УТЕС ДРАКОНА. Палеофантастика русской эмиграции - Фоменко Михаил

Слава Богу, до сих пор о Джонатане Смите никто не говорил, что он трус или лунатик!

Нет, все вздор! Будем работать! И больше ничего! Два или три ковша было благополучно нагружено раковинами и поднято на борт стоявшей почти над самыми нашими головами «Сузи» благополучно.

Я чувствовал, что мною овладевает уже утомление: пора подниматься.

И вот в это-то мгновенье произошло все…

Мои водолазы копошились почти у борта «Джессики», я же стоял несколько в стороне, впереди бушприта.

Они работали, согнувшись, таская раковины и накладывая их в спущенный ковш, и потому покуда ничего не видели. Я же стоял выпрямившись, оглядывая окрестность. И я первый увидел. Я увидел, как что-то странное, нелепое сначала поднялось из-за корпуса «Джессики», словно гигантская труба, суживающаяся кверху и заканчивающаяся каким-то колпаком. Потом эта труба перегнулась, опустилась над бортом. Это была шея и голова фантастического морского чудовища. Это была «Зеленая смерть», о которой нас предупреждал воспитанник миссионеров, — «Зеленая смерть», над которой мы столько потешались трое суток тому назад.

Какой величины была голова?

Ей-Богу, я затрудняюсь сказать!

По-моему, во всяком случае, она была, по крайней мере, величиной с самую большую бочку, какую я только видел в жизни. Так, ведер на сто, если не на полтораста.

Вытянутые челюсти, крутой маленький лоб, два глаза, светившиеся зеленым огнем, подобие ноздрей или дыхал.

Я отчаянно задергал сигнальную веревку, давая сигнал:

— Смертельная опасность! Тащите во всю мочь!

Словно вихрем подхватило меня, оторвало от дна и повлекло наружу к плясавшему у борта «Сузи» боту с насосом.

Помню, почему-то мне стало жарко, нестерпимо жарко, настолько, что я буквально с ног до головы облился потом. И одновременно мне не хватало воздуху: я задыхался.

И в то же время я кричал, кричал диким, нечеловеческим голосом.

Я отлично сознавал, что этот крик, этот зов о помощи абсолютно не нужен, бесполезен: он рождается и умирает тут же, внутри шлема. Наверху, у того, кто сидит у насоса, держит слуховую трубку, слышен только мой рев, бессвязный, безумный, нечленораздельный рев обезумевшего от ужаса человека, и ничего больше. Но те, кого мой крик мог бы предупредить о грозящей им опасности, быть может, о гибели, пришедшей в образе какого-то фантастического подводного чудовища — те не могут услышать ни единого звука, даже самого слабого…

Однако то, что меня стали поднимать, не могло остаться незамеченным моими спутниками.

Да, они видели каждое мое движение.

Я махал руками, показывая им на борт «Джессики», на свесившееся над их головами змеинообразное «нечто», шею и голову «Зеленой смерти».

Все это разыгралось гораздо быстрее, а может быть, и гораздо медленнее, чем я сейчас рассказываю: я ничего не знаю, ничего не могу определить. Потому что при таких обстоятельствах мгновенья кажутся вечностями, но и вечность может пролететь, как мгновенье.

Помню только, что я видел, как фигура одного из водолазов тоже отделилась от морского дна.

Должно быть, он дал сигнал к поднятию.

И его поднимали. Но поднимался он как раз по линии, проходившей мимо головы чудовища.

И я смутно видел, как эта проклятая змеиная шея вытягивалась вслед за поднимающимся водолазом, словно изумленная тем, что он, червяк, осмеливается приближаться…

Потом…

Потом я ничего связно не помню.

Помню только, что меня втащили на борт шлюпки. Втащили и одного водолаза: я видел его шлем рядом с моим шлемом.

Но в это мгновенье что-то со страшной, неудержимой силой дернуло канат, которым был привязан еще остававшийся на дне наш третий товарищ.

Толчок был так силен, что бот перевернулся, словно скорлупка, и все люди, бывшие в нем, посыпались в воду.

Но на борту «Сузи» уже, должно быть, заметили, что у нас что-то не ладится, и моментально спущенные боты подобрали всех нас и вытащили на палубу парохода.

