Сергей Шведов - Старец Горы
Шевалье де Картенель не собирался упиваться горечью поражения вместе со своим бывшим сюзереном, благо успел принести оммаж сюзерену новому, а потому увязался вслед за Бернаром де Сен-Валье и его роскошными куницами.
– Будет тебе мех, – крякнул рассерженным селезнем Бернар. – Дай только словом перемолвится с купцом Корчагой.
Во дворце барона де Руси, который еще совсем недавно принадлежал то ли сельджукскому беку, то ли арабскому купцу, царила полная неразбериха. Собственно дворцом это нагромождение зданий, построенных в разное время и в разных стилях, можно было назвать только условно. Благородный Глеб, как успел выяснить Картенель, не собирался надолго задерживаться в Иерусалиме и готовился к возвращению в Антиохию, где под его началом уже находились несколько городков и полдесятка хорошо укрепленных замков. Благородный Бернар пока что пребывал в раздумьях – то ли ему последовать за бароном в Антиохию, то ли остаться здесь, в Иерусалиме, вместе с Венцелином фон Рюстовым, благо места в захваченной усадьбе хватило бы на десяток рыцарей вместе с их сержантами.
– А конюшни ты видел? – поднял палец к потолку, расписанному яркими узорами, Бернар. – Говорят, их построили еще во времена императора Константина. Знать бы еще, кто это такой.
К сожалению, благородный Годемар из всех византийских императоров знал только Алексея Комнина, да и пришел он в чужую усадьбу вовсе не за тем, чтобы любоваться конюшней.
– Правильно, – вспомнил Бернар. – Я же обещал познакомить тебя с Корчагой.
– И с благородной дамой тоже.
Картенель в данном случае исходил из очень простого посыла: как бы там себя не называл Готфрид Бульонский, защитником или королем, ему очень скоро понадобится горностаевая мантия и жена, лучше всего царских кровей.
– Здраво рассудил, – одобрил его мысль купец, одетый на византийский манер, но светловолосый и с голубыми глазами. Этот человек, уже перешагнувший, видимо, пятидесятилетний рубеж, но еще достаточно крепкий, чтобы мотаться по миру, и был тем самым Корчагой, о котором ему говорил Бернар. – Будут тебе горностаи.
О благородной Марьице Картенель тоже худого слова не сказал бы, хотя видел ее всего мгновение, когда дочь северного дюка, чем-то, видимо, сильно расстроенная, прошла мимо благородных шевалье, сдвинув у переносья брови. На их поклон она ответила, чуть заметным кивком и даже ускорила шаги, дабы избежать вопроса, уже готового сорвать с уст Бернара.
– Поссорились, – подтвердил подозрения Сен-Валье печенег Алдар. – Княгиня получила с родины худые вести.
С благородным Алдаром Картенелю прежде сталкиваться не приходилось, но он с первого взгляда оценил стать печенега и ширину его плеч. Судя по всему, этот человек обладал немалой силой и незаурядным умом, недаром же барон де Руси назначил его сенешалем своего лучшего замка. Годемар собрался было уточнить, с кем поссорилась своенравная Марьица, но, взглянув на Венцелина фон Рюстова, с мрачным видом сидевшего за накрытым столом, счел свой вопрос неуместным. Благородный Глеб широким жестом пригласил гостя к ужину. Картенель приглашение принял охотно, расположившись на лавке между Бернаром и Этьеном де Гранье, с которым был знаком еще с начала похода.
– Как здоровье твоей супруги, благородный Этьен? – полюбопытствовал вежливый Годемар.
– Она поправилась, – добродушно улыбнулся соседу Гранье. – Мы решили вернуться во Францию, как только наш сын достаточно окрепнет для долгого путешествия.
– Завидую, – кивнул Картенель. – А мне возвращаться некуда, придется устраиваться здесь.
– Ты слышал, что Боэмунд Тарентский выгнал провансальцев из Антиохии, отобрав у них дворец и приворотную башню? – спросил Этьен.
– Быть того не может! – ахнул Картенель.
– Нурман – человек суровый, – усмехнулся Бернар. – Зачем ему чужаки в городе, который он считает своим.
– Граф Тулузский ему этого не простит.
– Сен-Жиллю раньше надо было думать, – с неожиданной для себя рассудительностью заметил Сен-Валье. – Мой тебе совет, Годемар, поменяй сюзерена, иначе так и будешь ходить в вечных неудачниках.
Положим, Картенель это уже сделал, с выгодой для себя продав секреты благородного Раймунда, но вслух об этом он заявлять не стал, пообещал лишь Бернару хорошо подумать.
– А когда барон де Руси собирается вернуться в Антиохию? – спросил Годемар у Этьена.
