Мари Сойер - Дело ведьмы
— Мне не в чем каяться.
— Значит, не признаёшь себя виновной?
— Нет, не признаю.
— Милая, вот видишь, это называется «жом». Мы поместим большой палец твоей руки между винтами, сожмём их, и, поверь, ничего приятного ты не испытаешь. Так ты по-прежнему не хочешь признать свою вину?
— Я не виновна!
— Жаль, моя милая, что ты не хочешь проявить благоразумие и смирение. Приступайте!
Палач схватил руку знахарки и с величайшим удовольствием воплотил описанную выше пытку в действительность. Фелиция вскрикнула, видя, как из лопнувшей кожи сочится кровь.
— Милая, покайся, ведь ты должна осознавать, что будет только хуже, это только начало, — продолжал свои увещевания инквизитор.
Поскольку это не привело к признанию жертвы, инквизиторы решили ужесточить дальнейшие способы получения раскаяния. Следующим уровнем пытки был так называемый «испанский сапог». Палач заключил ногу жертвы между двумя пилами и сжимал их сильнее после очередного отрицательного ответа на вопрос о признании и раскаянии. Сквозь истошные вопли женщины он сжал эти тиски до такой степени, что кость распилилась, и вышел костный мозг. Крики несчастной были слышны далеко за пределами пыточной, служа напоминанием для других заключённых о том, что ждёт их самих. Так прошло несколько часов. По закону жертва могла быть подвержена пытке только один раз, поэтому судьи часто делали перерывы, чтобы подкрепить свои силы хорошей едой и вином, а тем временем жертва могла часами находиться вздёрнутой на дыбе или сидящей на «деревянной кобыле».
— Эй! Палач, вздёрни-ка её на дыбу, пускай подумает пару часов, пока мы обедаем.
Приказ был исполнен незамедлительно, и инквизиторская коллегия удалилась, оставив несчастную мучиться в таком положении. Вряд ли даже сильный мужчина в течение длительного времени выдержал бы пытку на дыбе и не покаялся во всех предписанных ему прегрешениях, лишь бы снова очутиться ногами на твёрдой земле. Суть пытки сводилась к следующему: руки подвергавшегося пытке связывали на спине и прикрепляли к верёвке. Тело же оставалось свободно висеть в воздухе или клалось на деревянную лестницу, в одну из ступеней которой были воткнуты острые колья. С помощью верёвки, переброшенной через блок, расположенный на потолке, человека поднимали и так вытягивали, что нередко происходил вывих «вывороченных» рук, находившихся при этом над головой. Тело каждый раз внезапно опускали, а потом медленно поднимали, причиняя человеку нестерпимые муки. Фелиция промаялась на дыбе довольно долгое время, прежде чем вернулись её мучители и продолжили истязание несчастной.
Следующей частью сего адского действа было «ожерелье». Кольцо с острыми гвоздями внутри одевали на шею жертвы. Острия гвоздей едва касались шеи, но при этом ноги подвергавшегося пытке поджаривались на жаровне с горящими углями, и человек, судорожно извиваясь от боли, сам натыкался на гвозди «ожерелья». Инквизитор неторопливо задавал до идиотизма похожие по своему смыслу вопросы: «Ты признаешь себя ведьмой?», «Признаешь ли ты своё участие в шабашах, нанесении вреда скоту, урожаю и людям?» или же «Признаёшь ли ты тот факт, что участвовала в сношениях с дьяволом и всячески старалась ему угодить?» Наконец, сквозь бессвязные вопли боли он сумел различить довольно чёткие слова:
— Да! Признаю! Я всё признаю! Будьте вы прокляты!
Инквизитор кивнул, давая палачу знак, что пытка окончена и теперь можно приступать к чтению приговора и оглашению вины.
— Итак, Фелиция Харт, ты признаёшься виновной в ведовстве, сношениях с дьяволом и в пособничестве ему, а также в порче урожая, истреблении скота, человеческих жертвоприношениях, отступничестве от Великой Католической Церкви и ереси. Суд признал тебя ведьмой, и завтра на рассвете ты будешь сожжена заживо на главной площади города.
Глава 5
Утром их разбудили зычные голоса глашатаев, призывавших всех на площадь поглазеть на сожжение ведьмы. Ванда, за время пути соскучившаяся по мягкой и уютной постели, хотела ещё поспать и не придала никакого значения крику, доносившемуся с улицы. Марта же вскочила и с молниеносной скоростью принялась расталкивать Ванду, повторяя:
— Вставай! Слышишь? Вставай! Ванда! Твою тётю сейчас сожгут на городской площади, а ты так и будешь продолжать нежиться в мягкой постельке! Вставай! Вставай, я тебе говорю! Ну, проснись же!
Девушка, с трудом разомкнув свинцовые веки, медленно и очень неохотно встала с кровати.
