что Homo sapiens и Homo navigo будут генетически совместимы. Баланс ваших феромонов весьма любопытен. Удивительно, что вы не вызываете друг у друга отвращения.
Септимус и не пытался скрыть лед в голосе.
— Что тебе нужно, Рувен?
— Так, значит, ты меня знаешь. — Раскосые глазные линзы легионера впились взглядом в оружейника. — Ты, должно быть, седьмой.
— Да.
— Тогда тебе стоило бы проявить ко мне больше уважения, если не хочешь разделить судьбу второго.
Рувен снова хмыкнул низким баритоном.
— Ты когда-нибудь видел, как вырывают душу из ее телесной оболочки? На один миг — прекрасный, восхитительный миг — тело остается стоять. Каждый нерв передает волну электрических импульсов от работающего вхолостую мозга. Сама душа бьется в судорогах — она все еще связана с плотью и разделяет агонию умирающей нервной системы, но уже не способна ни на что, кроме как корчиться в потоках эфира.
Рувен удовлетворенно вздохнул.
— Честно говоря, редко мне доводилось встречать более точное воплощение ужаса. Я искренне благодарен Второму за дар его смерти, потому что в ту ночь узнал много нового о варпе и о моих собственных силах.
— Ты убил Секундуса. — Септимус моргнул. — Ты его убил.
Воин в маске отвесил изящный поклон.
— Виновен.
— Нет. — Септимус сглотнул, отчаянно стараясь сосредоточиться. — Талос убил бы тебя.
— Он пытался.
Рувен двинулся в обход мастерской, разглядывая рабочие инструменты Септимуса. Дойдя до Пса, он остановился.
— А ты что за мелкое недоразумение?
Маг пнул служителя ботинком, скинув его со стула.
— Навигатор Этригий не слишком заботился о своих рабах, так? — Рувен оглянулся на Октавию. — Тебе достались одни отбросы, девочка.
Пес зарычал на него с пола, но Рувен уже зашагал дальше.
— Септимус, ты сильно переоцениваешь возможности своего хозяина — и его благоразумие, — если считаешь, что Талос способен меня убить. После того как я прикончил Секундуса, он пытался. Каждый раз я нарадоваться не мог на его энтузиазм. В конце концов, хоть Пророк и не простил меня, он оставил эти тщетные усилия отомстить. По-моему, неудачи ему надоели.
Октавия приподняла бровь. Оставил попытки отомстить? Не похоже на Талоса.
Септимус был менее склонен держать язык за зубами.
— Ты сотворил это с моим лицом! — рявкнул он. — На тюремной планете в системе Крита.
Рувен сверху вниз уставился на смертного, изучая обширные и искусно сделанные аугметические протезы, заменившие висок и глазницу Септимуса.
— Ах, так это ты был пилотом «Громового ястреба»? Для грызуна ты неплохо обучен, мальчик.
Септимус сжал зубы и кулаки, изо всех сил борясь с желанием схватиться за пистолеты.
— Это ты на Соласе послал тех заключенных, чтобы убить нас.
Самоконтроль Октавии тоже начал таять. Когда Септимуса приняли за мертвого и оставили его изувеченное тело в рубке «Громового ястреба», ее избили почти до потери сознания и за волосы затащили в самые смрадные подвалы тюремного комплекса.
— Так это был ты? Ты послал их? Четыре часа, — прошипела она, — я была там в темноте, с этими… животными. Целых. Четыре. Часа.
Рувен покачал головой, отмахиваясь от мелодраматической человеческой белиберды.
— Хватит нытья. Мой доспех нуждается в техосмотре.
— Я не твой оружейник, — почти расхохотался Септимус.
— Ты ухаживаешь за броней и оружием Первого Когтя, разве нет?
— Да. Но ты не из Первого Когтя.
— Был когда-то. И снова буду.
— Тогда, если Первый Коготь снова примет тебя, ты сможешь приказать мне починить твой доспех — но я опять откажусь. А пока что убирайся.
Рувен по очереди взглянул на каждого из смертных.
— Что ты сейчас сказал?
— Убирайся.
Септимус встал. Он не вытащил пистолеты, зная, что это бесполезно. Легионер мог убить их всех в мгновение ока, если бы захотел.
— Убирайся из оружейной моего господина. Это место предназначено для Первого Когтя и тех, кто им служит.
Рувен молчал. Такого он никак не ожидал. Любопытство и удивление перевесили гнев.
— Убирайся.
Октавия, в отличие от Септимуса, вытащила пистолет и направила его на рогатый шлем колдуна.
Пес немедленно последовал ее примеру, и из-под его рваного тряпья показался ржавый обрез.
— Госпожа говорит, что ты должен уйти.
Марух последним поднял свою отполированную лазвинтовку.
— Леди попросила вас удалиться.
Рувен все еще не сдвинулся с места.
— Когда-то у Талоса были куда более высокие стандарты тренировки рабов, — проговорил он.
Теперь уже Септимус вытащил пистолеты и направил оба на нагрудник Повелителя Ночи. Бессмысленный жест или нет, но рабы остались едины.
— Я велел тебе убираться, — повторил он.
— Ты ведь не считаешь всерьез, что этот спектакль меня устрашит?