– Сразу, как только мы разобьем армию визиря аль-Афдаля, – пояснил Гранье.
– Какого еще визиря? – не понял Картенель.
– Ты разве не слышал, шевалье? – удивился Этьен. – Сарацины подошли к Аскалону и вот-вот готовы двинуться на Иерусалим. Благородный Готфрид уже присылал к нам гонца. Защитник Гроба Господня собирает крестоносцев в Ромале. Да не отвернется от нас Спаситель в этот трудный час.
Под началом Готфрида Бульонского осталось всего двести рыцарей и две тысячи сержантов. Арабы выставили более пятидесяти тысяч. Кроме того на помощь визирю выдвинулся египетский флот, уже обложивший Яффу со всех сторон. Защитнику Гроба Господня не оставалось ничего другого, как воззвать к совести соратников по крестовому походу. Первым на его зов откликнулись два Роберта, Нормандский и Фландрский. Барон де Руси, уже собравшийся было покидать Иерусалим, устами шевалье де Сен-Валье заверил Готфрида от своего имени, и от имени нурманов, вверенных ему Боэмундом Тарентским, что не покинет защитников Иерусалима в трудный час. Следом за благородным Глебом прислал своего гонца и Раймунд Тулузский. Сен-Жилль сумел-таки пересилить обиду, но заявил во всеуслышанье, что идет сражаться не за Готфрида, а за Христа. После нескольких суток неустанных трудов Бульонскому все-таки удалось собрать в Ромале двадцать тысяч хорошо снаряженных и получивших огромный боевой опыт бойцов. С этой армией он двинулся на юг, имея налево от себя горы Иудейские, а направо – горы песка, покрывающие морской берег.
Аскалонская равнина с востока окаймлена холмами, с запада – плоскогорьем, где располагается мощная крепость, с многочисленным мамелюкским гарнизоном. Если бы не крайняя нужда, то крестоносцы вряд ли сунулись бы сюда из опасения заблудиться в песчаной пустыне, прикрывающей Аскалон с юго-запада. Именно здесь на краю барханов визирь аль-Афдаль и сосредоточил свою армию, почти втрое превосходящую крестоносцев по численности. Бульонский дал роздых коням, дабы атаковать арабов на рассвете. Надменный визирь был настолько уверен в своей победе, что даже не счел нужным беспокоить уставших франков ночью. Правда, дозорные арабов на быстрых как ветер конях несколько раз появлялись в поле зрения часовых, но тут же исчезали в ночи, омываемые призрачным лунным светом.
Рано утром герольды возвестили, что сражение начинается. Крестоносцы, выстроившись тупым клином и выставив в навершье самых стойких и хорошо снаряженных бойцов, медленно двинулись в сторону неприятеля. Похоже, для арабов такое построение оказалось в диковинку. Во всяком случае, какое-то время они просто наблюдали, как в их сторону движется плотная масса, отдаленно напоминающая своими очертаниями столь нелюбимое арабами животное, а именно – свинью. Наконец, аль-Афдаль опомнился и бросил на франков легкую конницу. Курды на резвых скакунах охватили клин с двух сторон и осыпали крестоносцев градом стрел. Увлекшись этой на первый взгляд почти безопасной охотой, они упустили момент, когда клин вдруг стал разворачиваться в железную стену, сметающую все со своего пути. Почти не имевшие защитного снаряжения сарацины испуганными пташками порхнули в спасительные пески, освобождая поле битвы для тяжелой конницы. Арабы, верные своей старой тактике, обычно выдвигали вперед легковооруженных бойцов, в чью задачу входило смешать строй неприятеля и с честью погибнуть в неравном бою. И только потом в сражение вступали хорошо обученные и закованные в броню всадники, решавшие исход противоборства в свою пользу. Увы, в этот раз привычная тактика не сработала. Мамелюки, облаченные в кольчуги, не успели разогнать коней. Арабские ряды оказались смяты в первые же минуты боя, визирь аль-Афдаль вынужден был покинуть невысокий холм, дабы спастись от своих же убегающих лучников. Его маневр был неправильно истолкован беками, командовавшими гвардией халифа. А вслед за гвардией ударилась в бегство и пехота, открывая франкам широкий простор для маневра. Фланги железной стены крестоносцев стали загибаться, охватывая лучших бойцов ислама удушающей петлей. Мамелюки, одержавшие во славу аллаха множество побед, дрогнули и стали осаживать коней. Почтенный аль-Афдаль понял, что битва проиграна за несколько мгновений до того, как арабская тяжелая кавалерия поворотила коней вспять. Жизнь свою визирь спас, но на его репутации победоносного полководца отныне легло несмываемое пятно.
Глава 2 Осада Латтакии.
