Отряд ликвидации (ЛП) - Торп Гэв
Я сижу и смотрю на них. Такие тихие. Такие уязвимые. Два с половиной года делить камеру размером с зал с сотнями убийц, воров и насильников научили меня неглубокому сну. Я слушаю их медленное дыхание, представляя, как в их легких пузырилась бы кровь, будь я настоящим врагом. Я слышу, как Страдински всхлипывает, а потом переворачивается. Разбираю стоящий шум: дыхание, бормотание Тани, легкий храп Строниберга, и звуки корабля вокруг нас. Стены слегка гудят, в энергопроводах под полом бежит плазма. Я слышу слабое "клац‑клац‑клац", тяжелой, отдаленной машинерии. В коридорах снаружи по металлическому настилу палубы лязгают ботинки патрулирующей охраны. От грома снарядов, треска лазганов и разрывов гранат, к чему я привык, путь к спокойствию долог. Я фокусируюсь на звуке, выбирая различные шумы из музыки корабля, дабы не заснуть.
Первым просыпается Строниберг, его бессонница, вызванная синдромом отмены, поднимает его всего лишь через пару часов после полуночи. Я наблюдаю за ним из темноты, он садится на койке, он удивлен клочку бумаги, что падает ему на колени. Он поднимает его и поворачивает к слабому свету приглушенных светосфер на потолке, пытается разглядеть, что там нацарапано. Он спускает ноги с кровати и садится на край. Ни один мой мускул не двигается, я просто смотрю на него. Он, должно быть, заметил меня краешком глаза, потому что резко разворачивается в мою сторону, на его лице тревога. Я указательным пальцем прижимаю губы, призывая его к тишине, и затем указываю на его кровать. Он понимает жест и снова ложится обратно, скомкав пергамент в руке.
Остальные просыпаются только когда, моргнув, включается свет дневного цикла, после восьмичасового сна. Друг за другом они просыпаются, раздаются смущенные восклицания, некоторые просто чешут в затылке, найдя свои похоронные бирки.
– Стройся! – ору я, вскакивая на ноги. Они слетают и выкарабкиваются из своих постелей, и становятся перед своими койками.
– Вот теперь я возглавляю отделение мертвецов, – насмешливо говорю я им, прохаживаясь вдоль спальни, – а это полностью и бесповоротно фракает все задание, не так ли?
Никто из них не отвечает, они все смотрят строго перед собой и не встречаются со мной взглядом, пока я прохожу мимо них. Я снова медленно иду обратно, дразню их неизвестностью, усиливаю их беспокойство. Снова остановившись у двери, я разворачиваюсь на месте и смотрю им в глаза, держа руки за спиной.
– В следующий раз я возьму нож, – предупреждаю я их, угрожая каждым произнесенным словом, – и даже думать не буду, порежу. Что касается досадного представления этой ночью, я подсказал вам: вы все мертвы, и как мы все хорошо знаем, трупы не едят, так что сегодня вам не положено никакой еды, кроме боевого рациона воды. Есть какие‑нибудь вопросы?
Таня делает шаг вперед, на ее лице отражается беспокойство.
– Да, Снайпер? – говорю я.
– Вы всю ночь сидели здесь, Последний Шанс? – встревожено спрашивает она.
– Почти всю ночь, Снайпер, – отвечаю я ей с улыбкой, – это тебя беспокоит? Ты не доверяешь своему лейтенанту‑инструктору, Снайпер?
– Я доверяю своему лейтенанту‑инструктору, Последний Шанс! – быстро отвечает она.
– Тогда ты идиотка, Снайпер, – рычу я на нее и марширую через комнату к ней. Она вздрагивает, когда я останавливаюсь напротив нее.
– Во всей темной галактике Императора я не доверяю ни одной персоне, за исключением самого себя. Я здесь не для того, чтобы любезничать с тобой, Снайпер. И не для того, чтобы приглядывать за вами, – я разворачиваюсь к остальным и ору на них. – Моя задача убедиться, что когда придет время, вы сами за себя постоите, и за меня, и за всех остальных в отделении!
Я снова разворачиваюсь к ней:
– Я по своей прихоти могу разорвать тебя на части, Снайпер, так что никогда не доверяй мне, если только я не попрошу. Это ясно?
– Нет, Последний Шанс, не ясно, – отвечает Квидлон, выходя вперед, – если мы не можем доверять вам, то, как же нам поверить, когда вы скажете доверять, если вы можете соврать?
