Оливер Джонсон - Нашествие теней
Джайал, чувствуя ломоту во всем теле после долгого пути, мечтал о теплой, безопасной постели. Но сперва он должен исполнить свой семилетней давности обет — до тех пор придется забыть об усталости. Он снова двинулся вперед, почти засыпая на ходу вопреки опасности.
Мигание огней впереди развеяло его дрему. Навстречу ему спускалась какая-то процессия с факелами, и огни колебались при сходе с одной крутой ступени на другую. Джайал остановился, прокляв свое невезение. Он мог укрыться с конем в темных боковых переулках, но встреча с вампиром убедила его в том, что выжить здесь можно, лишь держась середины улицы.
Поэтому он не двинулся с места и скоро увидел факельщиков. Смесь красно-оранжевых и пурпурно-коричневых одежд указывала, что служители Ре объединились со служителями Исса — странное зрелище для того, кто сражался за Огонь против Червя семь лет назад. Однако не оставляло сомнений то, что действуют они заодно.
Часть отряда шла прямо на Джайала, а другие, отклоняясь вправо и влево, светили факелами в темные входы и провалы стен. Те, что шли прямо, быстро приближались. В последний миг Джайал, спохватившись, успел прикрыть плащом висящий у пояса меч и пониже надвинуть капюшон. Идущие впереди замерли на месте, увидев на дороге лошадь, и задние налетели на них. Жрецы возбужденно загалдели, размахивая факелами, и конь в панике отпрянул. Джайал снова ухватился за узду, борясь с ним, и краем глаза увидел, как из рядов вышел жрец Исса в пурпурно-коричневом одеянии — должно быть, главный у них.
Он остановился и смерил Джайала взглядом. Тот, утихомирив коня, нехотя повернулся к жрецу и был поражен его внешностью. Жрец, бритоголовый, с ненатурально большими выпуклостями на висках, желтоглазый и желтолицый, имел к тому же волчьи, остроконечные уши. Взгляд его был расчетлив и подозрителен.
— Ты паломник? — отрывисто спросил он.
Джайал, по счастью, был слишком занят Тучей, чтобы волноваться, и только кивнул в ответ.
— Тогда ты должен знать, что на улицах небезопасно — если, конечно, ты не намерен отдать себя в жертву Братьям.
— Нет, я всего лишь ищу пристанища... Жрец медленно кивнул, явно не избавившись от подозрений.
— Ты кого-нибудь видел на улице?
— Никого.
— Ты уверен, что не встретил жреца Ре, носящего маску?
— Я не видел никого, кроме часовых у ворот города. Жрец так и остался недоволен — но он спешил.
— Как твое имя? — гаркнул он.
— Пенгор... Пенгор из Суррении.
— Так вот, Пенгор, ты явишься ко мне в храм, как только рассветет, — иначе я разыщу тебя сам.
Джайал слегка поклонился в ответ, но жрец, уже потеряв к нему интерес, отдавал своим какие-то приказы. Жрецы устремились мимо Джайала к Нижнему Городу, и он пошел было своей дорогой, но тут командир крикнул ему:
— Погоди!
Джайал замер на месте.
— Где ты собираешься заночевать?
— Мне сказали, что у ворот цитадели есть гостиница.
— Тогда поторопись — Братья уже вышли на улицы.
Джайал поблагодарил и двинулся дальше, стараясь унять бешено бьющееся сердце. Если его узнают — он покойник. Теперь, из-за этого бдительного жреца, у него остается времени только до рассвета, чтобы выполнить задуманное. Если он не явится поутру в храм Исса, такой же отряд будет выслан на его розыски. А о том, чтобы явиться-таки туда, не может быть и речи: тогда его уж наверняка узнают.
Джайал вел за собой коня наверх, к храму Ре. Он уже видел третью, последнюю, стену укреплений, ограждавшую храмы и цитадель. У ворот крепости стояла ветхая гостиница с низко обвисшей кровлей и покосившимися дымовыми трубами, почти достающими до верха городской стены. Двери в дом и на конюшенный двор были наглухо закрыты, но Джайалу показалось, что за одной из ветхих ставен в нижнем этаже брезжит свет. Гостиница помещалась здесь испокон веку, давая приют паломникам обоих храмов и гостям цитадели. Каким-то чудом она избежала общей участи — возможно, захватчики, упившись до бесчувствия вином из ее подвалов, позабыли ее сжечь.
Джайал привязал коня к столбу и застучал в расшатанную ставню, из-за которой виднелся свет. Через пару минут изнутри послышалось ворчливое:
— Кто там?
— Я паломник, ищу пристанища на ночь.
— Ты, видно, храбрый человек, а? Немногие отваживаются ходить по улицам ночью. Да только у меня места нет — и не будет для тех, кто является после заката.
Джайал столкнулся с неожиданным затруднением: нельзя же рыскать по всему городу с Тучей, а других гостиниц, при которых имелась бы конюшня, он не знал.
