Фрэнк Херберт - Бог-Император Дюны
— Вспомни свое собственное прошлое, — сказал Лито.
— Разумеется, Владыка! И в ней точно такой же потенциал, только он намного больше, чем был когда-либо у меня. Но это и делает ее опасной.
— И она не будет тебя слушать, — сказал Лито.
— Нет, но у меня есть агент среди мятежников.
«Наверняка, Топри», — подумал Лито.
Не нужно быть провидцем, чтобы понять, что у Монео наверняка имеется там свой агент. Со времени смерти матери Сионы, Лито все глубже и увереннее постигал образ действий Монео. На Топри ему указали подозрения Найлы. И теперь Монео выставлял напоказ свои страхи и действия, предлагая их, как цену за дальнейшую безопасность своей дочери.
«Как же неудачно, что от этой матери у него был только один ребенок».
— Вспомни, как я поступил с тобой в сходных обстоятельствах, — сказал Лито. — Ты знаешь требования Золотой Тропы не хуже меня.
— Но я был молод и глуп, Владыка.
— Молод и дерзок, но никогда не глуп.
Монео напряженно улыбнулся при этом комплименте, его мысли все больше и больше склонялись к вере, что теперь он понимает намерения Лито. Но, хотя, опасности!..
Подкармливая эту веру, Лито сказал:
— Ты знаешь, как сильно мне нравятся неожиданности.
«И это правда, — подумал Лито. — Монео-то уж точно это знает. Но даже когда Сиона удивляет меня, она остается для меня тем, чего я больше всего страшусь, одинаковостью и скукой, которые могут разрушить Золотую Тропу. Смотрите только, как скука на короткое время отдала меня во власть Данкана! Сиона — это тот контраст, по которому я узнаю свои глубочайшие страхи. Опасения Монео за меня хорошо обоснованы».
— Мой агент будет продолжать наблюдение за ее новыми товарищами, Владыка, — сказал Монео. — Мне они не нравятся.
— Ее товарищи? У меня у самого были такие товарищи однажды, давным-давно.
— Мятежники, Владыка? У Тебя? — Монео был неподдельно удивлен.
— Разве я не проявил себя другом мятежа?
— Но, Владыка…
— Заблуждения прошлого намного многочисленнее, чем ты только думаешь!
— Да, Владыка, — Монео смешался, но любопытство в нем не угасло. И он знал, что порой Богу-Императору надо было заболтать самого себя до одурения после смерти очередного Данкана. — Ты, должно быть, видел много мятежей, Владыка.
При этих словах Лито непроизвольно погрузился в воспоминания.
— Ах, Монео, — пробормотал он. — В моих путешествиях по лабиринтам моих жизней-памятей я повидал бессчетные места и события, которым я никогда бы не желал повториться.
— Я могу представить Твои внутренние странствования, Владыка.
— Нет, ты не можешь. Я видел людей и планеты в таких количествах, что они потеряли значение даже для воображения. О, какие пейзажи я проходил на этом пути. Каллиграфия чуждых дорог мерцала сквозь пространства и отпечатывалась на моем взгляде, смотрящем в дальнюю даль. Сотворенные природой скульптуры каньонов, круч и галактик заставили меня твердо понять, что я лишь пылинка.
— Не Ты, Владыка. Кто-кто, но только не Ты.
— Меньше, чем пылинка! Я видел людей и их бесплодные общества с таким повторяющимся однообразием, что их чушь наполнила меня скукой, ты слышишь?
— Я нисколько не хотел прогневать моего государя, — смиренно проговорил Монео.
— Ты и не гневаешь меня. Порой ты меня раздражаешь, но не более того. Ты даже не можешь вообразить, что я видел. Калифы, имджиды, ракаи, раджи, башары, короли, императоры, принцы и президенты — я видел их всех. И все они — феодальные атаманы. Каждый — маленький фараон.
— Простите мою самонадеянность, Владыка.
— Проклятие римлянам! — вскричал Лито.
Это он обращался внутрь к своим предкам: «Проклятие римлянам!» Смех его жизней-памятей заставил его поспешно бежать от них.
— Я не понимаю, Владыка, — рискнул заметить Монео.
— Это верно. Ты не понимаешь. Римляне разнесли фараонову заразу, как сеятель разбрасывает семена урожая следующего сезона — цезари, кайзеры, цари, императоры, царицы, пфальцграфы… Проклятие фараонам!
— Мне абсолютно не знакомы все эти титулы, Владыка.
— Я, может быть, последний из них всех, Монео. Молись, чтоб это было так.
— Как прикажет мой государь.
Лито пристально поглядел на своего слугу.
