Татьяна Корсакова - Сердце зверя
– Сонечка, а пойдем-ка, проводишь старика.
Не хотела она его провожать, боялась оставить отца, но в голосе Соломона Яковлевича почудилось ей что-то особенное. И отец махнул рукой успокаивающе – иди, не бойся, ничего со мной не случится.
Соломон Яковлевич жил, словно в норе, квартира его была темной и захламленной, в ней пахло сыростью и какими-то химикатами. В передней он неожиданно крепко сжал Софьин локоть, сказал уверенным, совсем не стариковским голосом:
– Есть у меня подарок для Петра. То есть еще нет, но сейчас будет. Обожди, Сонечка. Да не стой столбом, со мной идем, в мастерскую.
Она не стала отказываться, понимала, что отказ старика смертельно обидит, послушно прошла следом, уселась на неудобный стул, принялась ждать. Только бы ждать пришлось не слишком долго.
Не пришлось. Работал Соломон Яковлевич удивительно быстро и ловко, очки свои отложил в сторонку, зажег спиртовку, взялся за инструменты.
Всего через полчаса подарок был готов – простенький нательный крестик, совершенно без прикрас и затей. Простое железо с вплавленной в него толикой иного, тускло-серого металла. С металлом этим Соломон Яковлевич обращался как с величайшей ценностью, шкатулку, в которой он хранился, достал из сейфа, надежность которого когда-то специально для него проверял отец.
– Вот, бери, – сказал и протянул Софье крестик. – Мало у меня его осталось, очень мало, но на какое-то время, думаю, на полгода-год ему станет лучше. Болезнь отступит. Только крестик пусть носит не снимая. Исцеления я не обещаю, не то у меня призвание, – он усмехнулся и потер мясистый нос, – но время какое-никакое вы выиграете. Бери и беги, вижу, что не терпится!
Подарок Соломона Яковлевича помог, отцу и в самом деле стало легче. Многим легче! Дышал он теперь без того страшного клекота, который так пугал Софью, ушла слабость и нездоровая синева. Случилось-таки чудо! Вот только Софья твердо помнила, что чудо будет недолгим, потому что удивительного металла у Соломона Яковлевича больше не осталось, а того, что он использовал, на всю отцовскую жизнь не хватит.
Решение пришло само собой – Софья всегда отличалась решительностью. Если тот чудесный металл где-то имеется – а он обязательно имеется! – она его непременно отыщет. Надо лишь поговорить с Соломоном Яковлевичем. Вот только разговаривать старик не желал, даже в квартиру свою Софью впустил лишь после долгих уговоров, но она умела добиваться своего не мытьем, так катаньем. И добилась-таки удивительного, больше похожего на сказку рассказа про металл под названием Полозова кровь, который обычные украшения превращает в шедевры, но самое главное – исцеляет раны и продлевает человеческую жизнь. Пусть сказка, но у сказки этой имелись реальные герои с именами и фамилиями. А уж узнать про людей этих все возможное Софье труда не составит, надо только попросить многочисленных отцовских знакомцев.
Уже через две недели она знала о Чернокаменске и людях, в нем живущих, если не все, то очень многое. Из тех сказочных героев, о которых рассказывал Соломон Яковлевич, в живых остался только один – архитектор Август Адамович Берг. Не так давно он овдовел, жену его Евдокию застрелили в собственном доме какие-то лихие люди. Прискорбно, но Софью чужая смерть волновала в тот момент меньше всего. У Евдокии имелся племянник, которого никто, в том числе и мастер Берг, ни разу не видел. Про племянника Софья тоже разузнала, про его нелепую и раннюю смерть в поножовщине. Так и родился ее сумасшедший план явиться в Чернокаменск под видом вдовы того самого племянника. Конечно, многим проще было бы, не мудрствуя, взяться за поиски Полозовой крови самой, заплатить кому следует сколько нужно, но только план этот пришлось отмести сразу же. Соломон Яковлевич особо настаивал, что Полозову кровь нельзя купить или взять силой, отдать ее может лишь прежний ее владелец или тот, кто с ее силой соприкасался. Из тех, кто, возможно, соприкасался, Софья знала лишь мастера Берга. Не знала она лишь того, какой скверный, какой сложный окажется у него характер.
А отца она обманула, впервые в жизни сказала неправду, потому что знала, что не отпустит, а если и отпустит, то приставит к ней охрану из числа самых верных, самых шустрых. Вот только с охраной сделать она ничего не сумеет, ни сиротой, ни несчастной вдовой прикинуться не сможет. Поэтому она и сказала отцу, что отправляется не в Чернокаменск, а в Кунгур в гости к гимназической подруге, которая к тому времени успела выйти замуж и обзавестись двумя детьми. Тогда Софье казалось, что осуществить задуманное будет легко, ведь она умная и ловкая, а еще фартовая, как говорил отец.
