Грэм Макнилл - Адептус Механикус: Омнибус
Его лицо и большая часть горла были откушены. Вместе с мягкими тканями исчезли и куски черепа. Отрезаны начисто, как будто огромными промышленными ножницами…
Драшер сглотнул и отвел взгляд в сторону.
— Животное, верно? — спросила Мэкс.
Драшер что-то пробормотал в ответ.
— Это было согласие?
— Похоже, что это укус, — сказал магос едва слышным голосом. — Очень глубокий и сильный. И еще… предположительно, признаки поедания. Вокруг лица и шеи.
— Животное, так? — повторила она.
— Полагаю, что да. Ни один человек не смог бы… так укусить.
— Я измерила радиус укуса. Точно, как ты учил. Помнишь, во Внешнем Юдаре? Я его замерила.
— Это хорошо.
— Двадцать сантиметров. А потом проверила. Никаких фрагментов зубов, все чисто. Короче, оно просто напрочь откусило ему лицо.
Драшер медленно повернулся.
— Мэкс? Что я здесь делаю?
— Помогаешь моему расследованию, — ответила она. — Я думала, мы это уже выяснили. Я заправляю в этой глухомани, здесь куча проблем, с которыми надо бороться, уж поверь мне… а затем происходит вот это вот дерьмо. Мне нужен был эксперт, и вдруг, о чудо, — старый друг, магос биологис Валентин Драшер, вдруг нашелся в Калостере, на должности учителя. Я и подумала: Мэкс, это же просто идеально. Когда-то мы так здорово работали вместе, а тут как раз нужен знаток биологии.
— Это замечательно…
— Приободрись, Валентин. Здесь еще и деньги светят. Я оплачу твой отпуск Магистратуму, и ты получишь втрое против того, что тебе платил Администратум. Эксперт-свидетель и все такое.
— Ты заведуешь программой Военного Управления здесь, в Тихо, и используешь такие связи, чтобы я мог подумать над одним-единственным делом?
— Нет, — сказала Мэкс. — Наверное, это тоже надо было сказать раньше. Это не единственная жертва.
— Сколько других? — спросил он.
Мэкс сделала неопределенный жест, который охватывал все остальные каталки в помещении. Двадцать пять, тридцать, может, и больше.
— Ты шутишь?
— Хотела бы я… Что-то проедает сквозь народ широкую тропу.
Драшер собрался с духом, повернулся обратно к голому трупу и заменил свои обычные очки на очки для чтения.
— Флюоресцентную лампу, пожалуйста. И микролупу.
— Она подала ему лупу с тележки для вскрытий и подняла лампу, заливая голубым светом изуродованный череп мертвеца.
Драшер взял стальной щуп и аккуратно убрал край одного из обнаженных выступов кости. Он с трудом заставил остаться на месте содержимое своего желудка.
— Нет фрагментов зубов.
— Я же говорила.
— Нет вообще ничего, — сказал он. — Нет даже бацилл, которые следовало бы ожидать в ране, нанесенной хищником. Это было не животное. Это не укус.
— Что?
— Рана слишком чистая. Я бы сказал, нужно искать человека с пиломечом.
Мэкс покачала головой.
— Нет.
— Почему нет?
— Потому что, если бы по центру Тихо бегал маньяк с пиломечом, я бы об этом знала. Валентин, это животное.
— Как ты можешь быть в этом настолько уверена? — спросил он.
— Поехали, — ответила она. — Я тебе покажу.
В свете фар транспортера показалась надпись над коваными железными воротами. «Сады Тихо».
— До гражданской войны они были довольно плотно заселены, — сказала она, притормаживая. — Крупнейший ксенозверинец на планете. У местного губернатора был бзик на экзотических животных.
— И?
— И его разбомбили во время войны, Валентин. Некоторые животные погибли, но многие сбежали. Я думаю, что одно из них бродит по развалинам Тихо — голодное, беспризорное, убивающее людей.
— И поэтому… — начал он.
— Поэтому мне нужен магос биологис, — закончила она.
Они остановились и вышли. В садах было темно и тихо. До рассвета оставалось еще часа два. В воздухе царила затхлая вонь, исходящая от пустых клеток и сырых рокритовых загонов.
Мэкс дала Драшеру фонарь и взяла в руку другой. Они шли рядом, шаря вокруг лучами, и зернистая почва хрустела под их ногами.
Сады Тихо были устроены весьма непритязательно. Драшер вспомнил Трациан Примарис и его великолепные залы, заполненные ксенофауной, где он побывал еще в молодости. Там в вольерах и загонах для драгоценных экспонатов воссоздавалась идеальная среда обитания, зачастую в них была собственная атмосфера, а порой даже искусственная гравитация.
