Тэд Уильямс - Скала прощания
— Эгей! Прекрасная леди! — С пристани донесся радостный голос. — Утро сырое, но, может быть, вы хотели бы посмотреть Винитту?
Мириамель обернулась. Внизу у трапа стоял Аспитис со своими стражниками. На графе был роскошный голубой плащ и блестящие сапоги. Волосами его играл порывистый ветер.
— О да! — воскликнула она обрадованно. Как здорово будет вырваться с этого корабля! — Я сейчас спущусь!
Ган Итаи исчезла. Мириамель слегка нахмурилась, озадаченная. Она вдруг представила себе монаха, сидящего в каюте с каменным лицом, и почувствовала приступ жалости к нему.
— Захватить брата Кадраха? — крикнула она вниз.
Аспитис рассмеялся.
— Конечно! Нам наверняка будет полезно общество святого человека, который отговорит нас от соблазнов! Может, мы тогда вернемся хоть с несколькими золотыми в кошельке!
Мириамель побежала вниз, чтобы сказать Кадраху. Он странно взглянул на нее, но натянул сапоги, затем неторопливо выбрал плащ потолще и последовал за ней.
Ветер усилился, и ливневые потоки стали чаще обрушиваться на город. Хотя сначала ей было достаточно просто пройтись по запруженной народом пристани рядом с прекрасным галантным графом, скоро возбуждение, которое вызвала в Мириамели возможность вырваться из корабельного плена, улеглось. Несмотря на суетливую толпу, улицы Винитты показались ей серыми и тоскливыми. Когда Аспитис купил ей у цветочницы венок из колокольчиков и нежно обвил им ее шею, она смогла лишь улыбнуться ему.
Наверное, это из-за погоды, догадалась она. Эта непривычная погода, когда вместо разгара лета — мерзкий серый туман и холод, проникающий до самых костей.
Она подумала об отце, сидящем одиноко в холодной комнате, об отчужденном выражении лица, которое у него было как маска и которое она все чаще видела за последние месяцы пребывания в Хейхолте.
— Сердца холодные и кости, — пропела она про себя, когда граф Эдны вел свой маленький отряд по орошенным дождем переулкам Винитты.
Пока Эйдон не протрубит им зов,Лежать останутся на поле битвы —Сердца остывшие и кости тех бойцов,Что полегли у озера Клоду.
Перед самым полуднем Аспитис повел их в таверну, где настроение Мириамели моментально поднялось. В зале был высокий потолок, но три огромные жаровни поддерживали в нем тепло и, несмотря на дым и чад от жарящегося мяса, создавали приятную атмосферу. Кроме них многие другие решили, что здесь будет приятно посидеть в такое холодное утро: балки сотрясались от веселого шума жующих и пьющих. Хозяин таверны и его помощники работали без устали, стучали по деревянным столам пивными и винными кружками, тут же одним плавным движением подхватывая монеты.
В дальнем конце зала находилась грубо сколоченная сцена.
В тот момент, когда они вошли, мальчик жонглировал в перерыве между актами кукольного представления. Он пытался удержать в воздухе одновременно несколько булав и не реагировал на насмешки подвыпивших посетителей. Для того, чтобы подхватить редкую монетку, мальчишка пользовался пальцами ног, так как руки его были заняты.
— Вы будете что-нибудь есть, прекрасная леди? — спросил Аспитис. Когда Мириамель застенчиво наклонила голову, он отослал двух своих стражников. Остальные охранники бесцеремонно выставили из-за стола большое семейство. Вскоре первые двое вернулись, неся шипящую баранью ногу, хлеб, лук и изрядное количество вина.
Чаша этого напитка вскоре выгнала из костей Мириамели весь озноб, и она обнаружила, что утренняя прогулка вызвала у нее неплохой аппетит. Не успел колокол возвестить полдень, как у нее на тарелке ничего не осталось. Она переменила позу, чтобы подавить неподобающую леди отрыжку.
— Смотрите, — воскликнула она, — начинается кукольное представление. Мы можем посмотреть?
— Конечно, — разрешил Аспитис с царственным жестом. — Конечно. Вы мне простите, если я не пойду с вами. Я еще не закончил свою трапезу. Кроме того это, кажется, пьеса про Узириса. Вы не сочтете, надеюсь, это за святотатство, но живя в лоне Матери Церкви, я вижу их достаточно часто и во всех вариантах — от великих до низких. — Он повернулся и послал одного из своей охраны сопровождать ее.
— Не подобает прилично одетой даме быть одной без охраны в такой толпе.
— Я закончил есть, — сказал Кадрах, вставая. — Я тоже пойду с вами, леди Мария. — Монах зашагал рядом с охранником.
