Ведьма и тьма - Вилар Симона
– Сейчас и пойду. Что тянуть? Пока доберусь, уже стемнеет. Я знаю, когда в лагере Цимисхия перекличка и когда трубят отбой. Как все затихнет – и попробую.
– Пусть хранят тебя боги, Калокир, – произнесла Малфрида. – Пусть хоть они берегут тебя… если ты в своего Распятого не веришь!
– Я сам справлюсь, – улыбнулся Калокир.
И сообщил, что смог раздобыть для них с Невеной кобылу. Неважная лошаденка, но они смогут уехать. Куда? Пока пусть Невена ей помогает, он немало серебра передал болгарке, где-нибудь смогут устроиться. А потом… Малфрида всегда была дерзкой и смелой, она придумает…
Он встал, а Малфрида невольно подалась вслед за ним:
– Калокир!
И протянула руку. Рука была в повязках, боялась, не коснется, побрезгует, но он мягко взял ее в свои ладони. Потом склонился, коснулся губами повязок, замер на миг.
– Всегда тебя помнить буду. А если жив останусь… отыщу, где бы ты ни была!
И ушел. Только силуэт его еще раз мелькнул в сумерках да послышались легкие удаляющиеся шаги.
Когда Невена принесла ведьме целительное питье, та лежала, содрогаясь от плача. Так хотелось верить, что и впрямь все сбудется, что найдет ее ромей Калокир… Она будет ждать. Ибо никто ей больше не нужен. Только он.
Глава 16
Калокир появился у костра отпущенных на побывку мардаитов как ни в чем не бывало. Уже протрубили отбой, но свободные от службы матросы и не думали расходиться. Подходя к огню, он еще издали прислушался к их разговорам и понял, что здесь собрались выходцы из отдаленной фемы Халдия[110]. Среди массы людей, которых Цимисхий собрал для похода на Дунай со всей огромной империи, было немало воинов, которые прежде никогда вместе не воевали и, следовательно, не знали друг друга в лицо.
Он приблизился – в одной руке удилище, в другой осетр, которого Калокир, вместе со снастью, приобрел за несколько монет у какого-то местного рыбака, возвращаясь вдоль берега к лагерю.
Подошел, приветствовал халдиейцев, сказал – мол, повезло с рыбалкой, хочет поделиться уловом – такую рыбину одному все равно не одолеть.
Его предложение было встречено с одобрением.
– Садись с нами, друг, – сказал один из сидевших у костра. – От осетрины мы, клянусь покрывалом Богородицы, не откажемся, а вино наше, пусть и кислое местное, все же утоляет жажду.
У огня разговорились. Калокира спросили, с какого он корабля, и он, разумеется, назвал не тот, с которого сошел на берег несколько дней назад, а большой дромон, стоявший на рейде ближе других к Доростолу. Еще полюбопытствовали, откуда он родом – Византия велика, кого только не встретишь, – и Калокир назвался киприотом: Кипр не так давно вошел в состав империи, так что вряд ли среди собравшихся найдется такой, кто станет донимать его вопросами о родине. А так – доброволец с далекого Кипра, и все. Добровольцев на суда собирали отовсюду; рабов во флоте Византии не держали, экипажи состояли из наемников, в основном из бедноты, которая надеялась подзаработать на службе. Ибо чем больше у них было плаваний, тем больше им платили за службу.
Вот об этом и толковали у костра: кто где плавал, сколько получал, кого из приятелей где потерял. Но в основном все сходились во мнении, что этот поход для мореходов вышел почти мирным. Ну, пожгли горючей смесью суда князя язычников в устье Дуная, а здесь, у Доростола, ладьи русов князь приказал укрыть на берегу, дабы их тоже не погубили огнем. Вот мардаиты императора и торчат на реке уже третий месяц, и только недавно их стали отпускать на побывку. Хвала Всевышнему, друнгарий флота Лев наконец-то сообразил, что на его большие корабли русы на своих суденышках напасть не осмелятся. Зато на берегу императорским войскам не сладко приходится – язычники обороняются отчаянно, да еще и вылазки устраивают. Утешает одно – Доростол взят в кольцо, а русов в нем, как сельдей в бочке, и сколько бы они ни отсиживались за мощными стенами, скоро начнут голодать и запросят пощады.
