Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка
Мимо нас проносятся ездоки на электровелосипедах. Почти бесшумные, мчатся по тротуару. Мы едва успеваем увернуться.
Сувенирные лавки. Платки, вазы, мелкие Будды, расписной шелк, наборы палочек для еды, книжечки с портретом Мао на обложке. Пакеты с сушеными закусками, чаем, благовониями.
Девушки-художницы рисуют в альбомах.
Перебирая в руке два серебристых шара — слышно их тихое постукивание и треньканье — ковыляет старичок в синем халате поверх куртки.
На мостике стоит ряженая пара — молодожены. На невесте розовое платье, в руках бамбуковый зонтик. Жених в черном смокинге. Рядом суетятся фотограф и его непрошеные ассистенты. Лица молодых устало-раздраженные. У невесты белое лицо и огромные накладные ресницы. Синие тени на веках.
— Как панда... — смеется Ли Мэй.
Когда парочка сходит с моста, невеста подбирает подол платья.
Я вижу синие джинсы и белые кроссовки.
Мы сворачиваем в узкий переулок.
Серые стены одноэтажных домов, деревянные пристройки второго этажа, похожие на дачную веранду. Колодцы у домов — будто надгробия. Каменный постамент, вверху узкая дыра. Худая женщина вытягивает ведро, перехватывая руками веревку. Проехавший мотоциклист оставляет за собой матовую пыльную дымку.
Сушится на солнце белье. Греются в шезлонгах старики — в вязаных шапочках, темных пуховиках. Играют в мацзян.
Осторожно крадется вдоль стены худющая кошка.
Переулок выводит к длинной улице.
Те же стены и домики. Вместо асфальта — булыжник. Лишь чуть поодаль видны высокая черепичная крыша, ворота и красное полотнище на флагштоке.
— Это тюрьма, — объясняет Ли Мэй.
Подходим ближе. Я лезу за фотоаппаратом, но замечаю солдат. Их трое, они движутся к нам. Сбоку от них, с любопытством поглядывая в нашу сторону, шагает офицер. Солдаты делают волевые лица — исполняют воинский долг.
Когда они проходят мимо и скрываются за углом высокого забора, я достаю фотоаппарат. Несколько снимков, и на застекленной вышке, метрах в пятидесяти, открывается окно: человек в фуражке смотрит прямо на нас и что-то кричит в телефонную трубку.
Я хватаю Ли Мэй за руку, и мы бежим в переулок, из которого только что вышли. Старики в шезлонгах оживляются, тычут пальцами.
Мы смеемся.
Петляя по улочкам, мы вдруг попадаем на местный «птичий рынок: горшочки, кадушки, ящики с землей; рассада, побеги, мелкие кустики и целые деревья; клетки с голубями, собачьи и кошачьи вольеры; мешки с собачьим кормом; целые ряды аквариумов и банок с рыбами.
В большом красном манеже сидит щенок чау-чау. Огромный попугай держит в лапе кусок яблока и ковыряет его клювом.
Аквариумные рыбы напоминают мне о гостинице, спрашиваем дорогу у продавцов. Через несколько кварталов выходим на знакомую уже пешеходную улицу.
Сплошной поток людей.
Вспоминаю Москву, час пик, подступы к эскалатору.
Ли Мэй жалуется на усталость. Мои ноги тоже гудят.
В «Макдоналдсе» мы покупаем бургеры на ужин, сквозь толпу пробираемся в сторону нашей гостиницы.
В холле после залитой солнцем улицы — прохладно и сумрачно.
Мягко звякает лифт.
Весь вечер и вся ночь — наши…
…В номере убрано. Окно распахнуто, с улицы долетают звуки и запахи туристской жизни.
Ли Мэй сбрасывает обувь, расстилает кровать. Я закрываю окно.
В этот раз каждый из нас раздевается сам. Ли Мэй вешает вещи на спинку стула, юркает под одеяло, накрывается с головой.
— Ты забыла...
Тяну одеяло на себя, протягиваю пакет.
— Я стесняюсь… — говорит она. — Не смотри, пока не надену.
Сидя к ней спиной, прислушиваюсь к шорохам.
— Можно...
Она стоит на кровати.
Дудоу едва доходит до пупка.
Ли Мэй смущается. Одной рукою прикрывает лицо, другую опустила вниз.
— Покажи мне себя, — прошу.
Поднимает руки вверх, поворачивается на цыпочках, пританцовывая.
«Девочка на шаре», — вновь думаю я.
За синими шторами догорает день. Слышно, как горничная катит тележку по коридору.
Подвигаюсь к Ли Мэй, утыкаюсь лицом в ее теплый живот...
...Я просыпаюсь раньше нее. Она спит, обняв подушку.
Мне что-то снилось, но я не могу вспомнить: стоит сосредоточиться — и ломкие сонные образы рассеиваются в пыль.
Сегодня мы возвращаемся в Шанхай.
Я встаю, подхожу к окну.
Стараясь не шуметь, раздвигаю шторы. Приоткрываю оконную раму.
