Аарон Дембски-Боуден - Чёрный Легион: Омнибус
Не произнеся ни слова, я бросил на палубу перед Детьми Императора карту таро и стал ждать, когда они умрут.
Позвольте мне отвлечься на минуту, чтобы поведать вам историю — историю о крови и предательстве, которая произошла за целую вечность до этого последнего, темного тысячелетия, а также за много десятков веков до того, как мы с Леором оказались на борту «Его избранного сына». Это древняя история, однако она прямо относится к делу, обещаю вам.
Эта история происходит в нечестивые эпохи Старой Земли, в стране, которая известна как Гаул, а также именуется Франкийской империей. Благородный святой Стальной Эры, последовавшей за Бронзовой и Железной Эпохой, полагал, будто слышит слова своего безликого божества. Чтобы отразить собственную самопровозглашенную чистоту, он принимает имя Иннокентий, а затем ведет своих последователей на войну.
Лорд Иннокентий созывает крестовый поход, чтобы искоренить еретическую секту, которая в нашей фрагментарной истории упоминается как картары. Он требует сжечь их за прегрешения против воображаемого бога. Однако святые воители — рыцари — облаченные в примитивные доспехи и вооруженные стальными мечами, являются князьями и владыками своих земель. Для них добродетели благородства и чести важнее всего. Народ их империи смотрит на них в поисках правосудия, и это их клинки защищают слабых праведников от силы злобных.
До тех пор, пока их не благословляет владыка Иннокентий. Он провозглашает их поступки священными деяниями, совершенными во имя бога, которого они считают реальным. Все преступления, какие они совершат на этой войне, будут оставлены без внимания. Все грехи будут прощены.
Осада в эту минувшую эпоху ведется посредством катапульт из металла и дерева, которые метают каменные валуны. Эти примитивные машины, управляемые как крестьянами, так и математиками, обрушивают городские стены, и когда те падают, внутрь марширует пехота, ведомая своими лордами и князьями.
Падение Альбихойи, крепости еретиков-картаров, происходит на рассвете. Рыцари-меченосцы ведут своих святых воинов в город. Все их грехи прощены еще до момента совершения, и крестоносцы не ведают жалости. Еретиков было не больше нескольких сотен, однако сгорает весь город. Мужчины, женщины, дети… все вырезаны благословленными клинками рыцарей.
Но как же быть с толпами невинных? Как быть с детьми, ничего не знающими о ереси родителей? С тысячами верных, преданных душ, которые не преступали никаких законов и не заслуживают смерти?
— Убейте их всех, — произносит Иннокентий, первобытный Магистр Войны той эпохи. — Убейте всех. Наш Бог отличит своих.
Он приговаривает тысячи к смерти не из-за их вины, а потому, что верит, будто неправедно убитых его людьми ожидает мифический рай.
И так сгорает город. Невинные жители стерты с лица земли клинками, которые должны были их защищать.
Как и все эмоции и поступки, эта бойня отражается в Море Душ. Ненависть, страх, ярость и горькое чувство предательства — все это сгущается за пеленой. Мало что питает варп столь сладко, как война, и мало какие войны обладают таким тошнотворным символизмом, как те, что сильные объявляют слабым, которых клялись оберегать.
Подобная резня порождает в эмпиреях демонов. Бесчисленные хнычущие кошмары, сотворенные отдельными мгновениями страдания и кровопролития. Над ними, кружась, возникают более могущественные сущности: одна рождена сознательно устроенным пожаром, одновременно забирающим дюжину жизней, другая же появляется от безнадежного ужаса матери при виде своих детей, насаженных на пики тех, кого она считала своими благородными и святыми защитниками. Эти поступки, равно как и тысячи других, дают жизнь Нерожденным в преисподней по ту сторону пелены реальности.
Порой, как и в случае с этим крестовым походом против Альбихойи, на свет появляется демон, который возвышается над сородичами — тот, кто воплощает в себе всю жуткую сложность, жестокость и пропитанный кровью позор геноцида. Представьте себе это создание, порожденное великим предательством. Представьте, как дух войны обретает жизнь, когда каста воинов обращает клинки против собственного народа, действуя по слову тирана и во имя лжи.
Его кожа — сочащийся красным уголь сожженной плоти, как у семей, сгоревших в своих домах. Его броня — почерневшая от пламени насмешка над доспехами рыцарей, предательство которых дало ему жизнь. Оно вооружено мечом, как были вооружены мечами те рыцари-мясники, хотя у него на клинке выгравированы руны проклятий, возвещающие о славе Бога Войны.
