Сергей Самаров - Огненная звезда и магический меч Рёнгвальда
Гунналуг после ее падения встал и быстро оглянулся, словно за спиной его была опасность. Два отдельных криво расположенных треугольника, а не один сдвоенный, как вначале, как-то неуклюже висели в воздухе, и колдун хотел было неуверенным мановением руки затушить их, не подходя близко, но вовремя остановился. Он еще мог, конечно, треугольники создавать и сам. Но это все равно отнимало силы. А пользоваться чужими треугольниками ему никто не запрещал. И он, не упуская момента, задал первому треугольнику мысленный вопрос, повернул огненную геометрическую фигуру, не прикасаясь к ней, по часовой стрелке и сразу получил ответ, который колдуна слегка вдохновил. Вопрос касался участи Дома Синего Ворона в связи с приближением вражеских полков. Ответ пришел в виде трех больших драккаров с символикой Дома Синего Ворона на щитах. Драккары были уже совсем близко. Это существенная помощь… Теперь можно и поспорить с ярлом Сигтюрггом. Не зря, видимо, Гунналуг рассмотрел на его лице «треугольник смерти». Сложит прославленный полководец и флотоводец свою голову под стенами Дома Синего Ворона, и на этом война может закончиться…
Второй вопрос был адресован второму огненному магическому треугольнику. И тоже пришлось повернуть его по часовой стрелке, чтобы увидеть то, что произойдет в ближайшем будущем. И это касалось подземного хода, что копали дварфы для Торольфа Одноглазого. Вопрос важный, и во многом мог бы определить позицию самого колдуна в ближайшем будущем. То, что увидел Гунналуг, заставило его задуматься и через некоторое время изменить вопрос. Новая картина внесла ясность. Первое видение показало Ансгара в компании двух бородатых дварфов. Все трое что-то обсуждали и посмеивались. Раньше Гунналуг не слышал, чтобы юный конунг дружил с дварфами. А если такая дружба есть, то и затея Торольфа, скорее всего, обречена на провал, потому что дварфы, народ надежный и к предательству не склонный, не захотят выступать против своего друга. Вторая картина подтвердила опасения колдуна. Он увидел, как мечется по подземелью Красный Нильс, кормчий с драккара Торольфа, как размахивает своей бородой с косичками, как черной полосой выделяется на его лице обычно просто красный шрам, но за спиной Нильса виднеется выход из тоннеля, и выход этот ведет только в небо над фьордом Дома Конунга. А внизу скалы до самой воды. И Гунналуг, не напрягая память, вспомнил то, к чему особо и не присматривался раньше. Но память его обладала хорошим свойством: если он видел что-то даже мельком, даже не заостряя внимания, то это потом легко вспоминалось в деталях. И сейчас перед глазами предстал весь вид берега во фьорде Дома Конунга. Дом на высокой скале, понизу острые скалы идут до самой воды и даже из воды торчат. В том месте нет песочного берега и нет песочного дна. Значит, даже выпрыгнув из прохода, воины Торольфа до воды не долетят, а если и долетят, то разобьются о береговые камни. Даже если сумеют допрыгнуть до воды, все равно разобьются.
Несмотря на то что второй треугольник принес вести необнадеживающие, более того, вести тревожащие и обещающие неудачу всему предприятию Одноглазого, весть из первого треугольника подняла настроение колдуна многократно. И произошло это даже при том, что Гунналуг знал прекрасно о невозможности получения точных данных о будущем. То, что он видел, было только одним из вариантов. Хотя вариантом предпочтительным, наиболее вероятным. Но события могут повернуться по-разному, и результат в итоге может быть разным. Тем не менее, если драккары плывут, они, скорее всего, прибудут в родной фьорд. Это давало облегчение. И Гунналуг, казалось, новые силы приобретя, повернулся к лежащей на каменном полу старой ведьме и даже голосом показал потерянную было мощную уверенность в себе:
– Подохла, старая…
Гунналуг сказал с каким-то удовлетворением, словно он предупреждал и его предупреждение не было принято, и увидел, как из-под лица старухи по полу течет струйка крови, заполняет неровности камня, словно море в прилив заполняет прибрежные скалы, только здесь все происходило в значительно уменьшенном масштабе, и невольно мелькнула мысль об аналогии. Пол напоминал Гунналугу приливную полосу земли, в которой хоронят самых презираемых преступников. Может, старуха и заслужила именно такую смерть.
