Фрэнк Херберт - Бог-Император Дюны

— Мы положимся на Свободных, — успокоил Данкана Монео.

— Свободных? — Айдахо не нравилось то, что ему довелось слышать о Музейных Свободных.

— По крайней мере они могут поднять тревогу, если столкнутся с кем-нибудь незваным, — сказал ему Монео.

— Ты видел их и попросил это сделать?

— Конечно.

Монео так и не решился затронуть с Айдахо тему Сионы. Для этого и позже будет достаточно времени. Но Бог-Император сейчас высказался в весьма тревожном для Монео смысле. Не изменил ли он свои планы?

Монео опять перевел внимательный взгляд на Бога-Императора и понизил голос.

— Полюбит своего соратника, Владыка? Но Ты говорил, что Данкан…

— Я сказал полюбит, а не будет скрещена!

Монео затрепетал, вспомнив, как его самого привлекли к программе выведения Лито, вырвав его из…

«Нет! Лучше не возвращаться к этим воспоминаниям!»

Потом были глубокая привязанность и, даже, настоящая любовь… Но позже. В первые дни, однако…

— Ты опять витаешь в облаках, Монео.

— Прости меня, Владыка, но, когда Ты говоришь о любви…

— По-твоему, у меня не бывает нежных мыслей?

— Это не так, Владыка, но…

— По-твоему, у меня, значит, нет воспоминаний о любви и спаривании? — Тележка вильнула в сторону Монео, заставив его отпрянуть, напуганного полыхающим взглядом Владыки Лито.

— Владыка, я умоляю…

— Это тело может никогда и не знало такой нежности, но все жизни-памяти принадлежат мне!

Монео увидел, что в теле Бога-Императора все нарастают и становятся все более довлеющими признаки Червя, и невозможно было закрыть на это глаза.

«Я в серьезной опасности, мы все в серьезной опасности».

Монео осознавал каждый звук, раздающийся вокруг него поскрипывание королевской тележки, покашливание и тихие разговоры в свите, шаги по дороге. От Бога-Императора доносился сильный запах корицы. Воздух здесь в ущелье, отгороженном скалистыми стенами, до сих пор сохранял утренний холод и сырость, дошедшую от реки. Не сырость ли провоцирует Червя?

— Монео, слушай меня так, как будто твоя жизнь зависит от этого.

— Да, Владыка, — прошептал Монео. Он знал, что жизнь его сейчас если уж от чего и зависит, так это от осторожности, с которой он будет ко всему относиться, не только от слушания, но и от внимательного наблюдения.

— Часть меня — вечная обитательница подземелья, ни о чем не думающая, — сказал Лито. — Эта часть просто реагирует. Она совершает поступки, не заботясь о знании или логике.

Монео кивнул, взгляд его был прикован к лицу Бога-Императора. Не начинают ли стекленеть его глаза?

— Я вынужден стоять в стороне, просто наблюдая ее действия больше ничего, — говорил Лито. — Такая реакция может вызвать твою смерть, выбор тут не за мной, ты слышишь?

— Слышу, Владыка, — прошептал Монео.

— Когда происходит такое, то не существует никакого выбора! Ты принимаешь это, просто принимаешь. Ты никогда этого не поймешь и не узнаешь. Что ты на это скажешь?

— Я страшусь неизвестного, Владыка.

— Я его не страшусь. Объясни мне, почему!

Монео ожидал кризиса, подобного этому и теперь, когда кризис подошел, он ему чуть ли не обрадовался. Он знал, что его жизнь зависит от его ответа. Он поглядел на Бога-Императора, мысли бешено проносились у него в голове.

— Из-за всех Твоих жизней-памятей, Владыка.

— Да?

Значит неполный ответ. Монео ухватился за слова.

— Ты видишь все, что мы знаем… и все это было некогда неизвестным! Удивить тебя… удивление должно быть чем-то новым, чего ты еще не знаешь?

— говоря, Монео осознал, что он произнес в защитной вопросительной интонации то, чему следовало бы быть смелым заявлением, но Бог-Император только улыбнулся.

— За такую мудрость я дарую тебе милость, Монео. Чего ты желаешь?

Внезапное облегчение только откупорило новые страхи с новой силой вспыхнувшие в Монео.

— Можно ли мне привезти Сиону назад в Твердыню?

— Но это приблизит ее испытание.

— Она должна быть отделена от своих соратников, Владыка.

— Очень хорошо.

— Мой государь милосерден.

— Я эгоистичен.

На этом Бог-Император отвернулся от Монео и погрузился в молчание. Глядя на сегменты огромного тела, Монео заметил, что признаки Червя несколько отступили. Значит, все, в конце концов, обернулось благополучно. Затем он подумал о Свободных с их петицией — и его страх вернулся.