Тянет утренней прохладой.
Черепичная крыша храма под ярким весенним небом.
Я без одежды. На моей груди еще видны бледные следы иероглифов.
Оборачиваюсь на шорох.
Ли Мэй лежит на спине. Глаза ее закрыты, но она улыбается.
На ней купленная вчера рубашка.
Я смотрю на Ли Мэй. На выскользнувшую из-под красного шелка грудь. На плоский живот цвета слоновой кости. Узкий треугольник волос внизу, тонкие сильные ноги, по-детски нежные, трогательные пятки.
Она знает, что я смотрю на нее. Чуть подбирает ноги, разводит бедра...
...Стою под горячими струями душа в блаженном бессилии. Вода стекает с груди, смывая остатки стихов. Ли Мэй растирает по моей спине мыльную пену.
— Не хочу уезжать...
В ванной мои слова звучат гулко, несмотря на шум воды.
Ли Мэй прижимается ко мне сзади, обнимает.
До двенадцати надо освободить номер. Обратный билет у нас на час двадцать пять.
Она предлагает посмотреть храм напротив. Собираем вещи.
Стойка ресепшен. Сдаем карточку-ключ.
Ненужные квитанции выбрасываю в урну, закидываю рюкзаки на плечо. Выходим.
Мимо гостиницы строем пробегает человек двадцать: парни и девушки, в джинсах и ветровках.
Бегут неуклюже, с ленцой. Рядом семенит молодой мужчина, в костюме и при галстуке. Выкрикивает речовку, бегуны подхватывают ее.
Прикладываю руку к козырьку бейсболки:
— Здравствуйте, товарищи! — зычно кричу по-русски.
Удивленные пятна раскрасневшихся лиц…
Сбиваются с ритма, едва не налетают друг на друга. Бегут дальше, оглядываясь.
— Это продавцы из супермаркета, — объясняет Ли Мэй. — Не в каждом, конечно, но бывает такое — для здоровья и коллективного духа.
В Шанхае подобного не видел ни разу.
Переходим улицу. Ли Мэй берет меня под руку.
Ее волосы снова собраны под резинку в хвост. Смешная пчела опять заняла свое место.
Высокие ворота. Мощеная площадь перед храмом.
Скамейки, деревья. Лотки с вареной кукурузой.
Дворники в светло-синих комбинезонах. Пахнет дымом.
Храм внешне очень прост: высокая крыша, желтые стены, перед входом — огромная черная курильница. По каждую сторону от нее — застекленная беседка, с символами «инь-ян». Сквозь стекло видны огоньки.
Слабый ветер тащит на площадь дым от воскуряемых палочек: китайцы зажигают их целыми пучками.
Ли Мэй хочет зайти внутрь храма. Я отказываюсь.
— Я и в русской церкви ни разу не был. Ты иди, если хочешь.
Она кивает и идет к ступенькам.
Выхожу за ворота. Вижу стаю голубей — делают круг над кварталом.
За листвой деревьев видна наша гостиница.
Хочется остаться здесь — на неделю, на пару дней, хотя бы до вечера... Взмыть над городом вместе с птицами, увидеть блеск солнца на водной глади, оглядеть с высоты крыши пагод, листву садов, праздные толпы пешеходов, еще раз услышать летящую от воды песню старика-лодочника и — кто знает — вновь услышать тихий, загадочный звон.
Я смотрю в сторону храма и вижу Ли Мэй. Она держит в руках дымящий пучок, подносит его ко лбу, кладет в огонь. О чем она молится, я не знаю.
Скоро приезжает Инна.
Как сказать об этом Ли Мэй — я не знаю тоже.
Накатывает тоска, стою посреди площади, как потерявшийся ребенок, и беспомощно оглядываюсь...
小心
Осторожно!
...Оглядываюсь в изумлении на гомонящий зал.
Лезу в золотистую пачку за сигаретой.
Только полюбуйтесь на меня. Со стороны, наверное, я здорово походил на варана в анабиозе: этакое бревно непонятного цвета с невыразительными глазами-буркалами под серой пленкой, не сразу и разберешь — чучело или настоящий. Хотя со мной проблем нет, я — настоящее чучело, и совершенно очевидно, что живое, потому что только живые могут так хотеть ссать.
Вылезаю из-за стола, с ловкостью далеко не вараньей, но скорее — жабьей. Жабы или лягушки, я не очень разбираюсь, сидят совсем недалеко от меня — в специальном аквариуме, рядом с рыбами и креветками. В одной из жаб я неожиданно узнаю мистера У: то же надменное выражение морды и тот же темный, непроницаемый взгляд.
— Зажарьте мне вот этого! — тычу пальцем в стекло аквариума.
Подходит официантка, стоявшая неподалеку. Повторяю и прошу не ошибиться: именно этого, толстого, мордатого, и назовите его мистером У, прежде чем зажарите.
Конца моей тирады официантка явно не поняла, но мистера У за заднюю ногу извлекли из аквариума — лишь светлые ляжки мелькнули! — и унесли на кухню.