Спектакль был в разгаре. Зрители, особенно дети, визжали от восторга, когда куклы резвились и лупили друг друга хлопушками. Мириамель тоже смеялась, когда Узирису удалось дать под зад согнувшемуся вдвое Крексису, злому императору, но вскоре улыбка сошла с ее лица. Вместо своих обычных козлиных рогов Крексис на этот раз имел на голове своеобразную корону в виде рогов оленя. Почему-то это вызвало в ней неприятное ощущение. Был? Что-то отчаянно-паническое в визгливом голосе Узириса, а глаза куклы, накрашенные и с опущенными уголками, выглядели необычайно грустными. Она обернулась и встретилась с серьезным взглядом Кадраха.
— Итак, мы трудимся над нашими маленькими плотинами, — промолвил монах, еле слышный за шумом толпы, — а вода вокруг поднимается все выше. — Он осенил себя знаком древа.
Прежде чем ей удалось спросить о значении его слов, толпа вновь привлекла ее внимание к кукольному представлению. Узириса поймали и привязали вверх ногами к дереву казней. Деревянная голова его беспомощно болталась. Когда Крексис Козел бодал беспомощного спасителя, из темноты возникла еще одна кукла с черным безликим шаром вместо головы и миниатюрным мечом цвета грязи в руках. Она была наряжена в красные и оранжевые лоскуты. Когда она раскачивалась взад-вперед в своем жутком танце, лоскутья развевались, как будто куклу охватили языки пламени.
— Вот грядет огнетанцовщик, чтобы сбросить тебя в черную землю! — вопил Крексис. Император исполнил краткий танец радости.
— Мне не страшен меч, — произнес кукольный Узирис. — Меч не повредит того во мне, что есть Бог, того, что есть тишина и спокойствие. — Мириамели показалось, что она видит, как его неподвижный рот выговаривает эти слова.
— Ты можешь замолкнуть — вот тебе и тишина, и почитать Бога своего, будучи покойником — вот тебе и спокойствие, — победоносно воскликнул император, а огнетанцовщик начал размахивать мечом. Рев толпы, хохочущей и вопящей, стал еще громче, напоминая рычание гончих над загнанным зверем. Мириамель почувствовала головокружение, как будто охваченная внезапной лихорадкой. Ей стало страшно, и она быстро отошла от сцены.
Кадрах исчез.
Мириамель повернулась к стражнику, стоявшему по другую сторону. Тот, уловив ее вопросительный взгляд, повернулся в поисках Кадраха, но монаха нигде не было.
Поиски по всей таверне, проведенные Аспитисом и его людьми, не дали никаких результатов. Граф повел свой отряд обратно к «Облаку Эдны» по ветреным улицам, причем его разгневанное состояние отражали сердитые небеса. Он молчал весь долгий путь до корабля.
Рыбак Синетрис осмотрел вновь прибывшего с ног до головы. Незнакомец был на целую голову выше его, широк в плечах и насквозь пропитан дождем, который стучал по потолку лодочного сарая. Синетрис взвесил все за и против того, чтобы обойти незнакомца и разговаривать с ним, выбравшись наружу из тесного укрытия. Неудобства тут были налицо: погода была такой, что даже самые закаленные дрожали у огня и благодарили Господа за крышу над головой; кроме того это был собственный сарай Синетриса, и казалось крайне несправедливым, что он должен выходить на улицу, чтобы этот чужой человек мог рычать и чавкать и высасывать весь теплый воздух, в то время как рыбак будет дрожать снаружи под дождем.
Преимущества были так же бесспорно очевидны. Если Синетрис окажется снаружи, то он сможет спастись бегством, если этот запыхавшийся сумасшедший начнет покушаться на его жизнь.
— Не знаю, о чем вы говорите, святой отец. Сегодня никто вообще не выходит в море. Вы же видите, какая погода, — Синетрис показал на непроницаемую стену дождя, которую отбрасывал в сторону сильный ветер.
Священник посмотрел на него свирепо. Лицо огромного монаха, если он действительно был монахом, покраснело и пошло пятнами, а брови задергались. Странно, но Синетрису показалось, что монах отращивает бороду: его бакенбарды были длиннее, чем если бы их не брили целую неделю. Насколько было известно рыбаку, монахи-эйдониты не носили бород. Кроме того, этот принадлежал к северным варварам, судя по его риммерскому или какому там говору. Синетрис считал, что все, рожденные за рекой Гленивент, способны на любой ненормальный поступок. Пока он рассматривал клочковатые бакенбарды и обветренное лицо монаха, его нелестное мнение о пришельце становилось все более обоснованным. Он явно принадлежал к типу людей, с которыми нужно иметь как можно меньше дела.
