Андрей Березняк - Чернильные стрелы
Но все это мастера Косту, конечно, подивило бы, но вряд ли сподвигло на проявление сострадания к незнакомцу. В конце концов, непонятную одежду с бродяги можно было бы и снять осторожно, а попробуй тот сопротивляться – так такого дохлого можно и пощечиной успокоить. Уж пощечины у Панари тяжелые, много кто подтвердит.
Однако то, что охватывало запястье незнакомца, чуть не отправило мастера в духов пляс. Сердце и впрямь забыло стукнуться в груди, пропустив пару разочков, а дышать стало тяжело.
– Это что? Это твое? – Панари ткнул чудесным браслетом чуть ли не в глаза бродяге.
Но тот лишь прохрипел в ответ, а зрачки, каждый размером с горошину, закатились почти внутрь головы. Толку от такого собеседника не было, уж понятного ответа точно не дождешься.
Панари Коста был мастером механики. Указом Магистрата это являлось титулом, хотя и не благородным. Мастер-механик пуаньи, конечно, не становился, но приобретал статус, близкий к нему – пуйо. По правде говоря, многого из этого титульные не извлекали. Да, можно было селиться в первом круге любого города, но не на принцевых улицах. Сам мастер и его дети, буде таковые имелись бы, не подлежали «кителеванию» – в солдаты их могли забрать лишь в самом крайнем случае, хотя оборонительные задания должны были бы выполняться в срок и бесплатно. Но тут уж ничего не возразишь: отечество в огне и все, чем могут, помогают. Да, еще и судебные вольности, как забудешь о них. Любое вещное дело с участием Панари рассматривалось бы арбитром не ниже окружного, земельные могли его только вежливо просить прийти, но никак не разбирать тяжбы без его на то согласия. А если, не приведи Творец, случится мастеру быть обвиненным по Злодейскому уложению, то доставят его не как всех – к простым арбитрам, нет. Панари Коста будет держать ответ перед пуаньи-соло, для которого он равен настоящему благородному. Так что и повесить пуйо нельзя, как и колесовать. Только торжественное отрубание головы или каменный мешок. Хотя сам мастер не видел особой разницы в способе, которым его, обереги Творец, вдруг могут упокоить.
Так что какого-либо сильного душевного подъема от осознания своего титула Панари Коста не испытывал. Куда важнее было то, что он был мастером именно механики, с чего и кормился долгие годы. Работу свою пуйо любил и отдавался ей полностью, полагая, что довольствоваться достигнутым пониманием и знанием приличному творцу не пристало. Можно, конечно, всю жизнь сооружать плуги с отвалом, которые сразу бы и сеяли. Фермеры покупали их охотно, хотя стоили такие изделия совсем не дешево.
Но ведь скучно. Душа требовала полета, в голове каждый день вот уж сколько лет свербела мысль, что надо сделать что-то такое, что не делал до тебя никто. Хотелось именно творить. Потому-то мастер Коста и взвалил на плечо бесчувственного незнакомца: на запястье тот носил вещь, которая даже на первый, самый беглый взгляд смотрелась результатом Высочайшей Механики. Сразу было непонятно, что это и зачем, но тонкость работы и мельтешение крохотных деталек завораживали.
Способностей к Тонкому Искусству у мастера почти не было, хватило только на то, чтобы, хотя и напрягшись, отстоять право на титул. Ох, какие придирчивые были экзаменаторы, но Панари сдюжил и свой проект защитил. Со времен, когда он был тощим студиоузом, умения и таланта не прибавилось ни на ноготок, но хотя бы и не уменьшилось как у ленивых механиков. Но в странном механизме незнакомца ничего кроме мертвого металла не было, это уж мастер мог сказать точно. Не чувствовалось ни искорки, ни мельчайшего всплеска, при этом шестереночки двигались, палочки крутились.
– Оторви да съешь… – выругался Панари. – Кто ж такое делал-то? И как?
Он положил бродягу между двумя рамами от сломанных плугов. Подумал и накрыл бесчувственное тело грязной рогожкой. Ему-то хуже все равно не будет, такого чумазого только и остается драить жесткой щеткой в щелоке, а вот мастеру будет спокойнее, если чужой глаз не будет чесаться о необычную одежду.
Господин Коста отряхнул ладони и воровато оглянулся. Вокруг была тишина, а рядом только одиночество. Мастер сплюнул и забрался на козлы. Рыжая Сольфо дождалась легкого хлопка вожжами по спине и неторопливо поцокала по дороге.
«Что же это за тип такой? – думал Панари. – Ой, намучаюсь я с ним, запомни, Отец, мое раскаяние и прости потом».
Что-то было в подобранном человеке такое, что заставляло мастера боязливо поеживаться. Нет, не одежда – мало ли откуда его сюда занесло. Вон, в Самросе мужики вообще в юбках с кружавчиками ходят, да бороды до этих юбок отращивают. Вроде бы и стыдоба, но убереги Увина тебя посмеяться над самросами, если их десяток в кабаке сидит. Дерутся отменно, словно собаки-арсеи.