— У меня есть золото, — прибег к последнему средству он, бренча кошельком у пояса.
— Золото, говоришь? Да, это слово способно тронуть каменное сердце старого Скерриба! Покажи-ка мне его. Поднеси вот сюда, к свету. — Джайал поспешно развязал тесемки кошелька и выудил оттуда монету, поднеся ее к щели в ставне. Ставня в мгновение распахнулась, и чья-то рука выхватила золотой из пальцев Джайала. Он успел разглядеть старческое лицо и причудливый головной убор вроде наволочки, завязанной вокруг одного уха, — потом ставня захлопнулась опять, и старик за ней хмыкнул:
— И впрямь золото, будь я проклят — хе, хе!
Джайал в ярости замолотил кулаками по ставне:
— А ну впусти, не то сломаю дверь!
— Ха! Хотел бы я поглядеть, как это у тебя получится, паренек, — насмешливо отозвался хозяин. — Эта дверь выдержала такое, что тебе и вообразить-то не под силу, но сердце у меня доброе, и раз у тебя есть то, что по душе Скеррибу, то бишь золото, я тебя впущу еще за пару таких кругляшек.
— Три золотых за ночь? Да это грабеж?
— Придется, однако, их выложить, ежели не хочешь спать на одной подушке с вампиром.
Джайал в бешенстве скрипнул зубами: кошелек его был довольно легок, и после уплаты в нем останется всего два золотых да немного меди. Но делать было нечего.
— Ладно — только мне еще лошадь надо поставить на конюшню.
— Я не крохобор какой-нибудь — зачтем сюда и лошадь. Ну, подавай еще две монеты — тогда я отопру тебе дверь.
— Как я могу знать, что ты меня не обманешь?
— Никак, паренек, но советую все же попытаться. Джайал сокрушенно вздохнул — не мог же он препираться с трактирщиком всю ночь.
— Хорошо, но не вздумай хитрить!
— Чтобы Скерриб хитрил? Давай показывай, какого цвета у тебя деньги! — Джайал неохотно извлек из кошелька еще два золотых и поднес их к ставне. Она, как и в первый раз, мигом распахнулась, и золотые исчезли с той же быстротой. Подержав в руках золото, старик, как видно, смягчился, ибо через пару мгновений открыл ставню опять и что-то бросил под ноги Джайалу.
— Что это? — спросил тот, хотя и так было видно — что.
— А как по-твоему? Вязанка чеснока. Надень-ка ее на шею! — Джайал нехотя подчинился, сморщив нос от едкого запаха. Хозяин одобрительно кивнул. — Вот и славно — вампиры на дух чеснока не выносят. Им только запах крови по вкусу. Ступай к боковой двери, и мы найдем, куда поместить твоего коня.
Джайал, отвязав Тучу, прошел с ним к большим деревянным воротам в каменной стене. Хозяин рывком втащил Джайала внутрь и сразу захлопнул ворота. За ними был двор, с одной стороны огражденный городской стеной, с других — гостиницей и конюшнями. Джайал не стал упрекать жадного трактирщика, зная, что нуждается в его помощи. Всего одна ночь на то, чтобы найти Талассу и выполнить поручение отца. Если Джайал задержится в городе чуть дольше, он может считать себя мертвецом.
ГЛАВА 6. ЧЕМ ПИТАЕТСЯ ЧЕРВЬ
Глубоко под храмом Исса был тронный зал, сорок футов длиной и сорок высотой. Во всякое время суток здесь царила глубокая тишь, не нарушаемая ни движением, ни шумом. В северном и южном углах стояли затененные лампы — и только они да пылающие угли углубленного в пол очага освещали зал. В их слабом свете едва виднелся трон у дальней стены — единственное, что останавливало глаз в этом пустом пространстве.
Трон был высечен из глыбы черного мрамора величиной с деревенскую хижину. Резные черепа украшали концы его массивных подлокотников. В их глазницах поблескивали кроваво-красные рубины, и позолоченные зубы зловеще сверкали. На спинке трона был вырезан символ Исса — змея, поедающая собственный хвост.
Сидевший на троне человек терялся в его черной пасти — хотя, встав, оказался бы не менее шести футов ростом. Он сидел, вяло откинувшись назад, упираясь ногами в костяную подставку, сцепив руки под подбородком и пристально наблюдая за происходящей перед ним сценой. Его лицо с годами приобрело пергаментную желтизну и сухость, губы полиловели, поредевшие волосы едва прикрывали испещренный бурыми пятнами череп, кожа па шее висела мешком, как у индюка. Однако руки и ноги, выступающие из-под черного плаща, слабыми не казались. Несмотря на свою болезненную бледность, они были крепки и мускулисты. И полуприкрытые веками глаза тоже излучали силу — силу, способную испепелить любого, взглянувшего в них.
