Джон Френч - Чемпионы Темных Богов
— Что такое Аполлония? — первым спросил Санахт. Глаза мечника как будто запали в нестареющее лицо.
«Так значит он и Санахта держал в неведении», — Игнис ощутил укол удовольствия при этой мысли.
— Место, которое возрожденный Империум спрятал от самого себя. Это планета или, возможно, звездная система, но в разуме Иобель оно было связано с другим названием. Когда она думала об Аполлонии, то думала об Атенее, библиотеке знаний, — взгляд Аримана снова остановился на центре круга. — Она называла его Атенеем Калимака.
После этих слов в зале воцарилась неподвижность и абсолютная тишина.
Игнис мысленно вставил этот факт в свои расчеты, которые не мог завершить с тех самых пор, как Ариман призвал его. Калимак был персональным летописцем Магнуса Красного, психически соединенным с примархом, так что он был скорее не писцом, но проводником. Его не видели со времен сожжения Просперо, и о его судьбе ничего не было известно. До этих пор.
— Слова Алого Короля, — Санахт нарушил молчание, его голос был сухим от благоговения. — Ты ищешь тайны нашего отца…
— Да, — Ариман кивнул и с мрачным лицом оглядел пустующие места в круге. — Вот что мы приобрели ценою четырех жизней. Заклятье Рубрики потерпело неудачу, но ее зерна кроются в трудах нашего отца, в Книге Магнуса, — Ариман остановился, а когда заговорил снова, его голос был тихим, с налетом грусти. — Но что, если в его работе был изъян, ошибка, поразившая все то, на чем мы основывались? В первоисточнике мы сумеем найти изъян, а уже тогда найдем и способ устранить его. Санахт прав — за успех всегда нужно платить, но мы только начали платить за содеянное, и будем платить и дальше. Мы не склонимся перед судьбой, ни сейчас, ни потом. Скажите, кто из вас не готов заплатить за эту свободу?
Молчание стало ему единственным ответом.
Хемеллион шел по «Сикораксу», не смея поднять глаз. Лучше было не смотреть на тех, кто бродил по металлическому городу — об этой правде он узнал в считанные часы после того, как оказался на борту.
В первый раз, когда его освободили, он попытался бежать. Из-за серебряных цепей на лодыжках его бег больше походил на неуклюжую хромающую походку, но он бежал до тех пор, пока его легкие не стали гореть. Пробираясь через бронзовые и железные пещеры, он обнаружил высокую фигуру в шафранно-желтой одежде со скрытым под капюшоном лицом. Хемеллион взмолился о помощи, попросил помочь ему найти выход из железного города. Фигура в шафранной одежде не обратила на него внимания. Он поковылял к ней, не прекращая умолять, и схватил за полы одежды. В тот момент он понял, что совершил ошибку. Фигура обернулась. Хемеллион заглянул в тень капюшона прежде, чем успел остановить себя.
Когда он очнулся, его одежда была измазана блевотиной и кровью, в голове и ушах звенело, лицо лежало на кристаллическом иллюминаторе, в котором виднелись мигавшие вдали звезды. В таком состоянии его и нашел новый хозяин.
— Больше ты не попытаешься сбежать, — сказал Санахт, и он был прав. В тех звездах Хемеллион нашел еще одну правду: из железного города был только один выход — смерть.
Серебряные цепи звякнули, когда он ускорил шаг, минуя группку укутанных в желтые мантии кираборов. Машинные ремесленники зашипели и защелкали ему вслед, словно механические птицы. Ни один не осмелился преградить ему путь; некоторые даже ему поклонились, как будто багровая одежда была скорее знаком благоволения, чем рабства.
«Багровый», — подумал Хемеллион, цветов рабов-сервов, тех, кого подпустили к самим легионерам Тысячи Сынов, дабы ухаживать за их доспехами, чистить оружие и выполнять их веления. Наивысшей честью были белые одеяния послушников, но когда он вспоминал изможденных мужчин и женщин, которые пускали слюни от безумия или ползали по полу от ведьмовского прикосновения, то был рад, что никогда не заслужит подобной чести. Для него миновало всего полгода с тех пор, как он оставил свой мертвый мир и отправился в город на небесах, полгода привыкания к новой жизни и забывания о старой. Но сколько времени прошло в реальности, которую он покинул? Этого Хемеллион не знал. Санахт, его хозяин, как-то пытался объяснить ему парадокс времени в варпе, но это объяснение больше походило на безумие, чем на правду. Он не стал просить, чтобы ему растолковали подробнее.
