Елизавета Дворецкая - Ведьмина звезда, кн. 2: Дракон Памяти
Хлейна подошла, восхищенные товарами женщины расступились, пропуская ее к сундуку. Торговец разворачивал то один кусок, то другой. Красный шелк с золотистыми цветами, голубой шелк в тонкую зеленую полоску, пестрый… что-то желтое, что-то лиловое… Зеленые листья на розовом… Хлейна погладила шелк кончиками пальцев, ей вспомнилась легчайшая пленочка с поверхности березовой коры, и сразу захотелось назад в рощу, где ветер и свет, где свежий запах весны, где она забывает свою человеческую сущность и счастлива, как березка, где так легко, легко…
– Выбери что-нибудь! – настаивал Фримод ярл, через ее плечо заглядывая в сундук. – Хочешь, я куплю тебе вот это? – Он стоял у нее за спиной и все норовил взять за плечо; от него неприятно веяло жаром, и Хлейна отстранилась: в нем была та самая земля, от которой она стремилась уйти. – Или это? Или все? Какая красивая ты будешь в такой рубахе и в таком вот платье! Ну! Смотри, сердолик! Как живой мед, так бы и съел! Какой янтарь! У нас такого не собирают, да, Торгнюр? Издалека везли! Хлейна, да смотри же! Почти как твои глаза! Хочешь эти бусы?
– В прошлые годы тебе всего хотелось! – подавляя вздох, добавила фру Гейрхильда. Тогда привычки и вкусы воспитанницы казались ей разорительными, а сейчас она заплатила бы вдвое, лишь бы их вернуть.
– В прошлом году все было красивее, – грустно ответила Хлейна и попыталась улыбнуться, чтобы не обидеть торговца. – Раньше мне все нравилось, все казалось чудом. А сейчас все какое-то тусклое… В душу не отсвечивает. Не знаю, как сказать.
– Ну, уж не знаю, где найти лучше! – с обидой ответил торговец. – Разве что одеяния светлых альвов, но такие на торгах что-то не встречаются!
– Это прекрасный товар! – сказала фру Гейрхильда. – Думаю, он тебе недешево обошелся. Зато и продать его можно с большой выгодой.
– Очень смелым человеком надо быть, чтобы плавать с таким товаром по морям! – вставил Гисли управитель. – Или надо возить с собой большую дружину. Ты слышал, что у нас тут рассказывают? Про морских конунгов, что завелись на Квиттинге? Нет? Там теперь правит сын старого конунга Стюрмира, ну, того, что погиб еще лет двадцать назад, когда началась вся эта заваруха…
– Не двадцать, а всего пятнадцать! – поправил Фримод ярл. – Он не так чтобы конунг, тинга у них вроде бы не было… Он воюет с фьяллями и грабит их корабли. Тебе нечего бояться, Торгнюр, ты же не фьялль!
– Все же не хотелось бы с ним встретиться! – Торговец значительно поджал губы. – Где уж такому знатному человеку разбирать, фьялль перед ним или не фьялль! У него ведь заботы поважнее! Нет уж, мы поплывем вдоль южного побережья, и сохранит нас Ньёрд от встречи со всякими морскими конунгами, чьими бы сыновьями они ни звались!
– Держись подальше от Квиттинга! – одобрила фру Гейрхильда. – Умные люди понимают, что Торбранд конунг не будет мириться с таким безобразием. Поговаривают, что этим летом он снова пойдет на квиттов с войском. А мирным людям нечего там делать! Заодно можно пропасть.
– Да, да! Когда у человека в руках оружие, а в сердце – жажда чужой крови, он не станет слишком разбираться, чей корабль перед ним!
Домочадцы остались толковать о превратностях судьбы и военных дорог, а Хлейна ушла в девичью. Ничего нового ей тут сказать не могли, а если имя Хагира и упомянут случайно, вспоминая прошлое, то это лишь причинит ей новую боль. Говорят ведь, что это он отыскал где-то в свинарнике Бергвида и провозгласил его конунгом, чтобы он теперь грабил мирных торговцев и грозил всему Морскому Пути бедами большой войны…
Со дна сундука Хлейна достала хрустальный жезл, развернула полотно, села на приступку лежанки и положила подарок колдуньи к себе на колени. В полутьме девичьей хрустальный шар на вершине елового жезла мягко светился ласковым, исцеляющим светом. Это был свет того мира, где жила ее радость. Там был Хагир, была ее любовь к нему, но не было расстояния, их разделяющего, не было горькой убежденности, что он отказался от нее, считая, что она отказалась от него. Там все было так, как должно быть: Хагир любит ее, и они вместе.
Хлейна смотрела в хрустальный шар, и голубоватое сияние постепенно затягивало ее взор все глубже. Глаза сами собой раскрывались все шире, взгляд застывал, все вокруг исчезало. Сияние росло, поигрывало невидимыми гранями, струилось, как ручеек, и этот поток чистого света уносил Хлейну туда, где был Хагир. Она хотела видеть его, знать, что он существует на свете, что хотя бы в мечте ей есть прибежище, есть смысл, ради которого тянется день за днем ее существование.
