Антон Карелин - Врата небес
— Как ты думаешь, где мы? — неожиданно тихо спросил Иллам, поднимая лицо и всматриваясь куда-то вверх.
Элейни подняла голову и попыталась присмотреться, однако ничего, кроме сплетения крон и ветвей, так и не заметила.
— Где? — спросила она, быстро возвращаясь в обычное состояние боязливого ребенка, который каким-то чудом осмелился бросить вызов стоящему перед ним взрослому, а теперь раскаивался в этом, догадываясь о глупости своего прямодушия.
— Ответь мне сама, — сказал Иллам, посмотрев на нее в упор. — Ты ведь можешь узнать это.
— Я думаю, — медленно, опасаясь, что манхан рассмеется, выговорила она, — что каждого из нас кто-то сильно мучил. И добрые Боги Союза увидели это. Они посчитали, что это несправедливо. Поэтому по Их воле мы все перенеслись сюда, — она внезапно покраснела, — чтобы жить вместе и любить друг друга. — Перед глазами ее на мгновение встало сосредоточенное лицо рассматривающего ее Герта, и губы Элейни предательски задрожали.
Иллам не рассмеялся.
— Потрясающе, — тихо, без иронии, сказал он. — Это очень свежая, интересная идея. Но она так и не дает ответ на заданный мною вопрос. В конце концов сейчас для нас более важно не то, каким образом и почему, а то, куда нас перенесли… Боги Союза или слепой случай.
— И куда же? — осторожно спросила Элейни, поддаваясь чарующей силе его спокойного, глубокого голоса и внезапно забывая обо всем.
Иллам опустил голову и уставился на нее.
— Ты действительно, — медленно и раздельно спросил он, — хочешь услышать, где мы?
Элейни кивнула, начиная мелко дрожать. Иллам схватил ее за руку и быстро, не обращая внимания на сломанные сучья, поверженные тела деревьев-великанов и других преград здешнего Старого леса, повлек ее к берегу реки; они выскочили из-под покрова темнеющей громады прямо к лучам начинающего восходить солнца.
— Смотри наверх! — сказал манхан, разворачивая ее к той западной части неба, которая не была еще освещена призрачно-красным светом. — Смотри на звезды, пока их не скрыло коварное солнце этого… места!
Элейни смотрела и постепенно, сквозь зарождающийся в глубине сердца ужас, начинала понимать. Нет, она не знала узора родных ей созвездий, несмотря на то, что привыкла наблюдать небо мечтательными ночами, но еще не разобравшаяся, а уже уверенная память подсказала ей изнутри, подсказала тянущей, неожиданной и страшной пустотой в груди, что рисунок звезд не такой.
— Что это? — прошептала она, начиная дрожать, словно затравленный, маленький зверек. — Что это?!
— Никто из вас не знает даже начал астрономии, — холодно ответил Иллам, — кроме того, разглядеть небо из-под растительного покрова этого воистину Отца среди лесов довольно трудно, и никто не обратил на небо никакого внимания. Но я обучался в Университете Кархора. И увидел это сразу же. Шесть лет подряд я рассматривал и заучивал все доступные мне сотни и десятки сотен карт Кталла — берегов, равнин, городов и земель, — а также всезвездных небес… Дитя, — он сжал ее руку, поворачивая к ней стремительный, сильный и пронизывающий взгляд, — в нашем мире, в цветущем Кталле, красота которого навечно пребудет в моем сердце, таких созвездий нет.
Нет, мы не переместились по воле стихий разгневанного кем-то или чем-то мирового Эфира в отдаленный уголок нашего мира, отдаленный настолько, что звезды поменяли бы свой узор, — нет, мы воистину оказались в мире ином, потому что Маритта, взывавшая к силе Великого Бога, не получила ответа.
Не плачь, дитя. Неизвестно, насколько страшно то, что с нами произошло. Главное в том, что мы ничего об этом не знаем. И одно лишь подозрение, что благодатная Империя Хор затерялась где-то в Безднах Мировых Сфер, способно вселить отчаяние даже в сильного духом человека!
Он говорил о вещах, которых Элейни понимала не вполне, которых лишь касалось ее сознание, но от которых кружилась голова и по телу пробегала судорожная, сухая дрожь; слезы текли по лицу Элейни, которая представила, что навсегда покинула родивший ее мир, и рухнула в бездну темного, очень темного предчувствия…
А Иллам продолжал говорить, и каждое слово карлика-мудреца впечатывалось в Элейни — чтобы застыть в ее сердце навсегда; и страшные в своей сути, его слова отчего-то успокаивали мятущуюся душу и скачущее сверх меры взволнованное сердце:
— Ложь делает человека слабым, — твердо говорил манхан, — лишь если правда способна усилить его. В том случае, когда правда иссушает и убивает, когда только редкие люди способны принять ее и стать сильнее, до поры до времени лучше солгать… Вот почему я ничего не сказал им. — Он указал рукой в направлении лагеря, далекий огонек костра которого был виден в рассеиваемой рассветом тьме. — Вот почему я сказал правду тебе, и отныне никогда не буду лгать. Вот почему ты тоже будешь молчать. До тех пор, пока я не разрешу тебе говорить… или до тех пор, пока я не погибну, если на то будет воля Хозяина Судеб.
