Йен Макдональд - Дорога Отчаяния
— Сердце пустыни, — сказал Длань. — Здесь сила больше всего, отсюда истекает могущество и сюда возвращается. Все создания притягивает сюда; нас, когда мы проходили здесь, доктора Алимантандо во время пересечения Великой Пустыни, и так было сотни лет. Это древний космический аппарат. Он сел здесь около девятисот лет назад — первая попытка человека оценить пригодность этого мира для жизни. Его название, написанное вот здесь, господин Манделла, означает «Покоритель северных морей» или, если переводить буквально — «обитатель фьордов». Он стоит здесь, в сердце пустыни, долгое, долгое время. Здесь, в сердце пустыни, песок силен.
Облака над их головами набрякли, беременные дождем. Время зацепилось за игольное острие двенадцати часов двенадцати минут. Ни слова не было сказано: слова были не нужны, а немногие необходимые забрала пустыня. Длань взял гитару и взял флажолет. Он внимательно прислушивался.
Затем зазвучала музыка дождя.
Песокшепчетветершепчетдышитбагроваядюна, несетроняетнесетроняетнесетроняет, корпускулярный марш пустыни глаголет встаетвьетсяумирает, дьяволкатиткамень лепит все вещи из песка приходят и в песок вернутся, молвила красная гитара, слушай голоспеска, слушай ветер, голос льва, ветер из‑за плеча мира, тученесущий втурбинахревоущийвозносящийпадает, воздушные барометрические слои фронтов окклюзии спиральныесжатия: элемент зон и границ притом безграничный, бегучие пределы изменчивых воздушных царств ревут прокладывая путь вокругвокруг и вокруг круглокруглогошара: пела гитара песню воздуха и песка, теперь пой песню света и жара: лучи и плоскости и геометрическая точность их пересечений, владения вечноперпендикулярного, колонны света, щиты жара, густое удушье пустынных ковров и хлебныхпечей, серебрянные брови солнца поднятые в недоумении над темным периметром облачной вуали: это песнь света, это песнь жара, но другие песни должны быть пропеты, молвила гитара, прежде чем дождь сможет пастьпастьпасть и одна из них песнь облаков, песнь перинабежатьхлопоксладостьвысокорастрепанных выдохов паровозов, супниц и бань зимним утром бичуемых ветром и гонимых курчавопаруса скользить белыми армадами через синеесинеесинее море; а еще слушайте голос воды в воздухе, рекабежитпогружаетмолитяблоковпередтечетопустошаетструйки умножаются в потокиручьипритокиреки вморе вморе! где колонны света и жара движутся по ним как пальцы господни и ветер вздымает их вверхвверх в царства барометрических пределов где море сжимается в аккорды Стратус Мажор и Циррус Минор и Расширенный Кумулюс: и вот прозвучали песни для всех этих сущностей, и музыка была именами, данными людьми в сердце своем, скрытыми, как аккорды в струнах гитары. Эти песни были истинными именами вещей, произносимыми душой, так легко погребаемыми мелкими делишками всякого во всякий день.
Музыка ярилась в небе, как стихия. Она билась с ревом и воем в стены облаков: дикая и безудержная, разрастаясь и разрастаясь, пока не пробила пределы человеческого понимания и не прорвалась в области вне разумения, хранящие истинные имена. Гитара молила об освобождении. Облака волновались, сжимаясь все туже. Время растягивалось на двенадцати часах двенадцати минутах, но песня не отпускала никого. Отраженные картины безумия промелькнули по белому видеокостюму Длани. Дети спрятались под широким плащом Раэла Манделлы. Мир не выдержал бы большего количества правды.
Упала дождевая капля. Она сбежала по поверхности брошенного космического разведчика и превратилась в темное пятнышко на песке. За ней последовала вторая. Потом третья. Потом еще и еще и еще и еще одна — и внезапно хлынул дождь.
Дождевая песня окончилась. Хоровое пение дождя заполнило весь мир. Дети недоверчиво тянули руки, ловя тяжелые капли. Затем тучи лопнули и сто пятьдесят тысяч лет рухнули на землю. Раэл Манделла, ослепший и задыхающийся от ветра, набившегося к нему в легкие, обнял перепуганных детей и плотно укутал их плащом. Небеса опустошались на жалкую кучку людей.
Концентрические стены воды ринулись во все стороны из тайного сердца пустыни. На вершинах утесов, в Точке отчаяния, Бабушка и Дедушка Харан готовились к семейному послеобеденному пикнику. Дождь превратил его в паническое отступление. Бабушка, жалкая в свое промокшей тафтяной кофте, лихорадочно собирала тарелки и подстилки в корзину, стремительно наполнявшуюся водой. Потоки красной воды врывались в дома и уносили коврики, стулья, столы и всякую всячину. Люди были потрясены. Затем они услышали барабанный бой по крышам и все закричали: — Дождь, дождь, дождь! — и кинулись во дворы и на улицы, чтобы обратить лица к небу и позволить дождю смыть с них все засушливые годы.
