Василий Сахаров - Северная война
– Не-е-ет!!! По-мо-ги-те!!!
Зальх дёрнулся, поднял голову и увидел, как на освещённую площадку вытолкнули Танкреда. Юноша был испуган, и рыцарь подумал, что сейчас оруженосца станут пытать. Но нет, под ноги шваба упал отличный рыцарский меч, а затем из толпы выскочили вооружённые короткими клинками язычники, все, как на подбор, светловолосые и не старше шестнадцати лет. Далее над толпой врагов пронёсся то ли боевой клич, то ли чьё-то варварское имя, и звучало оно как «Варог!».
Танкред опасливо взял оружие, и началась игра. Юные язычники ловко нападали на оруженосца, и кололи его клинками, а он пытался отбиться и не успевал, потому что противники у него, несмотря на возраст, оказались серьёзные. Раз за разом меч оруженосца опускался на врагов, но они постоянно ускользали. И всё бы ничего, но вскоре игра язычникам надоела. Один из вражеских сопляков остановился, посмотрел на Танкреда, произнёс нечто презрительное и под хохот старших воинов покинул круг. За ним последовал второй, и напротив оруженосца остался только один боец. Танкред заметно приободрился и попытался достать язычника, но тот на полшага отступил в сторону, меч шваба просвистел рядом с его головой, а вражеский клинок вонзился ему в шею.
От вида того, как умирает оруженосец и воспитанник, Седрик застонал. Однако сделать ничего не мог и продолжал с ужасом наблюдать, как венеды убивают пленных, которых одного за другим выталкивали на площадку. При этом, конечно, он понимал, что язычники дают католикам мизерный шанс продлить свою жизнь, которого он, если бы так сложилась ситуация, им не дал бы. Но всё равно чувствовал несправедливость судьбы по отношению к его сотоварищам по Крестовому походу, и рыцарь ненавидел врагов всеми фибрами своей души.
Где-то заполночь пленники, которых было семь человек, закончились, и Седрик решил, что пришёл его черед. Однако он ошибся. Его не тронули, и даже дали напиться. А когда наступил рассвет, рыцаря отпустили.
Зальха развязали, вывели на дорогу и бросили рядом уже знакомую сумку с посланиями герцога. Он захлопал глазами – это было более чем странно, и когда венеды скрылись, рыцарь открыл клапан и убедился, что все письма на месте. Правда, печати на футлярах были сломаны, но самое главное для Седрика послание, письмо Генриха Льва к Клеменции, лежало внутри рядом с тяжёлым кошельком и печаткой герцога.
«Что делать? – оглядывая тракт примерно в миле от места схватки его отряда с венедами, спросил себя Седрик и тут же ответил: – Надо идти к реке и просить помощи у наших воинов».
Прихрамывая на раненую ногу, со стонами и всхлипами крестоносец, который вновь оказался бит язычниками, медленно двинулся в сторону Траве. Но шёл он недолго. Вскоре впереди запылила дорога и показались германские кавалеристы, которые сначала едва не накололи его на пики, а затем отправили единственного уцелевшего гонца из армии Генриха Льва в Гамбург. Кони, которых меняли при каждом удобном случае, домчали Седрика фон Зальха до города очень быстро, и только оказавшись за высокими прокопчёнными стенами, он окончательно поверил, что спасся, и сделал то, чего не делал уже лет десять: он заплакал, и крупные слезы, которые катились по его щекам, смывали не только дорожную грязь, но и то, что было спрятано у него глубоко внутри, боль, обиду и горечь поражения.
Глава 15
Верхняя Саксония. Лето 6655 от С. М. З. Х.
– Ты собираешься оставить этого католика в живых? – такой вопрос задал мне Ранко Самород, который вместе с другими командирами нашего партизанского соединения сидел у моего костра.
Я посмотрел туда, где за танцующими воинами стоял привязанный к дереву везучий рыцарь Седрик фон Зальх, о котором его подчинённые, особенно оруженосец, рассказали немало интересного, и ответил варягу:
– Да.
– И зачем?
– Он везёт письма, и одно из них должен получить Бернар Клервоский. Кто это, знаешь?
– Слышал о нём что-то, – поморщился варяг. – Вроде бы франк и проповедник, один из тех, кто на нас крестоносцев натравил.
«Сразу видно, что Ранко не политик, а воин до мозга костей, – отметил я. – Что ему Бернар? Мышь церковная, кастрат и подлая морда. А для меня он слуга Тёмных тварей, которые сидят в глубинах космоса и тянут к себе души и силы людей. Млять! Это всё равно, как если бы мы, люди, были чьей-то кормовой базой. Хотя почему «если бы»? По сути, так оно и есть: оступился, дал слабину, отрёкся от предков, принял добровольно власть чужого бога – и считай, что ты превратился в скотину, с которой хозяин берёт шерсть и молоко, а когда ему нужно, то и мясо. И если в тот момент, когда я переместился из века двадцать первого в век двенадцатый, мне это было неинтересно, сейчас всё иначе. Я убедился, что волхвы мне не лгали, и нашёл подтверждения их словам. Так может, рассказать Самороду и другим соратникам о Тёмных и их прислужниках? Нет, пожалуй, как-нибудь потом, при более удобном случае, а пока займусь тем, что задумал».