Так вот, одежда мастера смущала в последнюю очередь. Даже странный механизм на руке вызывал только интерес, удивление, желание разобраться и понять, что это и как работает. Но среди всего этого странного, но объяснимого, присутствовала, как говорят, капелька перламутра – мифической краски, означающей тайну и сокровенное знание.
– Кто же ты такой? – спросил господин Коста бесчувственного своего пассажира, с сомнением глядя на грязную ткань, скрывающую незнакомца. – Откуда мне на голову сел?
Бродяга ответом не удостоил, даже не застонал как в первый раз.
– Ну и демоны тебя лизали, – бросил в сердцах мастер и отвернулся. Сольфо в вожжах, чтобы идти по дороге, не нуждалась, Панари вновь погрузился в мысли.
Артефакт с руки случайного попутчика он снимать не стал. Кто его знает, что там и как устроено. Сломается еще, а то и похуже чего случится. Нет уж, пусть этот доходяга сначала очнется. Вот тогда и снимет, и расскажет, и объяснит. А почему расскажет? И тем более снимет?
Господин Коста задумался. В общем-то и на самом деле – а с чего бы это незнакомый человек будет делиться с ним – с мастером – дорогой вещью? За подвоз? Ну, так и на глазок видно, что механизм у него хотя и непонятный, но явственно дорогой. Панари не удивился бы, если за его цену ему пришлось бы возить бродягу по всей ойкумене кругов полсотни. Еще и кормить. О, кормить! Кошеля у него не видно было, значит, без денег рухнул. И вполне возможно – голодный. А если и сытый, то пока до ближайшего села доедем, уж точно проголодается.
Так, с едой понятно. Плюс подвоз. Ну и ночевать желательно под крышей, а за место в гостинице заплатить может только он – Панари. Так что должок у бродяги набирается, это приятно. Тем более что не сам артефакт нужен был мастеру, а объяснения. Отнять и так бы мог, но не был механик уверен, что сможет разобраться в сути такого сложного устройства. Ой, не уверен.
Поэтому и оставалось что скучать и смотреть на елки, пока рыжая лошадка переставляла свои ноги, таща за собой тяжелую телегу.
Компанию витаньери господин Коста увидел издалека. Обернулся посмотреть своего подопечного и углядел шагах в пятистах группу всадников. Места тут были спокойные, лихих людей не встречали на памяти нынешнего поколения ни разу, но всякое случается. Поэтому под скамейкой козел у него был припрятан пятизарядный стреломет собственной конструкции. Группа вооруженных людей на пустынной дороге нервировала, поэтому оружие Панари достал исключительно в целях лекарственных: для их – нервов – успокоения. И чтобы совсем привести себя совсем в здоровое состояние, взвел пружины. Подумал и чуть сдвинул раму одного из плугов, чтобы ряд уже тупых ножей оказался поверх рогожки, придавив собой незнакомца. Тот пошевелился и даже откинул ткань, глядя на мастера ошалелыми глазами. Но вдруг увидел всадников позади, еще вдалеке, но нагоняющих. Взгляд бродяги стал совсем уж диким, но он, ни слова не говоря, нырнул обратно и закрылся с головой.
«Эк тебя пробрало-то», – задумался Панари. На самом деле – странное поведение, но у каждого могут быть свои тайны. А где тайны, там и опасность, это всем известно. Не зря блаженный Кассиди говорил: «Убойтесь непонятного, а коли не убоялись, то по сусалам!»
Поэтому когда витаньери догнали телегу, они увидели сидящего на козлах дородного бородача, держащего на коленях ощетинившийся пятью жалами самострел. Два всадника проехали чуть вперед, двое обошли по бокам, еще пятеро остались позади. Главный – франтоватый пуаньи с совсем уж щегольской бородкой – пристроился прямо рядом с мастером.
Господин Коста наигранно лениво обернулся по сторонам. Обложили, конечно, качественно, ничего не скажешь. Чувствовалась выучка и слаженность.
– Хорошая игрушка, уважаемый, – франт показал рукой в перчатке тонкой кожи, крашенной в бордовый цвет, на самострел.
– Хорошая, – согласился Панари. – Сам ведь делал.
Вообще такое оружие заранее заводило потенциальный конфликт в тупик. Понятно, что мастера окружали сразу десять бойцов, каждый из которых стоил нескольких таких как он. И вооружены они хорошими мечами: узкие клинки недурственной работы, как можно было определить на вид только по рукоятям и хорошим ножнам. У двоих виднелись луки, но не настороженные. А вот господину Коста руку холодило железо готового к выстрелу стреломета. Пять раз готового. То есть, конечно, столько ему не дадут, но две стрелки он выпустить вполне может успеть. Обычные люди такой размен посчитали бы очевидно невыгодным, но витаньери, правда, люди не вполне обычные.
