Лихолетье (СИ) - Романов Герман Иванович
— Батюшка, тут курить нельзя. Я Григорию Борисовичу то изредка позволяю, три раза, как Викентий Александрович рекомендовал. И не больше — потом от дыма проветривать приходится, чтобы этой гадостью не дышать! В больницах не зря так поступают — я сама все видела!
— Вот, выучил в гимназии дочь, ваше превосходительство, родному отцу уже пеняет, — казак притворно закряхтел, однако коробку спрятал. Но по нему было видно, что дочерей Ефим любит и всячески балует. И то, что учебу в гимназии им оплатили, о многом говорило. Хотел, чтобы обе барышнями образованными вышли, и замуж отдать за офицеров или чиновников, чтобы не горбатились на хозяйстве с утра до ночи. Наглядная польза от образования, а крестьяне (пусть даже нацепившие лампасы) всегда практичны. А дочь у него пусть не красавица, конопатая, с веснушками, но статная, и знающая себе цену. Единственная в семь с образованием — не просто с отличием гимназию окончила, но и учительский класс, да еще курсы сестер милосердия — в больнице за раненными солдатами в прошлом году ухаживала. И языкатая, спасу нет — оторва, за словом в карман не полезет, как и матушка ее. Такую в жены только офицеру брать надобно — боевой подругой будет, не предаст, крепким тылом по жизни будет.
— Иди, батюшка, нам ногу и руку разминать надобно, — девчонка принялась расставлять банки, раскладывать тряпочки на столе. — Твой присмотр без надобности, мы не греху прелюбодеяния предаваться будем. Хотя… Я бы не отказалась от такого жениха, сделай он мне предложение!
Девчонка обожгла его таким взглядом, что он невольно покраснел, а у отца на лице проступило смущение. Громкий смех Анны разрядил обстановку — девчонка искренне радовалась, что ей удалось смутить взрослых…
Казаки Красноярского дивизиона охраняют митинг протеста против разгона большевиками Учредительного Собрания в Петербурге. Но поздно — началось «триумфальное шествие советской власти», как будет написано в учебниках…
Глава 7
— Выступать нужно немедленно, брате полковник, пока большевики не опамятовались. Потом будет поздно — нужно воспользоваться удачным моментом, второй такой нам вряд ли подвернется.
Прибывший на станцию капитан Гайда, командир 7-го Татранского полка 2-й Чехословацкой добровольческой дивизии, не находил себе места, расхаживая по штабному вагону. За столом сидел срочно приехавший из Пензы поручик Чечек, нервно куривший одну папиросу за другой. Подполковник Войцеховский задумчиво смотрел на карту, мысленно прикидывая возможные последствия от выступления. Ситуация обострилась настолько, что военное столкновение с большевиками стало неизбежным…
С началом мировой войны чехи и словаки, верноподданные императора Австро-Венгрии, «доброго старого кайзера» Франца, отнюдь не горели желанием сражаться и умирать за «двуединую монархию». А потому при первом удобном случае «братушки» норовили сдаться в плен, не желая воевать против русских. Вначале их, как всяких немцев и венгров высылали за уральские хребты, в лагеря для военнопленных. Там хотя и выдавали хлебную пайку, но «сидеть» все же было голодно, да и сибирские морозы многим пришлись не по вкусу. Но вели себя славяне по отношению к Российской империи вполне лояльно, не чурались браться за любую работу. Так что чиновники, убедившись в благонадежности чехов и словаков, уже на втором году войны, по мере увеличения числа мобилизованных, восполнить ими убывающее на фронт число русских рабочих. И «братушек», среди которых большинство составляли пролетарии, стали отправлять на заводы, причем даже столичные, где они усердно трудились, и мысли о забастовках даже в головы не приходили, в отличие от русских «коллег».
Ситуация изменилась к концу пятнадцатого года, когда в ходе «Великого отступления» русская армия оказалась порядком обескровленной. И вот тут союзники по Антанте приняли окончательное решение по развалу «двуединой монархии» — признали сформированный Чехословацкий Национальный Комитет, поначалу носивший более скромное название, во главе с доктором Томашом Массариком.
