Елизавета Дворецкая - Лань в чаще. Книга 1: Оружие Скальда
«Энунд вырезал руны», – добавит резчик от себя в самом конце, чтобы память о его труде сохранялась столько же, сколько простоит сам камень. Энунд трудился не покладая рук, и с утра до вечера в свежем осеннем воздухе разносились удары железа о камень.
Ингитора каждый день ходила к кургану, но уже не плакала, а просто стояла, наблюдая за работой Энунда, или бродила вокруг. Временами давящее чувство пустоты и потери сменялось приступом бессмысленной, слепой легкости, чуть ли не радости: казалось, будто отец ее жив по-прежнему, Ингитора чувствовала его рядом с собой, ощущала на своем лице его взгляд, как будто эта смерть вместо того, чтобы сковать и разлучить с дочерью, избавила Скельвира от телесной несвободы и позволила быть рядом с ней всегда.
Следующие дней десять после поминального пира выдались для нее нелегкими и поддержка была ей нужна. Бард хёльд из Недвейга все-таки приезжал сватать ее за своего сына Колля и говорил с фру Торбьерг; но мстить конунгу фьяллей он не собирался, а честь рода не позволяла вдове Скельвира взять назад безрассудное требование, выдвинутое на пиру его безрассудной дочерью, и сватовство расстроилось даже без вмешательства самой Ингиторы. Об Оттаре фру Торбьерг заговорила с ней еще только один раз; натолкнувшись на упрямое неприятие дочери, она замолчала, но с тех пор в каждом ее взгляде Ингитора видела непримиримый упрек. Оттар обращался с ней по-прежнему почтительно, но избегал смотреть в глаза, и каждый раз, как он приближался, сам воздух заполнялся ощущением обиды и оскорбленного достоинства. У него теперь был такой вид, будто он собрал вещи и вот-вот уедет. Ингиторе очень хотелось, чтобы он уехал, но он все медлил, и она подозревала, что фру Торбьерг уговаривает его остаться.
Снова и снова, усевшись на ящик с Энундовыми орудиями, Ингитора раздумывала: а может, она неправа? Еще лет пять назад, когда к ней посватался первый жених, отец посоветовал ей, тогда еще совсем девочке: «Когда к тебе кто-то сватается, ты подумай вот о чем: ты хотела бы, чтобы твои дети были похожи на этого человека? Были умны, как он, красивы, как он, имели такой же нрав? Если да, то можно принять сватовство». Ингитора и сейчас приложила совет к Оттару, вообразила своих детей от него… и тут же почувствовала брезгливую жалость к этим несчастным детям.
Но ведь Оттар предложил себя не только в мужья, но и в мстители. Может быть, ради надежды на месть она должна была примириться с тем, что жених-мститель не вызывает в ней ничего похожего на любовь? Нельзя же иметь и то, и другое, а раз уж судьба так распорядилась, что честь рода под угрозой, своим удовольствием, конечно, надо пожертвовать. А ведь чем не сага – в этом деле Оттар повел себя с безрассудной смелостью древнего героя. Когда злодей Атли звал к себе в гости Гуннара и Хегни, они были предупреждены и знали, что Атли желает им гибели. И все равно поехали к нему, проявив ту самую безумную смелость, которая отличает героев от прочих смертных. И напрасно плакали домочадцы, провожая отважных братьев-конунгов в поездку, из которой, как все понимали, им не вернуться. Но уговоры не помогли, и оставалось только их напутствовать:
Путь свой вершите,как дух вам велит![14]
Вот и Оттар собрался последовать велениям героического духа, который точно так же привел бы его к бессмысленной гибели. Кстати, Гуннар и Хегни смеялись над подарками, которыми Атли пытался их заманивать, а Оттар совсем не так бескорыстен и желает продать свою жизнь в обмен на некое сокровище – саму Ингитору. Давно его зная, Ингитора не сомневалась в честности его намерений: он готов полгода побыть ее мужем, а потом выплатить назначенную цену – отправиться к Торварду, конунгу фьяллей, вызвать его на поединок и, естественно, погибнуть. Но ей нужна была месть за отца, а не смерть заодно с ним кого-то еще. Торвард конунг, которому ничего не стоит собрать хоть десятитысячное войско, сын ведьмы и сам наверняка колдун! И Оттар из Кривой Елки – это просто смешно! Своей цели она не могла достичь этим замужеством, а значит, и говорить больше не о чем.
Так что же делать? Оставаться здесь, ехать к конунгу? Чего хотел бы отец, что он посчитал бы наилучшим выходом?
Уже стемнело, и Энунд Резчик, окончив дневные труды, собрал в ящик свои орудия и отправился в усадьбу. Догорала последняя светлая полоска на западе, и черные холмы вокруг сливались с черной землей, но Ингитора никак не могла уйти, не могла расстаться с этим местом, откуда отец на погребальной ладье отплыл в вечность, словно здесь ее мог еще настигнуть его голос. Казалось, все на свете она отдала бы за то, чтобы еще раз увидеть его лицо, услышать его совет, почувствовать рядом с собой человека, который любит ее больше всего на свете! Того, с кем она никогда не будет одинока и беззащитна!