«Это была ошибка. Они только вызовут Его. Зачем я им только сказал, что они могут подать свою петицию?»

Свободные будут ждать впереди, выстроясь на этой стороне реки и размахивая своими бумажонками.

Монео шел в молчании, его дурные предчувствия возрастали с каждым шагом.

~ ~ ~

Здесь взвевает песок, и там взвевает песок.

Там ждет богач, а здесь жду я.

Отчет сестры Чинаэ, найденный среди ее бумаг после ее смерти:

Повинуясь догматам Бене Джессерит и приказаниям Бога-Императора, я изымаю это сообщение из предоставляемого мною отчета, сохраняя его в тайном месте, где его смогут найти после моей смерти, поскольку Владыка Лито сказал мне: «Ты вернешься к своим вышестоящим с моим посланием, но эти слова ты пока что сохранишь в тайне. Я обрушу мою ярость на Орден, если ты нарушишь этот мой приказ.»

Как предостерегала меня перед отъездом Преподобная Мать Сайкса: «Ты не должна делать ничего, что навлечет на нас Его гнев».

Когда я шла рядом с Владыкой Лито в том коротком шествии, о котором рассказывала, то решила спросить, что роднит его с Преподобной Матерью. Я сказала:

— Владыка, я знаю как Преподобная Мать приобретает память своих предков и других людей. Как это было с Тобой?

— Это было запроектировано нашей генетической Историей и, к тому же, сказалось воздействие спайса. Моя сестра-близнец Ганима и я проснулись в чреве матери, разбуженные еще до рождения присутствием наших жизней-памятей.

— Владыка… Мой Орден называет это Богомерзостью.

— И правильно делает, — ответил Владыка Лито. — Жизни-памяти твоих предков могут взять верх над тобой. И как знать заранее, что обретет власть над всей этой ордой — добро или зло?

— Владыка, как Ты одолел такую силу?

— Я ее не одолел, — сказал Владыка Лито. — Но упрямое исследование фараоновой модели спасло и Гани, и меня. Ты знакома с этой моделью, сестра Чинаэ?

— Мы, члены Ордена, хорошо образованы в истории, Владыка.

— Да, но ты не думаешь об истории так, как думаю я, — сказал Владыка Лито. — Я говорю о заразе правления, которая была подхвачена греками, которые передали ее римлянам, а от римлян она разошлась так далеко и широко, что никогда полностью не отмирала.

— Говорит ли Государь загадками?

— Никаких загадок. Я ненавижу это, но это нас спасло. Гани и я заключили мощные внутренние союзы с предками, которые следовали фараоновой модели. Они помогли нам создать смешанную личность внутри погруженной в долгую спячку толпы.

— Я нахожу это смущающим, Владыка.

— Очень правильно делаешь.

— Почему Ты мне это все сейчас рассказываешь, Владыка? Ты никогда не отвечал подобным образом ни одной из нас — во всяком случае мне такое не известно.

— Потому что ты хорошо слушаешь, сестра Чинаэ, потому что ты будешь повиноваться мне и потому, что я никогда больше снова тебя не увижу.

Сказав мне эти странные слова, Владыка Лито затем спросил:

— Почему ты не спрашиваешь меня о том, что ваш Орден называет моей безумной тиранией?

Подбодренная его обращением, я рискнула заметить:

— Владыка, мы знаем о некоторых из Твоих кровавых казнях. Они нас тревожат.

И тогда Владыка Лито сделал странную вещь. Он закрыл глаза и проговорил:

— Поскольку я знаю, что ты владеешь мнемотехникой, точно запоминаешь и воспроизводишь любые слова, какие только услышишь, я буду говорить с тобой так, сестра Чинаэ, как будто ты одна из страниц моих дневников. Как следует сбереги эти слова, поскольку я не хочу, чтобы они были утрачены.

Теперь я заверяю мой Орден, что дальше следуют именно те слова, которые произнес Владыка Лито, воспроизводимые без малейших изменений:

— Я определенно знаю, что когда не буду больше осознанно присутствовать среди вас, когда стану лишь устрашающим творением пустыни, люди, оглядываясь на прошлое, будут видеть во мне тирана.

Вполне справедливо. Я был тираничен.

Тиран, не совсем человек, не совсем безумный, просто тиран. Но даже обычный тиран имеет мотивы и чувства больше тех, которые обычно приписываются ему поверхностными историками, а обо мне будут думать, как о великом тиране. Таким образом, мои чувства и мотивы являются наследством, которое я бы сохранил, если история не исказит их слишком сильно. История обладает способностью усиливать одни характеристики, отбрасывая другие.