Хотя тут французы с англичанами запоздали — российский император Николай II, придерживаясь идей панславизма, повелел создавать первые части из чехов и словаков еще до начала злосчастного «Горлицкого прорыва». Решение вполне здравое и предусмотрительное — именно чехословацкие воинские формирования должны были стать опорой оккупационной власти, когда царские войска перейдут на южную сторону Карпат. «Братушки» охотно откликнулись на призыв, хлынул поток добровольцев — все прекрасно понимали, что свобода завоевывается исключительно с оружием в руках.
Вот только создание многочисленных чехословацких частей саботировалось, несмотря на ясно выраженную волю Верховного Главнокомандующего — у сановников, получавших мзду из Лондона и Парижа на этот счет были тогда иные указания. «Лед тронулся» лишь в конце шестнадцатого года, когда иссяк напор наступления, предпринятого Юго-Западным фронтом под командованием генерала Брусилова. Одну сформированную бригаду развернули в две, а летом семнадцатого года решением Временного Правительства число увеличили до четырех. А это уже целый армейский корпус из двух полнокровных дивизий. Могли бы и втрое больше — полтораста тысяч чехов и словаков изъявили желание сражаться против Австро-Венгрии, став «скверными» подданными нового кайзера Франца.
Офицерский состав был в большей части русским по своему составу, чехи и словаки имели скромные чины поручиков и капитанов. В полки корпуса старались уйти все те, кто ненавидел большевиков в частности, и революцию как таковую в целом. Эти новые добровольцы желали продолжения войны с немцами до победного конца. Отборный человеческий материал, закаленный в горниле трехлетней войны, умеющий не просто воевать, а хорошо сражаться, самоотверженно, с отрешением — а потому опасный. И что хуже всего — прошедшие с ними бои чехи и словаки им верили, а потому были готовы пойти куда угодно.
Проблема была только в оснащении и вооружении формируемых чехословацких частей — в охваченной смутой России начался самый натуральный бардак, сразу отразившийся на фронте. Солдаты устали от войны, а после «приказа номер один» регулярная армия стала превращаться в митингующую вольницу, не горевшую желанием «положить свой живот на алтарь революции», и тем посмертно заслужить «свечу немеркнущей славы» в память о положенной за интересы «министров-капиталистов» жизни. Широко разрекламированное июньское наступление провалилось не просто с треском — оно закончилась настоящей катастрофой.
Немногие «ударные» части, сформированные по приказу главнокомандующего, генерала Лавра Георгиевича Корнилова прорвали фронт австро-венгерских армий, вот только их жертвенный порыв не был использован. Армия не желала воевать, в дивизиях выносили соответствующие резолюции, дезертирство приобрело широкий размах, а потому его стали стыдливо именовать в газетах «само-демобилизацией», ведь неудобно называть «защитников революции» трусами и шкурниками.
Чехи и словаки всех четырех полков прекрасно проявили себя в начавшемся наступлении — в отличие от русских у них была четкая мотивация, ведь они сражались за создание будущей собственной республики. Дрались яростно, насмерть, в плен не сдавались — раненые подрывали себя гранатами, стараясь изувечить лицо, но не сдаваться в плен. И причина такой жертвенности была обоснована — попавшие в руки австрийцев или венгров славяне считались изменниками, со всеми вытекающими отсюда жестокими последствиями, причем семьи сразу попадали в проскрипционные списки. Так что пощады никто не ждал — воевали яростно, проливая кровь на русской земле, заслужив в боях соответствующую репутацию. Заставили себя уважать!
С приходом к власти большевиков и заключением последними в Брест-Литовске мира с Германией и Австро-Венгрией, сорок пять тысяч чехов и словаков, личный состав двух дивизий, оказались в ужасающей ситуации, чреватой разными сложностями и скверными для них последствиями. Выбора для них практически не было — или разоружиться и дружными колоннами снова последовать в лагеря для военнопленных, из которых и так с трудом вырвались, либо перейти на сторону большевиков, которые направили по полкам своих агитаторов. Вот только уговорить удалось всего несколько сотен — радикальные революционные идеи разбились о национализм и мелкобуржуазные интересы чехословацкого воинства. Последнее мечтало о «самостийности» в карпатских горах, которая была утрачена еще в эпоху гуситских войн, когда боевые повозки «таборитов», воевавших под началом слепого полководца Яна Жижки, наводили ужас на крестоносцев.