Подобрав какую-то косточку, оставшуюся от поминальных жертв, Ингитора вслепую начертила на земле руну Турс, потом руну Исс, потом Эваз. Она хотела говорить с ним, но только эти руны, Руны Волшбы, и есть те слова, которые преодолеют стену между нею, живой, и им, мертвым.
Опустившись на колени возле камня, она оперлась на него руками и положила на них голову. От камня пахло каменной крошкой, он был холоден, но Ингитора не поднималась, а все стояла так, зажмурившись и сосредоточившись, словно именно в этом камне теперь заключена душа Скельвира хёвдинга, до которой ей необходимо докричаться. В ней происходило странное движение: какая-то сила исходила из середины ее тела, из-под груди, и прямым ровным потоком погружалась в камень.
Вокруг царила темнота, на широком поле не раздавалось ни звука, только лес Сосновые Бугры, выходивший сюда ближним краем, глухо шумел позади. Закрыв глаза, Ингитора прислушивалась к этому шуму, а он то приближался, то удалялся. Заслушавшись, она неприметно впала в дрему и обнаружила это только тогда, когда вдруг вздрогнула и очнулась.
Что-то ее потревожило. Во тьме перед ней теплился слабый свет. Открыв глаза, Ингитора увидела на траве перед собой словно бы рассыпанные угли. Откуда они здесь? Но это были не угли: три руны, неровно процарапанные ею на утоптанной земле, излучали мягкий красноватый свет, этот свет озарял землю, все ее неровности, даже ту косточку, которой она их начертила. Ингитора смотрела на них и не понимала, что это значит. А потом вдруг осознала: к замкам Иного Мира подошел тот ключ, который она пыталась подобрать. Двери открыты, и теперь ей нужно позвать… Не в силах придумать ничего другого, она начала свою поминальную песнь:
Деву Битв отправил ОдинВ дольний край на бой недолгий…
Она говорила сперва тихо и неуверенно, но потом все громче. Три руны на земле светились все ярче, и под конец их свет почти ослеплял ее. Все вокруг погрузилось в красноватое сияние, и уже нельзя было рассмотреть ни земли, ни камня с неоконченной резьбой, ни неба, словно она зависла в море неподвижного пламени. Воздух потеплел, и с каждым вдохом в грудь вливались какие-то свежие силы. Ингитора говорила все увереннее; песнь казалась ей звонкой и могучей, и красное дыхание Иного Мира разгоралось, как огонь, раздуваемый ветром этой чудесной песни.
Вот она окончила, и при последних словах в красноватом сиянии перед ней появилось темное пятно. Оно быстро приняло очертания человека, и Ингитора не сомневалась, кто это. Невидимые горячие струи омывали ее, красные волны мягко качали, она была не на земле и не на небе, она была на грани, там, где только и возможна такая встреча… Она дышала в лад с легкими колебаниями неземного тумана, и сама стала легкой, как сумрак; она парила или падала в Бездну. И вот мягкие пламенные отсветы легли на лицо, которое она так хорошо знала. Ингитора задохнулась от радости – это был ее отец, не тот, серый и ссохшийся, который лежал в опочивальне, а другой – такой молодой, каким она его почти не помнила, полный сил, красивый, веселый!
– Привет тебе, дочь моя, солнце моего взора! – радостно сказал он ей, и Ингитора слышала его голос так, словно бы он раздавался внутри нее самой. – Что же ты молчишь? Или ты удивлена? Или тебе сказали, что я умер? Кто мог сказать тебе такое и почему ты ему поверила?
Он весело посмеивался, говоря это, словно сам же и сыграл шутку со всеми домашними.
– Я знал, что ты грустила, поэтому пришел утешить тебя! – воодушевленно и приподнято, словно произносил речь на пышном пиру, продолжал Скельвир хёвдинг. Он стоял на расстоянии вытянутой руки от Ингиторы, но почему-то она знала, что подойти ближе ему нельзя и прикоснуться к ней тоже нельзя. – Все в жизни происходит так, как и должно происходить! И если сегодня тебе выпадет руна Исс или даже руна Хагль, это значит, что весна не бывает прежде зимы и росток, прежде чем проклюнуться к свету, должен сперва набраться сил под землей. И туда я ушел, чтобы со временем прорасти к тебе в твоем сыне! Нам не привелось проститься, но я любил тебя до последнего моего земного вздоха. Даже моя смерть пойдет тебе во благо: благодаря ей ты достигнешь славы и счастья. Не бойся ничего. Отправляйся к конунгу и сражайся тем оружием, которое родилось с тобой. Я тоже ведь когда-то был неплохим скальдом! – И Скельвир хёвдинг подмигнул ей. – Я тоже сложил для тебя песнь, чтобы достойно отплатить тебе и чтобы никто не удивлялся, как это Скельвир из Льюнгвэлира научил свою дочь большему, чем умел сам. Слушай же.