— Марта, успокойся, тебе просто приснился кошмар, а ты принимаешь его за действительность, такое бывает, я сама иногда путаю сон с явью…
— Ты что, не только оглохла, но ещё и ослепла впридачу?! Посмотри, толпы людей стекаются на городскую площадь и несут с собой кучи хвороста! Фелицию собираются сжечь на костре, ты хотя бы это понимаешь?
Ванда вскочила и, наскоро одевшись, побежала на городскую площадь. Марта опрометью кинулась за ней. На главной и единственной площади города было столько народу, что если бы какой-нибудь особо беспечной птичке захотелось справить нужду, она непременно попала бы на чью-то макушку, шляпу или чепец какой-нибудь достопочтенной матроны. Ванда, расталкивая всех локтями, подобралась вплотную к эшафоту. Запыхавшись, она остановилась у довольно тучной бабы и поинтересовалась:
— Вы случайно не знаете, что здесь происходит?
— Как? Ты разве сама не знаешь? — абсолютно искренне поинтересовалась бабища.
— Неужели вы, в самом деле, думаете, что я стала бы интересоваться об этом у вас, если бы знала ответ!
— Да ты не серчай! Сегодня ведь весь город об этом и говорит: ведьму поймали недалеко от города, осудили, а сейчас сожгут, наверное, вот и всё.
— А кто она, вы о ней что-нибудь знаете?
— Да, собственно, ничего такого, чего не знал бы каждый горожанин. Она была знахаркой в какой-то деревне, а поймали её спустя сутки после того, как она и ещё несколько крестьян разграбили фургончик шерифа, приехавшего за налогами. Деревню выжгли, а ее, обвинив в ведовстве, босиком приволокли в город.
Ванда стояла, чувствуя, что её начинает бить крупная дрожь.
— А имя? Вы знаете её имя?
— Имени? Нет, имени я не знаю. Да и какая кому разница, как зовут ведьму? Ведь для всех важно не то, как её зовут, а то, что она ведьма.
Разговор прервался появлением конвойных и худой, сильно измождённой и избитой женщины. Ванда пригляделась и с трудом узнала в этой несчастной свою тётю, слывущую знахаркой в той деревне, что выжгли представители закона. Рослый мужчина начал привязывать осужденную к столбу, вбитому посередине эшафота, основание которого было завалено хворостом.
Секунду спустя в бывшую знахарку полетели камни, сопровождаемые криками: «Ведьма». Они больно били женщину по лицу и телу, оставляя после себя кровавые подтёки. Ванда стояла, не находя в себе сил пошевелиться, и смотрела на ужасающее своей жестокостью зрелище. В это время на эшафот взбежала какая-та маленькая девочка и, попытавшись закрыть Фелицию своим телом, закричала:
— Стойте! Хватит! Она не сделала ничего плохого! Она же лечила людей!
Несколько минут спустя Ванда узнала в кричавшей Марту и бросилась к ней, но толпа, сбежавшаяся вплотную к эшафоту, не дала сделать ей и шага. Прицельно брошенный камень попал в голову девочке. Чуть слышно вскрикнув, она упала на плохо обтёсанные доски эшафота, тёмная лужа крови неспешно разливалась вокруг. Увидев это, Фелиция истошно закричала:
— Ребёнка! Ребёнка за что?! Чёртовы фанатики! Чтоб вы сдохли!
Ещё один камень, брошенный в знахарку, ещё больше усилил поток её проклятий, сыпавшихся на головы всех присутствующих. Ванда стояла, закусив губу, не в силах сдержать рвущиеся наружу рыдания. Жаркие языки разгоравшегося пламени начали лизать тело привязанной к столбу женщины.
Крики проклятий сменились криками боли. Теперь Ванда уже не сдерживала слезы, быстро катившиеся по щекам. Впервые в жизни ей показалось, что она потеряла всё, что у неё было. Потеряла тётю, сестру. Марта не была ей родной по крови, но жизнь связала их гораздо крепче. И вот сейчас Ванда видела, что тела дорогих ей людей пожирает огонь, а она, она, будучи настоящей ведьмой, стояла и абсолютно ничего не могла сделать, чтобы помочь своей тёте или хотя бы Марте, чьё тело один из конвойных так спокойно и равнодушно бросил в огонь, словно он каждый день только и занимался тем, что сжигал невинных людей. Так девушка и стояла, ненавидя всех этих людей, рука которых не дрогнула перед убийством ни в чём неповинных женщины и ребенка.
Фелиция, душа которой уже отлетела в мир иной, престала биться в агонии. Люди, поняв, что зрелищ на сегодня больше не предвидится, начали расходиться по домам, тихо, почти неслышно обсуждая произошедшее и обмениваясь впечатлениями, вызванными казнью. Шли долгие и томительные минуты какой-то неестественно мёртвой тишины, а Ванда всё ещё стояла на городской площади возле наполовину сгоревшего эшафота, и только крупные капли начинавшегося дождя смогли вывести её из этого состояния…