– Подохла… А зачем, спрашивается, подохла, за что подохла, за какую великую цель? Я просил тебя об этом? Кто скажет мне теперь, что ты увидела и кого ты увидела? А еще меня ругала… Бесполезные дела творят простые глупые люди, а колдуны этого делать не должны… Могущество должно отвечать за каждый свой шаг… Не зря я всегда звал тебя старой дурой… Старой безмозглой дурой ты и подохла…
Он прочитал эту эпитафию, как думал, бездыханному телу, и даже сам собой в этот момент любовался, и вдруг с удивлением увидел, как старая Торбьерг пошевелила рукой, потом приподняла голову и закряхтела вместо того, чтобы застонать. Гунналуг удивленно хмыкнул – крепкий здоровый человек от такого падения уже расстался бы с жизнью. Он еще раз опасливо посмотрел в сторону, где только что висели в воздухе огненные магические треугольники, и сел на свою колоду, дожидаясь, когда старуха придет в себя. Так что же она там, по ту сторону, увидела? Кого увидела? И почему жива осталась? Эти вопросы волновали Гунналуга, хотя сам он желания заглядывать в сдвоенный треугольник не испытывал.
Она пришла в себя скоро, живучая, несмотря на то что жить устала, как только что говорила, и, медленно, с кряхтением подтягивая под себя то руки, то ноги, села на полу. Лицо было все разбито, и кровь бежала не переставая от множественных рваных ран, руки были разодраны, сама она едва дышала после удара о камень, и первое, что сумела хрипло прошептать, переводя дыхание после каждого слова, было:
– Брось мне вон ту шкуру, пропащий колдун… Брось… Мне больно сидеть на голом полу…
В этих словах уже была информация. Раньше Торбьерг никогда не звала его пропащим колдуном. А если назвала теперь, значит, тому были причины, и причины эти она только что увидела в сдвоенных огненных треугольниках. Иначе подумать было нельзя.
Гунналуг ногой чуть-чуть брезгливо, потому что всегда относился к старой колдунье с легкой брезгливостью, пододвинул старухе волчью шкуру, на которую она перевалилась, и там, кряхтя, устроилась с возможными для себя удобствами.
– К сожалению, ты жива, – вздохнул Гунналуг, издеваясь в отместку за звание «пропащего». – А я-то надеялся, что избавился наконец от тебя. Если ты жива, значит, Хозяина пока нет! Значит, он еще не пришел. И ты никого не увидела. Что же, и это тоже радует.
– Пришел, – сказала Торбьерг, даже не утверждая, а просто констатируя факт, безнадежным тоном, каким лекарь сообщает родственникам, что больной умер. – Пришла…
– Тогда почему ты жива? Сказания врут?
– Этим сказанием, как мне говорили люди знающие, когда я сама еще была молодой, завершается седьмая скрижаль. Именно этим пророческим сказанием. Если оно врет, значит, врет и вся скрижаль, значит, врут и шесть твоих первых книг, и ты вообще не колдун, а пройдоха, каким в действительности наполовину и являешься. Ты, конечно, вообще плохой колдун, это я знаю. Но я знаю еще, что в твоих книгах, которые я никогда не читала, но кое-что из них мне пересказывали, написана правда. Значит, и сказание правдиво.
– Тогда почему ты жива? Если бы Хозяин пришел, ты уже подохла бы.
– Он пришел… Вернее, она пришла, пропащий ты колдун.
– Еще не легче!.. Пусть она, пусть… Это дела не решает. Но ты второй раз называешь меня пропащим. Слово красивое, хотя мне не нравится. Что ты хочешь этим сказать?
Он понимал, что за этим словом кроется нечто безвозвратное, тем не менее спрашивал прежним тоном, потому что не мог никак избавиться от своего высокомерия.
– Хочу сказать, что силы никогда к тебе не вернутся. Твои каналы запечатаны Хозяином. Или Хозяйкой… Не знаю, как правильно говорить… И ее тебе уже никогда не уговорить, поскольку она стала твоим злейшим врагом. Ты сам ее сделал своим злейшим врагом, сам по своему тугоумию. Самым, конечно же, опасным врагом, потому что опаснее Хозяина никого не может быть… Даже боги безопаснее, потому что они свои желания умеют контролировать, а Хозяин – нет… Сдвоенные треугольники ее показали, и я ее узнала. Она рядом с матерью шла. Мать на лошади ехала, а она рядом шла…
– Кто?
– Та пленница, которую ты привез из Гардарики… Младшая…
– Заряна? Сопливая девчонка, что сидит в моем подвале?
Гунналуг не знал, плакать ему или хохотать. Это было совершенно нелепо, это вообще не входило ни в какую логику, это было дикостью.
– Она идет рядом с лошадью…
– Ты ерунду говоришь. Откуда ты вообще можешь знать ее?
– Я видела, когда стражник отводил их в подвал. Мы в коридоре встретились. Правда, я в темную нишу спряталась, чтобы меня саму не увидели. Я не люблю, когда на меня незнакомые люди смотрят. А их я хорошо рассмотрела… Я как чувствовала… Тогда еще чувствовала… Всегда от посторонних прячусь и на них не смотрю, а на этих смотрела, потому что чувствовала… А сейчас они едут отсюда… Мать на лошади, дочь рядом идет…
