Елизавета Дворецкая - Корни гор, кн. 2: Битва чудовищ
Три дня и три ночи, пока тролль ковал мечи и Аскефьорд содрогался от грохота и гула, сиял багровым пламенем и звенел ударами железа по железу, слились в какой-то общий, неразделимый поток, священный праздник, где так тесно сплетались радость и ужас.
Хёрдис Колдунья лежала на камнях и грезила, что сама стала камнем. Тяжелый сон навалился и душил; она помнила, что ей нужно подняться и выйти наружу, что проходит последняя, третья ночь полнолуния, и если она проспит, как проспала первые две, то целый лунный месяц окажется упущен… Это проклятый великан насылает на нее эту сонливость… Гадкое чудовище что-то заподозрило… Каменный мерзавец не хочет, чтобы она думала о людях и призывала их хотя бы ради мести. Он хочет вытянуть из нее саму память о соплеменниках, как вытянул тепло крови, подвижность суставов, мягкость и чувствительность кожи…
Ее сон был тяжелым маревом: сознание почти бодрствовало, ему лишь на волосок не хватало ясности, чтобы поднять тело с каменного пола пещеры. Ее веки опущены, как черные врата Свартальвхейма*, не пускающие свет… Мерещилось, что руки и ноги огромны и каменно-тяжелы, каждый свой палец Хёрдис ощущала как большущее бревно и удивлялась, что такая необъятная тяжесть помещается на таком маленьком пространстве. Сознание Хёрдис отчаянно билось, какая-то тайная, непогубленная сила в глубине ее существа поднималась, как росток в глубине земли, не убитый зимним холодом, поднимается весной, тянулась вверх… Какая-то сила в крови Хёрдис напирала изнутри на каменные оковы спящего тела, рвалась на волю.
Хёрдис все сильнее осознавала эту борьбу; вот ей уже снится, что она живая и теплая, как раньше, но снаружи ее живое тело покрыто каменной броней. Каждый мускул, каждая жилка в ней напрягается изо всех сил, стараясь сбросить эту тяжесть, как птенец бьется внутри яйца, как росток изнутри раскалывает проросший орех, какой бы твердой и толстой ни была его скорлупа… Нет, слишком толстая, слишком твердая… Хёрдис задыхалась во сне, изнемогая в этой призрачной борьбе, на глаза под опущенными веками бежали слезы. Сейчас ее сердце разорвется, не выдержав этого напряжения, кровь хлынет на волю, как река весной, и она будет свободна, свободна от этого каменного гнета…
Толчок, что-то лопнуло в груди, стало больно и горячо… Хёрдис внезапно проснулась. Сердце колотилось, точно стремилось убежать, все внутри тяжело дрожало, она задыхалась. Сев на каменном полу, Хёрдис прижала руку к груди.
Еще немножко – и она больше так не сможет. Ее сердце не выдержит этого каменного груза, этих каменных пут, в которые превратилось ее собственное тело. Она закаменеет… умрет… и поднимется опять, уже не мертвая, но и не живая. Она станет такой же, как Свальнир, каменная природа навсегда заменит в ней человеческую. И уж тогда это чудовище, мерзавец Свальнир, сможет быть спокоен: тогда она от него не уйдет.
Опомнившись, Хёрдис тревожно глянула через огромный лаз пещеры наружу. Над Медным Лесом торжественно парила полная луна. Как хорошо! Полночь только наступает. Все-таки она проснулась, проснулась, как ни старался каменный негодяй ее усыпить. Не на такую напал.
Опираясь ладонями о камни, Хёрдис поднялась, оправила волосы, потом осторожно двинулась вдоль пещеры, ведя рукой по стене. Она видела в темноте, как днем, но привычка так ходить по пещере сохранилась у нее с тех далеких первых времен… вечность назад… когда она была человеком… И Хёрдис безотчетно держалась за эту привычку, по сути не нужную ей уже давно, потому что она связывала ее с прежней Хёрдис. Той Хёрдис, живой и теплой, которую так легко было поранить. До крови, чтобы текла обыкновенная красная кровь. А она, глупая, давила чернику и мазала соком повязку у себя на плече… ну, тогда, когда сам Торбранд конунг попал в нее стрелой… она хотела, чтобы ее кровь казалась синей, как у настоящей ведьмы. Хотелось бы знать, какая она сейчас? Давненько никому не удавалось ее увидеть, в том числе и самой Хёрдис.
Из глубины пещеры не доносилось ни звука. Великаны не имеют привычки храпеть во сне, а также сопеть или дышать. Но оба они там – и Свальнир, и его мерзкое отродье. Хёрдис отлично помнила, как она родила Дагейду (какие-то косматые темные троллихи, которых Свальнир приволок из лесов целой кучей, суетились вокруг нее и переговаривались противными скрипучими и писклявыми голосами). Но ни в первые мгновения, ни сейчас Хёрдис не видела в маленькой острозубой ведьме свою дочь. Дагейда была для нее таким же врагом, как и Свальнир. И Хёрдис, лелея в душе неясные замыслы побега из этого холодного каменного мира, видела себя свободной от них обоих – от Свальнира и от Дагейды.