Хемеллион остановился, прежде чем войти в коридор, ведущий в покои хозяина, и втянул сквозь зубы воздух. Он провел рукой по обритой голове и, убрав ее, увидел, что та стала липкой от пота. У него ушло два часа, чтобы добраться с нижних уровней до этого места. На Вохале он мог пройти крупнейший город из конца в конец всего за полчаса. Его ощущение масштабов было одним из самых незначительных, что изменилось в нем с тех пор, как он узрел смерть своего мира.
Хемеллион почувствовал, как внутри нарастает гнев, пока он старался отдышаться. Они отняли все, что он знал, обратили это в ничто одной мыслью. Они даже не предавали его людей мечу. Они просто убили все, что могло поддерживать жизнь, и позволили самой природе стать жнецом. Целый мир умер в пыли, дети вопили от жажды, старухи с голода ели высохшую землю. Хемеллион был там, когда пересох последний колодец, и отчаявшиеся люди попытались штурмовать крепостные стены. Тысяча Сынов сотворила ад, но с того момента, как он заглянул Ариману в глаза, Хемеллион знал, что сделано это было не от великой злобы. Нет, это было частью процесса. Эта правда поддерживала в нем жизнь, поддерживала в сердце ярость, когда они обрили ему голову, облачили в алое и сказали, что отныне и до самой смерти он будет прислуживать убийцам своего мира.
«Я увижу, как они сгинут. Я увижу, как они умирают в руинах своего звездного города. Я отыщу способ».
Он поднял глаза, внезапно осознав, что его помыслы пронизаны ненавистью. Он подавил эмоцию и подождал, пока сердцебиение не замедлится, а мысли не успокоятся. Они были ведьмовского рода, все они. Тысяча Сынов могла видеть его мысли, и если он не будет вести себя осторожно, они учуют в нем вонь измены. Хемеллион шагнул за угол и поковылял к входу в покои Санахта.
С обеих сторон от запертых дверей стояло по воину Рубрики. В глазных линзах под высокими гребенчатыми шлемами горел зеленый трупный свет. Приблизившись к входу, Хемеллион потупил глаза. Он не смотрел на Рубрику, даже от нахождения рядом с ними у него кружилась голова. Ему пришлось подождать всего удар сердца, прежде чем двери отворились и исчезли в бронзовых стенах.
Комната за дверьми могла бы показаться огромной, если бы не фигура, что стояла в дальнем ее конце. Даже без доспехов Санахт заставлял комнату выглядеть крошечной. На небесной синеве его одеяний порхали стайки золотых птичек. Тонкими чертами лица он напоминал Хемеллиону юношу, который в один момент стал взрослым, на нем не было ни единого шрама, пепельно-белые волосы были коротко подстрижены. Он держал в руке свернутый пергамент, еще больше свитков было разбросано по комнате и сложено в углах, погребя под собою черный каменный пол.
Хемеллион медленно поклонился.
«Как когда-то короли и полководцы передо мной», — раздался шепот в его разуме.
Санахт наклонил пергамент так, чтобы свет от парящих в воздухе светосфер упал на него под другим углом. Хемеллион ждал, все еще не разгибаясь.
— Наполни две чаши, — после долгого молчания произнес Санахт. Хемеллион выпрямился. На каменном плинте у стены стоял серебряный кувшин и три серебряные чаши. Чаще всего хозяин звал его почистить доспехи или перенести какой-то артефакт в другую часть корабля. Иногда Санахт вызывал Хемеллиона, а затем отпускал сразу после прибытия. Но легионер никогда раньше не просил Хемеллиона наполнить чаши.
Санахт поднял глаза. Пергамент выпал у него из пальцев и порхнул на усеянный свитками пол. Хемеллион встретился взглядом и со своим хозяином, но тут же опустил взор. Белизну правого глаза Санахта нарушали красные пятнышки, а его зрачок походил на неровную дыру, словно треснувший желток в кровавом яйце. Левый глаз был туманно-белым. Краешек рта Санахта дернулся, но если это было веселье, оно никак не проявилось на остальном его лице.
Хемеллион проковылял к серебряному кувшину и наполнил две чаши. Жидкость, что вылилась из кувшина, была настолько темно-красной, что походила на свернувшуюся кровь. Он принес обе чаши Санахту и протянул их.
Санахт рассмеялся, и звук этот оказался таким неожиданным и глубоким, что Хемеллион едва не выронил чаши. Легион потянулся и принял одну.
— Садись, — промолвил он. Хемеллион посмотрел на чашу, которую все еще держал в руке, затем обратно на полубога. — Садись.
Хемеллион огляделся, прежде чем медленно опуститься на пол. Секундой позже Санахт повторил его движение.
«Словно тигр, свернувшийся под деревом», — подумал Хемеллион. Рот Санахта снова дернулся. Он поднес чашу к губам и осторожно отпил из нее.