— Вы говорите, что никогда больше не станете мне… лгать, — с трудом, прерывисто вздыхая, обратилась к нему Элейни. — Тогда расскажите мне, от чего бежали вы.
Манхан посмотрел на нее с удивлением и внезапно тихо и коротко рассмеялся.
— Птичка, — с ласковой насмешкой ответил он, оставаясь при этом необычайно серьезным, — мы с Гертом, который по договору о наеме с Аринским ученым братством охраняет меня, путешествовали по малозаселенным землям далекого юга и, находясь в варварском поселении народа Ингеров, вступили в собрание Отцов-теократов, спорящих о Вселенной, магии и Богах. Так как мнение самоуверенного манхана показалось высокому собранию достойным порицания и презрения, оно повелело нам удалиться, а когда я, привыкший к цивилизованным мерам, попытался возразить, а Герт заступился за меня, старцы велели гнать нас камнями.
Оружие он сдал еще при входе, а я его вообще не имею, так что мы остались лишь с небольшим походным ножом. — Он усмехнулся. — И от разгневанной толпы нам пришлось бежать. — Манхан помолчал и усмехнулся: — Моя беда в том, что я слишком люблю справедливость и Истину. Поэтому, претерпев от их врагов в очередной раз, я решил не предоставлять Судьбе еще один повод и про свои догадки на этот раз промолчал.
— А что… — собравшись с духом, произнесла внимательная Элейни, — что вы имели в виду, когда сказали, что можете погибнуть?
Манхан замер. Он вздрогнул и застыл, словно каменный, кажется, перестав дышать.
— Вы можете не говорить! — пронзительно зашептала испуганная его реакцией Элейни. — Я беру свой вопрос назад и честно-честно больше не буду!..
— Я болен, — тихо ответил Иллам, опуская взгляд. — Я болен, и болен смертельно, причем той болезнью, от которой не помогает даже Милосердный, всесильный в делах жизни Етим: то болезнь сердца и ума. И опасаюсь, что в условиях, в которые погрузила нас Судьба, моя болезнь начнет прогрессировать. — Он поднял опущенные глаза и печально посмотрел на девочку, в то же время начиная медленно, спокойно и чуть насмешливо улыбаться.
— Я люблю вас… — всхлипнула Элейни, порывисто и непозволительно сильно обнимая его. — Вы хороший!.. Простите меня!..
— Прощаю, — сказал Иллам, осторожно погладив ее по шелковистым темным волосам и затем отстраняя от себя и глядя успокаивающе. — Ты слишком умная глупая маленькая девочка, чтобы на тебя сердиться. Теперь утирай слезы и помоги мне отыскать одну хитрую травку. Я знаю, что она растет в северных предлесьях, рядом с реками, и думаю, что мы сможем найти ее здесь.
— Хорошо, — прошептала Элейни, на несколько мгновений закрывая глаза и со внезапным удивлением снизошедшему на нее спокойствию думая о том, что наконец-то для беспризорной девочки без племени и рода, для сироты, которую пытались использовать все женщины и которой желали воспользоваться практически все мужчины, с которыми встречала ее дорога-Судьба, именно теперь, вдали от родной земли, наступала новая, совершенно новая жизнь.
И быть может, изменения, которые она неявно, очень расплывчато и слабо, но точно чувствовала где-то в глубине своего маленького трепетного сердца, — изменения, сейчас только начинающие набирать силу, перемены, которым предстояло изменить лицо материка, — были к добру.
Она приказала себе позабыть о них до следующего значимого открытия о мире, в котором оказались они все, и, повернувшись к рассвету лицом, вместе с Илламом зашагала в сторону реки.
19Вельх проснулся. Вернее, он выплыл из тяжелого забытья, в глубине которого пребывал вот уже несколько часов.
Повсюду пели птицы.
Он чувствовал себя разбитым и больным, а в груди теснилась странная, не самая уместная, но, судя по всему, неистребимая уверенность в том, что жизнь на удивление хороша. В том, что теперь из долгого вязкого и мрачного плена он наконец-то вырвался на свободу.