Двигаясь медленно и осторожно, через какое-то время Хёрдис на что-то наткнулась. Ее грудь коснулась какого-то огромного предмета. Хёрдис протянула руку вперед и положила ладонь на железную поверхность, в которой чужой никогда не угадал бы рукояти меча. Он был слишком огромен, этот меч великана и меч-великан.
Меч по имени Дракон Битвы имел замечательное, драгоценное свойство: он приходился по руке всякому, кто его брал. Если его держал великан, меч делался с целое дерево. А если его возьмет ребенок, обыкновенный человеческий ребенок, Дракон Битвы уменьшится, сожмется в Дракончика, станет легким, но сохранит всю свою сокрушительную мощь. Таким его выковали свартальвы. Страшно подумать, сколько людей они потребовали в жертву за такое сокровище. В те времена люди были слабы, а великаны еще справляли свои темные празднества на вершине Раудберги…
Почувствовав на себе руку Хёрдис, Дракон Битвы подумал, помолчал, потом стал уменьшаться. Ладонь Хёрдис опускалась все ниже и ниже. Ожив, меч засветился: по серому лезвию побежали стремительные черные и белые искры, четко обрисовывая клинок. Поблескивая на полу пещеры, он казался рекой, убегающей в темные глубины Свартальвхейма. Это было так красиво, что Хёрдис засмотрелась, и даже жалела о том, что меч уменьшается. Точно река силы пересыхает…
Наконец ее пальцы сомкнулись на рукояти, и Дракон Битвы замер. Он сам знал, когда пора остановиться. С мечом в руке Хёрдис поднялась.
Огромный лаз пещеры синел в черной тьме каменных стен. Ночь выдалась смутной: светло-серые тучи то ненадолго закрывали сияющую луну, то открывали снова. Тучи неслись вокруг луны быстро-быстро. Там, наверху, дул очень сильный ветер, и как же холодно было бедной луне там, в беспредельной и пустой высоте! И себя саму Хёрдис ощущала такой же, как Солнце Умерших: одинокой в холоде и пустоте, открытой всем ветрам и неприютной.
Хёрдис остановилась на пороге. Здесь ее дорога кончалась. Лаз пещеры смотрел на север – «двери к полночи», как сказала когда-то вещая вёльва. Сейчас это пришлось кстати, потому что позволяло Хёрдис повернуться лицом к врагу. Она подняла меч в вытянутой руке и поймала на клинок лунный свет. Дракон Битвы засиял и заискрился, черные и белые искры бежали наперегонки от рукояти к острию, срывались и еще некоторое время парили во тьме прежде чем погаснуть.
Услышь меня, ПламеньВрага Великанов,пламенем троллейтебя заклинаю;полной лунойи ветром вершинызову я тебя,отданный Тору!
– негромко запела Хёрдис, вытянув меч на север. Ее заклинание летело на лунном ветре, направляемое чудесным клинком; меч вливал в руку Хёрдис небывалые силы, ей было легко, так легко, что она с трудом сдерживала желание шагнуть из каменного мрака вниз, в темную синеву, и парить, как парят сияющие искры Дракона Битвы. Как луна, она владела обитаемым миром и весь его обливала лучами своего могущества.
Змеи и рыбыбраги вороньейблещут, как пламя,разум сжигают.Ранный Дракон,Плящущий в битве,тянется к сердцу —к источнику крови!Заклята победамогучим заклятьем,и заперты в чарахсон и покой.Лунные волкивоют на ветер;неволей иль волей —будешь ты мой![10]
Окончив, Хёрдис еще долго стояла, прислушиваясь к отголоскам своего заклинания. Каждый камень, каждая веточка в Великаньей Долине повторяла его своим слабым голосом, и голоса земли усиливали каждый шепот до грохота каменной лавины. Как кровь от сердца, ее заклинание струилось по невидимым жилам Медного Леса все дальше и дальше: лунный ветер, корни гор, воля и неволя несли его туда, на север, к тому, другому сердцу, которое предназначено ему в добычу. Заклинание поселится в нем и будет точить изнутри, мучить и гнать, тянуть туда, где она ждет в разинутой пасти пещеры – молодая женщина с серым застывшим лицом и с мечом свартальвов в опущенной руке. Вся эта затраченная сила согреется у чужого огня и вернется к ней вдвое, втрое, вдесятеро больше!
Хёрдис смотрела в молчащее небо на севере, как будто немедленно ожидала ответа.
Через три дня все мечи были готовы и сложены в гриднице конунга перед священным ясенем. Малый Иггдрасиль* казался кораблем, плывущим среди острых стальных волн. А мечи, играющие жестоким синевато-черным блеском, напоминали шкуру дракона, покрытую режущей чешуей. Даже Торбранд конунг, глядя на эту россыпь, ощущал несвойственное ему возбуждение. Эта сила превышала все, чем он до сих пор владел или только слышал.