Подобные знания — и деньги на их применение — в Тихо были недоступны. Здесь стояли обычные клетки, местами — бронированные резервуары, где экзотические существа из дальних уголков Империума доживали свой век на Гершоме, в достойном жалости заточении.
Драшер хорошо знал, как они себя чувствовали.
— Если его держали в такой клетке, Мэкс, то оно наверняка сошло с ума, — сказал он.
— Животное?
— Животное. В столь скверных условиях это обычное явление. Звери, которых содержат в примитивных клетках, часто вырабатывают поведенческие проблемы. Они становятся непредсказуемыми. Озлобленными.
— Но если это и так хищник… — начала она.
— Даже у хищников есть определенные линии поведения. Они должны охотиться, размножаться, защищать территорию. Если не давать им этого делать, линия нарушается.
— Это так важно? Почему? — спросила она.
— Если это плотоядное животное, и я подозреваю, что это так, оно не ест свою добычу. Вернее, ест, но совсем немного. Оно убивает, просто чтобы убить.
— Как тот зверь с холмов? — тихо произнесла она, вспоминая тревожную зиму во Внешнем Юдаре.
— Нет, — ответил он. — Тот зверь был другим. Убийство было его обычным поведением. А здесь у нас отклонение.
Они шли все дальше, и Драшер начал замечать ужасный урон, нанесенный Садам в ходе войны. Разбитые бомбами вольеры, кучи обломков, пласталевые клетки, сорванные с опор.
И кости.
В неповрежденных загонах также лежали трупы. Обмякшие мешки высохшей плоти, разбросанные позвонки, тягостное зловоние навоза и разложения. Ряд плетеных из проволоки куполов, в которых когда-то содержались редкие птицы, был весь усыпан яркими перьями. На проволочную решетку налипли комья пуха — свидетельство того, как неистово пытались освободиться умирающие от голода животные. Это напомнило Драшеру клетки барона Карнэ, где в тесноте содержалась домашняя птица.
— Мы думали, что все здесь умерло, — сказала Мэкс. — Когда мы впервые сюда добрались, стояла страшная вонь. Понятно, никого не кормили и ничего не чистили месяцами. Все, кто находился в закрытых клетках, погибли, кроме одного отощалого коня-дромадера, который жил на собственных жировых запасах, да и тот издох через несколько дней после того, как мы его выпустили. Как мы поняли, животные в клетках, куда попали бомбы, тоже были уничтожены, хотя в Нижних Притонах видели несколько сбежавших певчих обезьянок — странные мелкие твари — а Фалкен клянется, что как-то вечером видел животное, пасущееся на улице Леманд, хотя я думаю, что он был пьян.
— Значит, если какое-то животное бродит на свободе, оно вышло из поврежденной бомбой клетки? — предположил Драшер.
Она пожала плечами.
— Если только какой-то добрый гражданин не пришел сюда во время войны, выпустил зверя наружу и снова закрыл клетку. Некоторые из них пусты, хотя по списку неясно, может, в них просто не заселили животных. Он на несколько лет устарел.
— У тебя есть список?
Мэкс кивнула и вытащила из своего пальто инфопланшет.
— Я выделила все экспонаты, которые находились в разбомбленной области, и все, что было связано с пустыми клетками. Во имя Трона, Валентин, я с первого раза не разобралась, кем была половина этих животных. Хорошо, что с нами теперь есть специалист.
Он начал просматривать список.
— Так это может быть любое из выделенных существ или вообще любое, если учитывать тот факт, что состав животных мог меняться или их могли переселять уже после создания списка?
Она собиралась ответить, когда зазвенел вокс-линк. Эта высокая короткая нота заставила Драшера подпрыгнуть на месте. Мэкс приняла звонок.
— Пора идти, — сказала она, поворачиваясь обратно к выходу. — Меня зовут дела. Какие-то пьяные идиоты устроили в таверне драку после комендантского часа.
— Мне надо идти с тобой? — спросил он.
Она обернулась и посветила фонарем ему в лицо.
— Нет. А что, ты хотел бы остаться здесь?
Драшер посмотрел по сторонам.
— Не очень, — сказал он.
Они ехали по пустынным улицам, на которых стояли лишь выгоревшие остовы транспорта да порой проезжали машины Магистратума, мчащиеся куда-то по вызову. Он сидел на пассажирском сиденье, изучая инфопланшет и подскакивая на ухабах неровной дороги. В нем начало просыпаться облегчение от того, что ему все-таки не грозили позор и заключение. Какая-то часть его злилась на Фалкена за этот розыгрыш, но по большей части он испытывал презрение к самому себе и своей глупости. Гершом не был его главным врагом. Им был сам Валентин Драшер, и вся его загубленная жизнь была свидетельством тому, как он старательно сворачивал не туда на каждой развилке, предложенной судьбой.