Когда я пришел в себя, полное смятенье царило на палубе моего судна.

Матросы толпились около распростертого на палубе водолаза. Боцман Перазич тщетно пытался привести бедняка в сознание: водолаз был мертв.

Он не мог задохнуться, потому что в шлеме был постоянный приток воздуха. У него были здоровые легкие, как у быка, и он не изошел кровью от слишком быстрого изменения давления окружающей среды.

И, однако, он был мертв.

Единственное предположение — он умер от разрыва сердца.

Почему?

Чтобы ответить на этот вопрос, было достаточно взглянуть на его лицо, искаженное самой ужасной гримасой, какую я только видел в жизни.

И достаточно было видеть его выпученные и налившиеся кровью, остеклевшие глаза, в которых ясно читалось выражение смертельного ужаса.

Он умер, потому что на него в упор взглянули глаза «Зеленой смерти», и я понимал это, и я думал, что если бы и со мною было то же, то есть, если бы меня не подняли раньше, а проклятому подводному чудищу вздумалось бы вытягивать за мною шею и глядеть на меня зеленым огнем светящимися глазами, мои матросы увидели бы на палубе «Сузи» не меня, а только мое бездыханное тело, облитое липким потом…

Но второго водолаза не было. И оборванная, словно ножом перерезанная или зубами перегрызенная трубка для провода воздуха в шлем, оборванный канат, конец которого нам удалось выловить, ясно рассказывали о драме, разыгравшейся там, на дне: «Зеленая смерть» схватила своей гнусной отвратительной пастью нашего товарища.

Едва опомнившись, я вскочил на ноги и закричал неистовым голосом:

— Поднимай, поднимай пары! Скорее, скорее!

— Что случилось, командир? — испуганно допытывался боцман, передав мое распоряжение о поднятии паров в машинное отделение.

Но я не мог говорить.

— Пары, ради всего святого на свете, поскорее поднимайте пары! — кричал я. — Уйдем, поскорее уйдем из этого проклятого места!

— Машинист говорит, что пары подняты, но покуда еще ничтожно. Если сможем пойти, то только самым тихим ходом!

— Хоть по-черепашьи, лишь бы выбраться из этой бухты!

— Ладно! — отозвался бледный как полотно Перазич.

И потом, видя, что от меня толку не добьешься, принялся самостоятельно командовать судном:

— Поднимай якорь!

Я стоял на палубе, машинально и совершенно безучастно глядя на все, совершавшееся вокруг меня.

Все мои мысли, все мои думы были прикованы к морскому дну. Я думал о том, что только что разыгралось там. Я думал о каком-то совершенно неведомом миру колоссальном ящероподобном подводном животном, пожравшем на моих глазах одного из моих товарищей и убившем одним своим взглядом другого.

— Скорее, скорее! — торопил я боцмана, еле шевеля пересохшими губами.

— Сейчас, сейчас, командир! — отвечал он.

И все матросы понимали, что случилось нечто ужасное, нечто такое, чему имени нет. Они все были смущены, бледны, растерянны, как-то жались, сбивались в кучки, робко перешептывались друг с другом, опасливо поглядывая на тихо катившиеся к пустынному берегу волны.

— Скорее, скорее! Ради Бога, поскорее! — кричал я.

И вот паровая лебедка подтянула к шлюзам на носу оба якоря. Машина пошла. Завертелся за кормою винт. Пароход стал тихо, медленно выбираться от берега в открытое море.

Я облегченно вздохнул, снял фуражку и отер проступивший на лбу пот.

Но в то же мгновенье фуражка выпала у меня из рук. Да, я ясно видел то же самое, что видел там, на дне морском: саженях в пятидесяти или шестидесяти от нас из вдруг яростно забурлившей воды вдруг высунулось огромное туловище.

Я не умею, опять-таки, сказать, какой величины было оно: мне была видна только длинная шея да часть спины. Но, во всяком случае, сама шея от основания до конца головы была не менее трех или скорее даже четырех сажен, а та часть туловища с передними конечностями, напоминавшими ласты тюленя, была вдвое или втрое длиннее шеи. И, кроме того, оставался еще бесконечно длинный хвост, конец которого мелькал далеко позади туловища…