Багрово-оранжевый свет, горящий по ту сторону его глаз — огонь, озаривший горизонт, когда запылал обреченный город. Когда существо открывает пасть, каждый его выдох — эхо десяти тысяч предсмертных криков.
Оно называет себя Оборванным Рыцарем.
Нас окружил плотный, словно могильный саван, дым. Его сопровождал далекий визг. Дым мог исходить из дул ревущих болтеров, однако это было не так. Визг мог быть шумом от оружия, разрезающего дюрасталь на других палубах, но опять же — это было не так. И то, и другое исходило от твари, находившейся в одном помещении с нами.
Я убрал колоду папирусных карт обратно в кожаный чехол и снова дал им повиснуть на цепи у меня на поясе. Стоявший рядом со мной Леор подергивался, ему было необходимо устроить бойню. Я предостерегающе положил руку ему на плечо.
— Нет, — выдохнул я в вокс. — Не шевелись.
Дети Императора расходились по командной палубе — в нашу сторону, вокруг нас. Отделение полностью утратило единство. В дыму от них остались лишь закованные в броню силуэты со светящимися синими линзами глаз. Мы наблюдали, как они водят пистолетами и болтерами в дыму, приближаясь. У нескольких на плечах были прожекторы, и они со щелчком активировались, направляя лучи туда-сюда, однако дым не поддавался обычному освещению. Луч дважды заплясал на нас, двигаясь влево и вправо. Мои глазные линзы подстроились, становясь темнее и компенсируя яркость света. Один из прожекторов прошелся по нам, казалось, задержался… и двинулся дальше. Я не ощущал никаких изменений восприятия. Мы оставались невидимы, хотя стояли прямо среди них.
Телемахон не пошел во главе. Я чувствовал его на краю зала. Чувствовал его сосредоточенность, будто ищущее мое горло копье, равно как чувствовал и его раздражение от того, что он нас потерял.
Леор снова задрожал. Подергивания выдавали его потребность прыгнуть вперед и убить наших врагов. Я ощущал боль в задней части его мозга, тиканье черепных имплантатов, которые карали его за то, что он оставался на месте. Я сохранял самообладание, не совершая даже намека на движение. Слышал в воксе собственное дыхание: тихий, размеренный звук океанского прилива.
Дети Императора подходили ближе, продвигаясь по залу с поднятым оружием. Несколько из них выстрелило, никуда не попав. Мы стали одним целым с дымом. Вообще едва ли оставались там.
Один из воинов прошел мимо нас. Так близко, что к нему можно было прикоснуться. Достаточно близко, чтобы я встретился взглядом с пустыми глазами растянутого содранного лица у него на наплечнике. Скрежещущее урчание силовой брони звучало во мраке механическим рычанием, я слышал пощелкивание шлема при переключении зрительных фильтров. А затем он с хрустом прижал приклад болтера к плечу.
— Сюда! — позвал он братьев. — Сюда!
Леор ринулся вперед. Я заставил его остановиться, положив руку на наплечник и применив усилие воли, заблокировавшее его мускулы. Он затрясся, бормоча в вокс, а враги окружили нас… и прошли дальше.
В сером дыму шевельнулась тень, нечто громадное и черное. Его клинок насквозь пробил торс легионера, оторвав бьющегося и извивающегося воина от пола. Я безмолвно стоял, пока из решетки вокса изливались ругательства и кровь. Даже погибая, легионер открыл огонь, и его болтер выплюнул в убийцу три заряда. Если существо и осознало, что по нему стреляют, то не подало виду.
Я сознавал, что Ашур-Кай требует от меня возвращаться и предупреждает, что «Тлалок» под обстрелом, что я рискую всем. И сознавал, что мне нет до этого дела. Когда у тебя остается лишь месть, цена не имеет значения.
Звук ломающегося керамита — душераздирающий стон металла, за которым следует звонкий треск. Звук, с которым разрывают на части живого человека — сочный щелчок, похожий на хруст сырой древесины. Стоит один раз услышать эти звуки, и их уже никогда не забыть.
Воин распался на истекающие кровью куски, и черная на фоне серого тень сделала первый шаг. Подкованное железом копыто раздавило голову умирающего воина, разбив шлем на пурпурные обломки и растерев грязь по палубе.
На пол у меня под ногами приземлилась груда влажного, трепещущего мяса. Я не вслушивался в бессмысленные полу-мысли переполненного болью мозга. Мои глаза были прикованы к тени в дыму, которая развернулась ко мне.