— Мы — убийцы мифов, ты и я, Монео. Это наша совместная мечта. Уверяю тебя с высоты бога-олимпийца, что правительство — это всеми разделяемый миф. Когда миф умирает, рушится и правительство.
— Так Ты учил меня, Владыка.
— Людская машина, армия сотворила нашу нынешнюю мечту, мой друг.
Монео прокашлялся.
Лито по небольшим признакам распознал нарастающее в Монео нетерпение.
«Монео понимает насчет армии. Он знает, что это мечта дурака, будто армии могут быть основным инструментом управления».
Поскольку Лито продолжал молчать, Монео подошел к лазерному пистолету, поднял его с холодного пола подземелья и начал его разряжать. Лито наблюдал за ним, думая о том, как эта крохотная сцена воплотила в себе целиком всю суть мифа об армии. Армия пестует технологию, потому что сила машин представляется близоруким такой очевидной.
«Лазерный пистолет не больше, чем машина. Но все машины терпят неудачу или их вытесняют другими машинами. И все же, армия поклоняется как святыне таким вещам, восхищающим и устрашающим. Поглядите, как эти люди боятся икшианцев! Нутром армия понимает, что это как в сказке о подмастерье колдуна. Что раз выпустив на свободу технологию, уже больше не найдешь волшебного заклинания, чтобы загнать ее назад в бутылку. Я научу их другому колдовству и другим заклинаниям».
Лито заговорил с населяющим его множеством:
«Видите, Монео разрядил смертоносный инструмент. Здесь порвана связь, здесь раздавлена маленькая капсула».
Лито принюхался, он ощутил устойчивый запах эфирных масел, перекрывающий запах пота Монео.
Все еще обращаясь внутрь себя, Лито сказал: «Но дух не мертв. Технология вскармливает анархию. Она наугад распределяет такие орудия. Ими она провоцирует на насилие. Способности изготовлять и использовать устройства, предназначенные для жестокого разрушения, неизбежно переходят в руки все меньших и меньших групп, пока наконец не становятся доступными для отдельной личности».
Монео вернулся на свое место перед Лито, небрежно держа в правой руке разряженный пистолет.
— На Парели и на планетах Дана идут разговоры об еще одной священной войне против подобных вещей.
Монео приподнял лазерный пистолет и улыбнулся, показывая тем, что понимает парадокс таких пустых мечтаний.
Лито закрыл глаза. Многочисленные жизни-памяти внутри него хотели поспорить, но он заставил их замолчать, подумав: «Джихады создают армии. Бутлерианский Джихад пытался очистить наш космос от машин, которые подражают уму человека. Бутлерианцы оставили армию в своем кильватере, а икшианцы все так же производят сомнительные устройства… за что я им благодарен. Что подлежит проклятию? Идеология разрушения — и неважно, какие инструменты при этом используются».
— Это произошло, — пробормотал он.
— Владыка?
Лито открыл глаза.
— Я удалюсь в свою башню, — сказал он. — Мне нужно много времени, чтобы оплакать своего Данкана.
— Новый уже на пути сюда, — сказал Монео.
Ты, первый, кто по меньшей мере за четыре тысячи лет встретится с моими хрониками, остерегайся. Не считай за честь свое первенство в чтении откровений моего икшианского хранилища. Ты найдешь в этом много боли. Я никогда не заглядывал за пределы этих четырех тысячелетий, разве что кидал беглый взгляд, дабы убедиться, что моя Золотая Тропа цела. Отсюда я не уверен, что могут означать для твоих времен события, описанные в моих дневниках. Знаю лишь, что мои дневники преданы забвению, и что события, мною описанные, наверняка дошли до тебя через многие эпохи в искаженном виде. Уверяю тебя, способность видеть наше будущее может стать источником скуки. Крайне докучливым может стать даже, когда тебя почитают за бога — как определенно почитали меня. Мне не раз приходило в голову, что святая скука — вполне подходящий и достаточный повод для изобретения свободы воли.
Надпись на хранилище в Дар-эс-Балате
Я — Данкан Айдахо.
Вот почти все, что ему хотелось знать наверняка. Ему не нравились объяснения тлейлаксанцев, их истории, но с другой стороны, Тлейлакса всегда страшились. Не доверяли ему и страшились.
Они доставили его на эту планету на небольшом челночном корабле Космического Союза. Прибыли они, когда зеленое полыхание показавшейся из-за горизонта солнечной короны начинало развеивать сумерки, а корабль их в это время погружался в тень. Космопорт выглядел совсем не таким, каким Данкан его помнил: теперь он был больше, и окружен странными строениями.