– А кто знает, что за шум был пару дней назад? – спросил Калокир, поворачивая вертел с осетром.
Надо было выяснить, что произошло за время его отсутствия. Тут все разом заговорили о бегстве русской ведьмы, которую удалось схватить людям императора. Цимисхий велел ее не казнить, а держать в клетке. Но, на взгляд моряков, надо было ее тут же обезглавить, тело спалить, а пепел сбросить в реку.
– Русы чуть не все колдуны и оборотни, – крестились мардаиты. – Чего с ними возиться, особенно с бабами. Говорят же, что среди трупов русов, павших в боях, немало женщин в доспехах. Дикари и безбожники!
Калокир снова спросил про ведьму. По общему мнению, она как-то просочилась сквозь брусья своего узилища, да еще и стражей погубила. Ее искали, но потом священники просто окропили все вокруг святой водой, ибо известно, что колдуны от этого силу теряют, а то и подохнуть могут. Недаром тело пленной ведьмы ранами покрылось, когда ее святой водой кропили.
– Только император сильно гневался, что ведьма скрылась, – поддевая ножом ломоть осетрины, заметил один из моряков. – Говорят, хотел базилевс, чтобы поворожила она ему. Вроде как однажды он уже имел с ней дело, и все предсказанное сбылось.
– Чтобы базилевс с такой нечистью путался, скажешь тоже! Наш Цимисхий – богохранимый правитель. И воин, каких поискать. Говорят, когда брали Преславу, он сам сражался, как простой гоплит. А тут даже посетил раненых, каждого осмотрел и приказал, чтобы за его пострадавшими людьми был отменный уход. И этого варвара Сфендослава он обязательно победит, тут и к ворожее обращаться не надо. Слава нашему императору Цимисхию! Выпьем же за него!
Калокир вместе со всеми сделал глоток кислого вина, потом молча жевал свой кусок рыбы и думал, что еще недавно ромейские воины верно служили его покровителю Никифору Фоке и восхищались тем, как он много сделал для армии, а теперь восславляют убийцу прежнего базилевса, готовы сражаться и умирать за него. Нет, у русов больше чести, несмотря на то что их считают варварами и разбойниками. Поэтому Калокир и не сомневался, к кому примкнуть. Пусть и придется сражаться против ромеев… Но кто для него теперь свои? Русы. Так уж сошлось.
Позже он спросил, какую из лодок можно взять, чтобы переправиться на свое судно. И ушел, не простившись. До большого дромона, стоявшего на рейде, добрался без происшествий, но с кормы корабля его осветили факелом, спросив, чего надо. Голос над рекой далеко разносится, и Калокир лишь сипло огрызнулся, что спьяну перепутал корабль. Стал огибать выгнутое брюхо дромона, а когда свет факела исчез, бесшумно вывалился за борт.
Выросший в Херсонесе, на море, плавал он превосходно. Но течение оказалось очень сильным. Калокир глубоко ушел под воду, а когда вынырнул, увидел, что его далеко снесло. Позади слышался какой-то шум – дозорные на кораблях заметили увлекаемую течением лодку без гребца. Калокир набрал в грудь побольше воздуха, прикинул направление и снова погрузился в глинистую муть реки. И так несколько раз подряд.
Дунай широк и могуч. И когда Калокир подплыл к каменному молу близ Доростола, он совсем выбился из сил. Стал выбираться… и его тут же схватили.
– Ты погляди, ядрена вошь, лазутчик!
Это было сказано по-славянски. И так же по-славянски с размаху дали в зубы, сшибли обратно в реку. А когда вынырнул, стали топить древками копий.
Калокир выкрикнул, задыхаясь:
– Во имя Перуна! Дайте слово сказать! У меня вести для князя. Он ждет меня!..
– Гляди-ка, по-нашему лопочет! – заметил кто-то.
– Да ромей это! Вишь, куртка на нем какая!
Новый удар древком едва не лишил Калокира сознания. Захлебываясь и цепляясь за камни мола, только и смог сказать:
– Маму вашу леший поимей! Вы что ж, мозгами шевелить неспособны?
– Да он вроде по-нашему лается! – пробормотал один из русов после некоторого замешательства.
И его выволокли из воды на берег. Стояли над жадно хватавшим воздух Калокиром и все сомневались – лазутчик или не лазутчик? Потом решили у десятника спросить.