Глупая она оказалась, а не фартовая, не думала, не гадала, что с ней сделает этот темный город, каких людей она здесь повстречает, каких не-людей… И, уж конечно, она не думала, что такой вот непроглядной ночью будет сидеть голая, босая и лить слезы о том, кто ушел и теперь наверняка больше не вернется, потому что не нужна ему девица умная, ловкая и фартовая. Ему совсем другая девица нужна…
* * *Дмитрий злился. Никогда раньше не чувствовал он такой боли и такого отчаяния, как сейчас. Да и вообще, никогда раньше он так остро не чувствовал окружающий мир и себя в этом мире. Еще совсем недавно всем миром для него была Софья, и случившееся между ними казалось ему чудом, подарком судьбы. До этого странного, мучительного для них обоих разговора.
Обманщица. Из всего, что он о ней знал, правдивым оказалось только имя. Может быть, если бы она рассказала, попыталась объяснить, он бы понял и принял. Но она не стала объяснять. «Я соврала, – сказала она вместо этого, – помрачение какое-то на меня нашло».
Помрачение… Это слово оказалось острее волчьих когтей, потому что для Дмитрия случившееся не было помрачением. До тех пор, пока Софья не призналась в обмане.
Когда Дмитрий вышел из ее дома, небо уже окрасилось розово-серым, а по земле стелился предрассветный туман. Многострадальная дверь висела на одной петле, а он и не помнил, как такое случилось. Он вообще мало помнил из событий минувшей ночи. Началось все с жалобного собачьего воя и выстрела. Дмитрий сразу понял, что это Софья, как понял он и то, что стреляет она не просто так.
Никитична уже спала и от выстрела не проснулась, даже когда Дмитрий, на ходу натягивая штаны, едва не опрокинул попавшийся на пути стул. Ружье он теперь всегда держал заряженным, вот только запасными патронами не озаботился, а ошибку свою понял, лишь оказавшись один на один со зверем.
В тот момент Дмитрий ясно осознал – теперь уже все, во второй раз тварь его не отпустит. А она все медлила, всматривалась, втягивала воздух черными влажными ноздрями, не спешила пускать в ход ни клыки, ни когти. От твари пахло кровью и мокрой шерстью. В желтых глазах ее он видел свое собственное отражение, а еще почти человеческое удивление. Все это случилось за мгновение до того, как волк ушел, в один гигантский прыжок преодолел высокий забор, истаял в темноте. Повезло. В который уже раз…
А вот Софье не повезло. Когда Дмитрий увидел ее, лежащую на земле, подумал о самом страшном и испугался так, как не пугался никогда в своей жизни. Но оказалось, что она жива и даже почти невредима, и вопросы задает обидные, спрашивает, все ли с ним в порядке, в то самое время, когда сама чуть не умерла. Но злиться по-настоящему он на нее не мог, потому что сердце переполняла радость и другое, доселе неведомое, шальное какое-то чувство. Из-за этого шального чувства он едва не сорвал с петель входную дверь, когда вносил Софью в дом. Из-за него позабыл о приличиях и ей не дал возможности о них подумать. Он вообще ни о чем не думал в тот момент. И даже если бы она сказала «нет», он, наверное, не сумел бы остановиться – такая буря, такая силища переполняла его. А теперь вот силища куда-то подевалась, оставила после себя лишь горечь разочарования и злость.
Никитична уже не спала, растапливала печь. На вошедшего Дмитрия она глянула искоса, но вопросов задавать не стала, лишь головой покачала задумчиво. А он, вместо того чтобы лечь в постель и поспать хотя бы пару часов, направился к колодцу, опрокинул на себя сразу два ведра воды, чтобы загасить пылающий в сердце пожар. Ледяная вода обожгла не хуже огня, на мгновение заставила забыть обо всем на свете. Всего лишь на мгновение. В дом он вернулся мокрый с головы до ног, принял протянутое Никитичной полотенце, обтерся. А она не выдержала-таки, заговорила. Только, слава богу, не о том, о чем он даже вспоминать не хотел.
– Раны твои, Митя, уже почти зажили. – Она подслеповато щурилась, не сводила взгляда с его груди. – Никогда не видела, чтобы заживало на человеке так быстро. Как на собаке… – добавила задумчиво и, отвернувшись, занялась своими обычными делами. А Дмитрий решил-таки лечь поспать. Глядишь, и получится.
Проснулся он ближе к полудню, бодрый, но голодный как зверь. Смел со стола все, что Никитична приготовила на завтрак, и даже заглянул в чугунок в поисках добавки, а потом вышел во двор, взглянул на светло-голубое, словно вылинявшее небо и направился к дому Софьи. Нет, он не рассчитывал на встречу, даже наоборот, надеялся, что Софьи не окажется дома, просто сломанная дверь не давала ему покоя. Сам сломал, сам и починит.