Голубоватое мерцание становится нестерпимо ярким, в нем возникает точка чистого золотого света, она ширится, превращается в кольцо, и в кольце появляется лицо Хагира. Он такой, каким она его знала, и не такой: лицо стало суровее, тверже и кажется отчужденным, черты немного заострились, от скулы через щеку тянется темная черта полузажившей глубокой царапины. Черные брови заломлены, синие глаза смотрят напряженно и хмуро. Впечатление от этого лица какое-то двойственное: он озлоблен и несчастен, он внушает жалость и страх, к нему влечет и от него отталкивает, как от призрака некогда любимого человека. И все же это он, тот самый, в ком для Хлейны заключался сейчас весь мир, прошлое и будущее, счастье и смысл; сердце переворачивалось от горячего чувства любви и влечения, хотелось оказаться рядом с ним, помочь ему, утешить его, чтобы разгладились эти морщины, чтобы просветлели глаза… Хотелось протянуть руки в этот призрачный свет, как в открытую дверь, дотянуться, обнять его, но Хлейна боялась нарушить видение и гнала все чувства прочь, старалась просто смотреть и видеть…
Позади него что-то голубое – небо, а еще дальше – склон горы, поросший каким-то неясным темным лесом. Хагир медленно идет по склону, ветер развевает его волосы. Вид у него отсутствующий, он думает совсем не о том, что у него перед глазами. К нему подходит темное облако – человек; Хлейна изо всех сил старается увидеть этого человека, и чья-то рука отводит темную завесу. Видение яснеет.
…К Хагиру подходит мужчина лет тридцати, с выступающим хрящеватым носом, с всклокоченной русой бородой и оживленно блестящими глазами. Он что-то горячо говорит, возбужденно машет руками, показывает назад, вроде бы зовет. «…чтоб я сдох! – звучат в ушах обрывки незнакомого голоса. – А тут этот приехал со своей дочкой…» Имен не разобрать… Хагир слушает, и лицо его ожесточается. «Что он говорит?» Хлейна слышит голос Хагира, и ей хочется плакать от счастья. Это он, он! «А я почем знаю? Он ведь сейчас скажет: или женись, или на меня не надейтесь! Чтоб я сдох!» Хагир сердито сжимает губы, потом резко выдыхает, как в сильной досаде, и быстрым шагом идет назад, вниз по склону, так что спутник за ним едва успевает. Все темнеет, сереет, как будто с неба разом упали сумерки.
У Хлейны резко заломило виски, в лоб изнутри как будто ударило кузнечным молотом, еще раз, еще! Крепко прижав к лицу ладони, она опустила голову к самым коленям и сжалась, пережидая, пока невидимый Мйольнир не перестанет стучать. Она сидит на узкой приступочке, а вокруг со всех сторон пропасть, и приступочка висит в пустоте. Только пошевелись – и упадешь, и будешь падать, падать, падать… Так бывало всегда. Каждый раз, когда жезл Йофриды помогал ей что-то увидеть, она расплачивалась за это головной болью, ознобом, чувством страха, пустоты под ногами, вселенского одиночества. Но никакая плата не показалась бы ей слишком большой. Она дышала, пока видела Хагира, она жила, пока видела его.
Но когда она пыталась осмыслить свои видения, сомнение мучило еще сильнее, чем прежде неизвестность. Хлейна никогда не бывала уверена, действительно ли она видит и слышит Хагира, или это собственная измученная душа дразнит ее. Что с ним происходит? Почему у него такой мрачный вид? Его словно сжигает внутренний огонь, неумолимый, губительный…
Вскочив со ступенек приступки, Хлейна прошла несколько шагов по девичьей, потом обратно. Ей хотелось метаться, биться головой обо что попало, кусать руки и кричать, кричать. «Не мучай меня! – в отчаянии взывала она сама не зная к кому – то ли к Йофриде, то ли к судьбе. – Я вижу его или не вижу, я слышу его или не слышу, правда ли все это или нет? Дай мне быть с ним или дай мне забыть его, я не могу жить в двух мирах, я не выдержу, это разорвет меня! Разорвет, ты слышишь!»
Но никто не отозвался. Хлейна понимала, что невольно уже вручила свою судьбу старой колдунье, когда начала вглядываться в ее хрустальный жезл, но больше это ее не пугало. Что она потеряет? Ничего, потому что ей нечего терять. Радость жизни, любовь – где они? Ее радость давно потеряна, а любовь только терзает и мучает ее. Может быть, сила и покой гораздо лучше… Это мучение, это горение на жертвенном огне невозможно выдержать долго. Даже Брюнхильд предпочла смерть этому терзанию. Но она была рядом с Сигурдом, рядом с мертвым, если уж судьба не дала ей разделить судьбу живого. Смерть… Она совсем перестала бояться смерти, потому что пугает неизвестное, а она теперь знала иные миры.