– В точности мои мысли, Мозги, – говорю я ему с усмешкой, – а теперь, всем заняться уборкой! Завтрак проведете в оружейной, выполняя обслуживание. Я присоединюсь к вам в обычное время для сегодняшнего нового приключения. А тем временем, мне кажется, что в офицерской кухне найдется кусочек свежего мяса, которым я буду наслаждаться.
Они разбежались готовиться. Я разворачиваюсь, чтобы уйти, когда до меня кое‑что доходит.
– Ах да, вот еще, – говорю я им, они останавливают свои приготовления, – если хоть один из вас сможет навесить на меня бирку, вы все заслужите один день отдыха. Однако, если кто‑то попытается и лажанется, последует еще один день без еды. Мне кажется это справедливым, а вам?
– Да, Последний Шанс! – орут они в унисон.
– Хорошо. Тогда скоро увидимся, – отвечаю я им, и ухожу, насвистывая бойкий мотивчик, которому пару лет назад научил меня мой покойный товарищ Пол. Не хочу утомлять вас паршивыми стихами, но необходимо сказать, что песенка называется "Пять дочерей висельника".
ЧЕРЕЗ два дня они все выглядят изнуренными. Насколько я могу судить, никто из них вообще не спал. Я подозреваю, что у них всех тревожные сны о том, как я крадусь к ним с ножом. Ну и хорошо, в этом весь смысл. Этим утром я подслушал, как они обсуждали ночное дежурство. Интересно посмотреть на это в реальности, учитывая различную длину ночных циклов, что я установил. Я решил дать им еще одну неделю, прежде чем снова предприму вылазку. Это покажет, смогут ли они ночь за ночью нести стражу, или же снова впадут в ложное ощущение безопасности.
Кажется, самое время начать какие‑нибудь тренировки на формирование сплоченного отряда. На двадцать шестой день после завтрака я веду их в тренировочный ангар номер шесть. Мы облачены в полную боевую выкладку, следующие несколько дней мы проведем не снимая ее. Я снабдил каждого лазганом, штатным оружием Имперской Гвардии, а так же ножами, боеприпасами на сотню выстрелов, рационами, фляжками с водой, скатками и всем остальным. Еще я выдал им новую униформу, с обычной коричнево‑зеленой раскраской. На сей раз, на ней нет плашек, которые напоминали бы им их имена. На этой почве пока что никто из них еще не оплошал, но я жду такого момента. Потому что они начали уставать. День ото дня их утомляет нерегулярный сон, и я постоянно ору на них, жестоко понукаю и безжалостно гоняю.
Это для их же пользы. Если они не могут совладать с тренировками, то, как во имя Императора, они собираются выжить в настоящем сражении? Как я и говорил, их прошлое для меня ничего не значит, все их предыдущие достижения не считаются. Здесь, на этом задании, они будут доказывать свою нужность Полковнику. Ну и мне, соответственно. Я так много вложил в них самого себя.
И теперь тренировки стали для меня утомительными. Но я как‑то сомневаюсь, что они оценят мои усилия, затраченные для их пользы.
Если уж на то пошло, я начал ощущать за них ответственность, причем такую, которую не чувствовал по отношению к кому‑либо раньше. Я сказал самому себе, что если они позволят себя убить, если они облажаются, и задание погорит как фотонная сигнальная ракета, то в конечном итоге, это будет их виной. Но внутри себя я знаю, что это не стопроцентная истина. Я знаю, что если что‑то упущу, если что‑то приму как должное, если хоть на секунду отпущу вожжи, то подведу их, и Полковника в том числе.
Как бы то ни было, мы все наряжены в боевое обмундирование, и направляемся в тренировочный ангар. Мы проходим пару воздушных шлюзов, за которыми приглядывают техножрецы в белых рясах, чья работа заключается в поддержке стабильной окружающей среды в каждом из ангаров. В конце открываются огромные двойные двери.
Это восхитительно. С одной стороны двери металлический решетчатый настил. А с другой, ступеньки ведут к покатым холмам и полям. Я вижу маленькую быстросборную ферму в сотни метров от меня слева, из дымохода лениво сочится дымок. По широкому лестничному пролету мы спускаемся на траву, оглядывая в изумлении, словно новички в борделе. С лязгом за нами захлопываются двери.