Ливень лил так, как не лил никогда раньше. Красные реки неслись по узким улочкам, маленький, но внушительный водопад обрушивался с утесов, ирригационные каналы в садах превратились в потоки жирной шоколадной глины, несущие вырванные с корнем ростки и овощи. Дождь уничтожал Дорогу Отчаяния.
Никому это не волновало. Это был дождь: дождь! Вода с неба, конец засухи, сжимавшей мертвой хваткой их пустынную землю сто пятьдесят тысяч лет. Люди смотрели на город. Они смотрели на дождь. Он был такой частый, что они едва могли разглядеть сигнальный огонь на вышке релейной связи, венчающей дом доктора Алимантандо. Они смотрели друг на друга — одежды прилипли к телу, волосы — к головам, лица перепачканы красной грязью. Кто‑то засмеялся — неуверенный смешок, который рос и рос и рос, пока не превратился в громой животный хохот. Еще кто‑то присоединился к нему, затем еще и еще, и через минуту смеялись все — чудесным, добрым смехом. Они сбросили одежды и голыми бросились в ливень, чтобы дождь наполнил их глаза и рты и сбегал по щекам, подбородкам, грудям и животам, рукам и ногам. Люди смеялись, кричали и танцевали в разлетающейся красной грязи, а глядя друг на друга, расписанных красных и голых, как ютящиеся под холмами дикари Земли Хансена, они смеялись еще пуще.
Отдельные капли предшествовали дождю; закончился он так же — отдельными каплями. Пришел момент, когда люди поняли, что ясно видят и слышат друг друга за ревом дождя. Потоп замедлился, затем ослабел — и вот уже нет ничего, кроме легкого дождика. Капля за каплей дождь иссякал. Упала последняя капля. Стало так тихо, как было в момент перед Созданием. Вода стекала с черных ромбов солнечных коллекторов. Облака, созданные РОТЭК, были выдоены досуха. Солнце прорвалось сквозь них и разбросало лужицы света по пустыне. Двойная радуга встала двумя ногами на далеких холмах, головой в небеса. Призрачные волокна пара потянулись от земли.
Дождь кончился. Люди снова были просто людьми, мужчинами и женщинами. Стыдясь наготы, они собрали мокрую, грязную одежду. А потом случилась чудо.
— Ох, смотрите! — крикнула Рути Голубая Гора. Она указывала на далекий горизонт. Там происходила мистическая трансформация: на глазах у изумленных жителей Дороги Отчаяния пустыня становилась зеленой. Алхимическая линия приближалась, накрывая дюны, как цунами. За несколько минут зазеленела вся земля — до таких далеких пределов, что только глаз господина Иерихона мог до них дотянуться. Облака рассеялись, солнце сияло в ослепительно синем небе. Люди задержали дыхание. Должно было произойти что‑то невероятное.
Как будто по божественному приказу Великая Пустыня взорвалась цветами. С первым прикосновением солнца после дождя дюны развернулись в пуантилистское полотно красных, синих, желтых и нежно–белых мазков. Ветер колыхал океан лепестков и нес в город аромат сотен миллионов бутонов. Жители Дороге Отчаяния бросились со своих голых каменных утесов в бесконечные цветочные луга. За их спинами брошенный город исходил паром под полуденным солнцем: два часа две минуты.
В сердце пустыни Раэл Манделла заметил, что дождь прекратился. Дети высунулись из‑под плаща, как цыплята. Зеленые ростки под их сандалиями разворачивались, будто часовые пружинки, и бледные стебли качались под легким ветерком.
Цветы пробивались к свету вокруг красной гитары. Раэл Манделла подошел к инструменту и поднял его. Придавленные ею тоненькие белые стебельки тут же начали расправляться.
Красная гитара была мертва. Ее лоснящаяся пластиковая кожа пошла пузырями и потрескалась, лады вылезли, струны почернели, а гриф розового дерева треснул посередине. Сгоревшие встроенные синтезаторы и усилители исходили дымом. Едва Раэл Манделла повернул мертвый инструмент, струны лопнули: аккуратный, окончательный звук. После смерти в красной гитаре проявилась какая‑то чистота. Она выглядела так, будто дождь смыл с нее все грехи.
От человека, которого звали Дланью, некогда бывшим Королем Двух Миров, остался лишь маленький клок видеоткани костюма.
— Слишком много музыки, — прошептал Раэл Манделла красной гитаре. — На этот раз ты сыграл слишком много.
