Йен Макдональд - Дорога Отчаяния
Он увидел полицейских, вооруженных и в броне, сгоняющих демонстрантов со всеми их флагами, плакатами, растяжками и воплями в черно–золотой бронированный автобус, каких он никогда не видел раньше. Двое черно–золотых полицейских выскочили из центра, отрицательно качая головами. Они забрались в задний отсек автобуса и покатили прочь. В направлении дома Раэла Манделлы–младшего.
В свое время он поклялся не ночевать под крышей родительского дома, пока у него есть работа и независимость, но этой ночью он отозвал обет, пролез под забором и скрылся в доме Манделла.
На следующее утро шестичасовой новостной выпуск Компании принес скорбные известия. В минувшую ночь несколько акционеров напились до полного бесчувствия («посидели в кружок», выражаясь по–простому), забрели, ничего не соображая, на обрыв, свалились с утесов и разбились насмерть. Диктор завершил эту печальную историю предупреждением о вреде пьянства и напоминанием, что Истинный Акционер не должен совершать поступков, снижающих его полезность для Компании. Имена погибших акционеров названы не были. Раэл–младший в этом и не нуждался. Он вспомнил духовные терзания своего детства, и они вернулись к нему, возрожденные воспоминанием: тошнота, необходимость, предназначение, тайна; и пока Санта Екатрина подавала на стол яйца и рисовые лепешки, он понял, что не станет больше молчать — у него есть предназначение, он должен говорить, он должен свидетельствовать. Здесь, на родительской кухне, облака над ним разошлись, открыв картину будущего, величественного и ужасающего. Неизбежного.
— Итак, — сказала Санта Екатрина. — Что дальше?
— Я не знаю. Я боюсь…. Я не могу вернуться, меня тоже арестуют.
— Мне все равно, что ты делал или не делал, — сказала Санта Екатрина. — Делай то, что должен, вот и все. Следуй компасу сердца.
Вооружившись мегафоном, Раэл Манделла–младший пересек поле, засаженное репой, спустился в дренажную трубу, о которой знали только он и его брат, и по щиколотку в экскрементах дошел до самого сердца Стальграда. Никем не замеченный, он взобрался на бетонную цветочную тумбу в Садам Индустриального Феодализма и приготовился говорить.
Слова не приходили.
Он не был оратором. Он был человеком простым, без затей, и не обладал способностью заставлять слова парить, как орлы, или разить, как меч. Он был простаком. Страдающим и разгневанным простаком. Да… гнев — вот кто будет говорить за него. Он извлек гнев из сердца и поместил между губ.
И женщины, дети, старики и праздношатающиеся останавливались и вслушивались в его спотыкающуюся, гневную речь. Он говорил о зеленых дверях и дверях цвета навоза. Он говорил о людях и человеческом, не отражающемся в отчетах и счетах: о вере, и выборе, и самовыражении и других вещах, без которых люди засыхают и умирают, и которых не существует с точки зрения Компании по причине их нематериальности. Он говорил о том, как быть простым человеком, и не быть вещью. Он говорил о том, что Компания делает с людьми, которые возжелали быть людьми, а не вещами, он говорил о черно–золотых полицейских и бронированном автобусе, подобных которому он никогда раньше не видел, говорил о тех, кого схватили в ночь с пятницы на субботу и сбросили с утесов, потому что они требовали большего, чем Компания способна дать. Он говорил о соседях и коллегах, которых хватали в собственных домах по наводке информаторов Компании, он проговаривал неартикулируемые слова, идущие из самого сердца, и глубоко ранил души тех, кто его слушал.
— Что мы должны делать? — спросил высокий тощий человек, чье сложение указывало на происхождение из Метрополиса. Собравшаяся к этому моменту толпа подхватила вопрос.
— Я… не знаю… — сказал Раэл Манделла–младший. Окрылявший его дух бежал. Люди, подведенные им к черте и брошенные, заволновались. — Я не знаю. — Крик заполнил все вокруг него: что нам делать что нам делать что нам делать, и тут он понял. Он знал, что делать, это было просто, без затей и ясно, как летнее утро. Он снова поднял свой мегафон.
— Собирайтесь вместе! — закричал он. — Собирайтесь вместе! Мы не их собственность!
47
Прекрасный день для марша.
Так говорили сталевары, набив животы завтраком из яиц и ананасов, застегивая свои лучшие костюмы и выходя под свежеумытое утреннее солнце.
Так говорили железнодорожники, выравнивая каски на голове и проверяя начищенность медных пуговиц, перед тем как выйти на улицу и присоединиться к растущей толпе.
Так говорили водители грузовиков — сплошь подтяжки и клетчатые рубахи — проверяя, достаточно ли замаслены их толстые джинсы.
Так говорили крановщики, так говорили операторы дробилок, так говорили пудлинговщики и экскаваторщики, доменщики и прессовальщики, сепараторщики, промывщики, бульдозеристы, операторы ядерных электростанций; их жены и мужья, их родители и дети; все они, распахивая двери цвета навоза и выходя на улицу, говорили — прекрасный день для марша.