– Так я не понял, – вновь заговорил варяг, – при чём здесь письмо к этому самому Бернару?
– При том, Ранко, что я хочу на послании герцога своё написать и Бернару отправить. Пусть знает, что нас не сломать. Ну и, кроме того, это должно его разозлить, а по злобе он может совершить ошибку и поддаться чувствам.
– А получится?
– Это как написать, – ухмыльнулся я, – и какие слова подобрать. Вот ежели излагать свою мысль вежливо: ой ты господин хороший, ты не прав – это одно. А коли покрыть его непотребными словами и грязью, да правильные слова подобрать – совершенно другое.
– Это понятно.
Самород замолчал, а спустя пару минут вместе с другими сотниками покинул мой костёр и присоединился к воинам, которые наблюдали за схваткой трёх варогов против молодого пленника. Смотреть там, честно говоря, было не на что, ибо оруженосец фон Зальха оказался слабоват, впрочем, как и остальные захваченные на тракте германцы. Ну, это и понятно. Каждый воин в моей дружине – сильный боец, и в нас нет никакой жалости к врагам, понятие о чести есть, а жалость исчезла. Поэтому мы подобны волкам, мечемся по лесам Верхней Саксонии и ежедневно вступаем в ожесточённые бои и схватки. Налёт – и отход. Соединение с отрядами Вартислава Никлотинга, которые не дают крестоносцам житья и постоянно беспокоят их, затем манёвр, и вновь мы на тракте, где опять берём с католиков кровавую дань. От всего этого люди устали и озверели, а в безвозвратных потерях только в моей дружине почти двести воинов. Однако мы не уходим, ибо на вражеской земле от нас наибольшая польза, и единственное наше развлечение – это схватки в кругу, где можно прирезать противника не просто так, в сутолоке и неразберихе боя, а глядя ему прямо в глаза.
Впрочем, мне пока было не до того. Из своей походной сумки я достал футляр с письменными принадлежностями, положил на колени ровный кусок отполированной доски, которая когда-то была сиденьем для возницы одного из разгромленных обозов, и развернул письмо герцога Генриха Льва к Бернару из Клерво. В этом послании не было ничего тайного или особо важного, всего лишь просьба крупного имперского феодала помолиться за него, помянуть родню, особенно покойного батюшку Генриха Гордого, да благодарность за то, что цистерцианский аббат прислал в его армию пару своих представителей, которые смогли навести порядок среди священнослужителей. В общем, документ неинтересный, и его можно было просто кинуть в огонь. Но что-то переклинило в моей голове. Мне вспомнилось письмо запорожцев турецкому султану, послание пинских партизан Гитлеру и ответ защитников Ханко барону Маннергейму. Вот я и подумал, что сейчас ничем не отличаюсь от воинов тех эпох, от казаков, партизан и бойцов Красной армии. Подобно им я бьюсь за свой народ и устал от бесконечных сражений, а тут какое-никакое, но развлечение.
Письмо Генриха Льва легло на дерево исписанной стороной вниз, а чистой вверх. Послание герцога, кстати, было написано на бумаге, которую производят в Рароге, ибо она пахла кленовым сиропом, на основе которого делали клей. Откуда она у герцога, не секрет и не загадка. В прошлом году Маргад Бьярнисон купил хорошую партию этого товара и, наверняка втридорога, перепродал германцам. Но это так, отметка в памяти. И, почесав бороду, я приступил к написанию документа, который имел реальный шанс стать историческим.
Гусиное перо окунулось в чернильницу, на миг зависло в воздухе, и я начал:
«Аббату монастыря в Клерво, редкостной мрази и ничтожному подстрекателю баранов-крестоносцев Бернару от хозяина Рарога витязя Вадима Сокола.
Что же ты, поганец, творишь? Зачем посылаешь к нам ублюдков с крестами на плащах, а сам в безопасности сидишь, да отчего Тёмных тварей, коих ты принимаешь за богов, слушаешь? Неужели у тебя, франкского дворянина, совсем чести не осталось? Наверное, это так. А всё оттого, что ты – жалкий извращенец, который отказался от продолжения своего рода в угоду бесовским делам и вместо женщин на мужчин и молоденьких мальчиков засматриваешься. Это понимает всякий венед и любой человек, который ещё не забыл о том, что он потомок богов, а не раб чужеземного пророка. Так оно и есть. Поэтому, скорее всего, я зря пишу тебе это послание. Но уж коли выпала оказия, то читай эти строки и знай, что придёт час расплаты, и мы достанем тебя, где бы ты, трусливая мразь, ни спрятался, и не защитят тебя твои демоны, рыцари-тамплиеры и прочие выблядки, которые идут на север и находят здесь свою погибель.