Они шли к Садам Индустриального Феодализма, разбрасывая ногами листовки, всего несколько минут назад сброшенные с заднего сиденья маленького винтового самолета на кровли и мостовые Стальграда. Печать листовок была размытой, бумага дешевой, язык грубым и неизящным.
ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ В ВОСКРЕСЕНЬЕ 15 АВГТЕМБРЯ В ДЕСЯТЬ ЧАСОВ ДЕСЯТЬ МИНУТ. КОЛОННА ФОРМИРУЕТСЯ ОКОЛО САДОВ ИНДУСТРИАЛЬНОГО ФЕОДАЛИЗМА НА ПЕРЕКРЕСТКЕ УЛ. ИНФАРКТА И 12–ОЙ И ВЫДВИГАЕТСЯ К КОНТОРЕ КОМПАНИИ ЧТОБЫ ПОТРЕБОВАТЬ ОБЪЯСНЕНИЙ ПО ПОВОДУ СМЕРТЕЙ
(следовал неразборчивый список имен несчастных безмозглых демонстрантов)
И ПРИЗНАНИЯ ПРАВ АКЦИОНЕРОВ. БУДЕТ ГОВОРИТЬ РАЭЛ МАНДЕЛЛА–МЛАДШИЙ.
Раэл Манделла в самом элегантном черном костюме отца ожидал на пересечении улицы Инфаркта и 12–ой.
— Ты должен выглядеть соответствующе, — сказала ему Санта Екатрина этим утром. — Твой отец, когда он завоевывал мир, одевался со вкусом, и ты, делая теперь то же, что и он, должен выглядеть не хуже.
Он взглянул на отцовские карманные часы. Пять его коллег: памфлетист, брат мученика, нелояльный младший менеджер, смутьян, сочувствующий — все повторили его жест. Десять часов. Тик–так. Раэл Манделла–младший перекатился с пятки на носок отцовских черных туфель.
Что, если никто не придет?
Что, если никто не готов противостоять Компании, пренебречь предупреждениями, разносящимися из громкоговорителей черно–золотых автобусов, этих новых автобусов, больше похожих на броневики?
Что, если никто не проявит нелояльности? Что, если каждое сердце и каждая рука в городе принадлежат Компании?
Что, если всем все равно?
— Прекрасный день для марша, — сказал Харпер Тью, а потом они услышали — услышали стук тысяч распахнувшихся дверей цвета навоза, топот тысяч пар ног, шагнувших под утренний свет, голоса, сливающиеся в мягкий рокот, подобный шуму забытого моря. Первые демонстранты появились на площади и Раэл Манделла получил ответы на свои вопросы.
— Они идут! — вскричал он. — Им не все равно!
Колонна формировалась под знаменами составлявших ее профессий. Вот водители собираются под изображением рычащего оранжевого грузовика, вот пудлинговщики и литейщики несут светящийся белый слиток, вот черно–золотой локомотив гордо реет над головами грузчиков и машинистов. Те, у кого не было символов или эмблем, собирались под флагами своих регионов, святыми иконами и различными лозунгами — начиная от шутливых, включая непристойные и заканчивая угрожающими. Раэл Манделла–младший и пять его представителей встали во главе колонны. Они подняли свернутое знамя. Завязки распустили и ветер расправил чисто–белое полотнище, украшенное зеленым кругом. Ропот удивления пробежал по процессии. Этот флаг не относился ни к одной из известных профессий, гильдий, стран или религий, представленных в Стальграде.
Свистки засвистели, клаксоны забибикали и колонна отправилась в неторопливую, приятную прогулку от Садов Индустриального Феодализма через полыхающий и отрыгивающий клубы пара фабричный район к уставленной фонтанами и статуями площади Корпорации. Чтобы заполнить площадь Корпорации, потребовалось двадцать минут — и пока марширующие шли сквозь звенящие стальные каньоны, ведущие к конторе Компании, рабочие смены с пандусов и переходов приветствовали их сочувственными криками. Считая по головам, Раэл Манделла–младший заключил, что здесь собралась треть всей наличной рабочей силы.
— Что‑то не вижу ни одного полицейского, — сказал он Мавде Аронделло. — Начнем? — Банда пятерых дружно закивала. Раэл Манделла–младший призвал мистический гнев и выпустил его через громкоговорители на площадь Корпорации.
— Я хочу поблагодарить вас, поблагодарить вас всех за то, что пришли сюда сегодня. Спасибо вам — от меня, от моих друзей: не могу выразить, как много это значит для меня, и каково это — идти сюда, чувствуя всех вас за спиной. Компания запугивала нас, Компания угрожала нам, Компания даже убила некоторых из нас, но вы, народ Стальграда, вы поднялись против запугивания и угроз. — Он чувствовал, как мистический поток струится сквозь него. Он схватился за древко белого с зеленым флага, реющего над его головой. — Сегодня вы можете по праву гордиться собой, сегодня мы олицетворяем силу и решительность, и когда ваши внуки спросят вас, где вы были пятнадцатого авгтембря, вы скажете: да, я был там, я был на площади Корпорации, когда родился Конкордат! Да, друзья, вот что я принес вам — Конкордат!
