Мэри Стюарт - Кристальный грот

8

Хотя тропа была достаточно широкой, чтобы по ней могли ехать два всадника в ряд, мы двигались гуськом, гнедая кобыла подстраивала свой длинный размеренный шаг к более короткому и заметно неровному шагу пони. Стало холоднее; чтобы согреться я закутался в складки своего плаща. С падением температуры исчезли последние остатки тумана, небо очистилось и придерживаться тропы стало проще. Деревья здесь росли огромные, главным образом, дубы; те из них, что побольше, были в несколько обхватов и широко раскидывали кроны, а между ними густо и беспорядочно росли молодые, обвитые плющом дубки, оголенные кусты жимолости и заросли терновника. Местами на фоне неба непроглядно чернели очертания сосен. Время от времени до меня доносился стук капель — влага скапливалась и скатывалась с листьев, и один раз раздался крик какой-то мелкой твари, умирающей в когтях совы. Воздух был полон запахов сырости, мха, прелых листьев и гнили. Кадаль, стараясь не шуметь, продвигался вперед; он не отрывал глаз от тропы, на которой путника местами поджидали опавшие или гнилые ветки. За ним, удерживая равновесие в седле большой кобылы, я, все еще находящийся во власти какой-то светлой, возбуждающей силы.

Впереди, я знал, было нечто, к чему меня вели, точно так же, как тот сокол привел меня к пещере у Королевской Крепости.

Уши Руфы встали торчком, и я услышал, как ее мягкие ноздри затрепетали. Голова поднялась. Кадаль ничего не слышал, и серый пони, поглощенный своей хромотой, никак не показал, что чует других лошадей. Но я знал, он их заметил даже раньше Руфы.

Тропа повернула и пошла чуть под гору. По обе стороны от нас деревья слегка отступили так, что ветви их не сходились более над головой и стало светлее. Теперь тропа шла между насыпей с обнажениями горных пород и взрыхленным грунтом, где летом должны расти наперстянка и папоротник, а ныне лишь сплетались в беспорядке безжизненные, похожие на проволоку стебли ежевики. Кони осторожно двигались вниз по склону, их копыта царапали камень и позвякивали.

Неожиданно Руфа, не меняя шага, задрала рывком голову и испустила долгое ржание. Кадаль, вскрикнув, остановился как вкопанный, и кобыла протиснулась вперед мимо него, подняв голову и навострив уши в сторону чащи справа от нас. Кадаль вцепился в уздечку, пригнул ей голову и прикрыл ноздри согнутым локтем; Астер тоже поднял голову, но не издал ни звука.

— Кони, — сказал я тихо. — Разве ты не чувствуешь их запах?

Я услышал, как Кадаль пробормотал что-то вроде:

— Учуял, значит; похоже, ты и правда так можешь, нос у тебя, должно быть, что у лисицы, — и потом, стараясь побыстрее увести Руфу в сторону от тропы: — Возвращаться поздно, они уже слышали эту проклятую кобылу. Нам лучше свернуть в лес.

Я остановил его.

— Нет необходимости. Уверяю, неприятностей не будет. Поехали дальше.

— Говоришь ты так складно да уверенно, да откуда же тебе знать-то?..

— Знаю. В любом случае, замысли они недоброе, мы бы сейчас это уже знали. Они давно слышат, как мы подъезжаем, и должны были понять, что здесь всего две лошади и одна из них хромая.

Но он по-прежнему колебался, не убирая ладони с рукоятки короткого меча. От возбуждения кожу покалывало, словно иглами. Я видел, куда наставляла уши кобыла — на большую сосновую рощу шагах в пятидесяти перед нами, она возвышалась над тропой на склоне, справа и несколько в стороне. Кроны сосен чернели на фоне и без того темного леса. Вдруг я почувствовал, что больше ждать не в силах и сказал нетерпеливо:

— Как бы то ни было, я еду. Можешь следовать за мной или нет, как хочешь.

Натянув узду, я поднял голову Руфы и отвернул ее от Кадаля, а потом ударил ей в бок пяткой здоровой ноги так, что она рванулась вперед мимо моего серого пони. Я направил ее вверх по склону, прямо к сосновой роще.

Лошади были там. Через просвет в непроницаемом своде сосновых крон ярко сияли звезды, в их свете лошади были отчетливо видны. Их было всего две, и они стояли неподвижно — головы пригнуты вниз, а ноздри зажаты: их прижимала к груди плотно закутанная в плащ с накинутым от холода капюшоном хрупкая фигурка. Когда она обернулась, чтобы посмотреть на нас, капюшон упал и в сумерках стал виден бледный овал лица. Больше здесь никого не было.

Я был озадачен, и на мгновение мне показалось, что стоящий ближе ко мне черный конь — это большой жеребец Амброзия, затем, когда животное высвободило голову из-под наброшенного плаща, я увидел белую звездочку на его лбу, и падучей звездой вспыхнула во мне догадка, зачем привел меня сюда мой бог.

Поднявшись следом по склону с испуганными проклятиями, Кадаль втащил в рощу Астера. Тускло блеснул его обнаженный меч.

— Кто это?

Я ответил спокойно, не оборачиваясь:

— Оставь. Это Белазий… По крайней мере, это его конь. Рядом еще один, а с ними этот мальчик и больше никого.

Кадаль приблизился. Меч его уже возвращался в ножны.

— Клянусь псом, ты прав, я узнаю эту белую звездочку где угодно. Эй, Ульфин, рад видеть тебя. Где твой хозяин?

Даже за шесть шагов было слышно, как мальчик облегченно вздохнул.

— А, это ты, Кадаль… Милорд Мерлин… Я услышал ржание вашей лошади… Я удивился, по этой тропе никто не ездит.

Я тронул кобылу вперед. Лицо его казалось обращенным вверх бледным пятном, на котором меньшими темными пятнами выделялись огромные глаза. Он все еще боялся.

— Белазий, кажется, ездит, — сказал я. — Зачем?

— Он… он мне не говорит, господин.

Кадаль сказал напрямик:

— Нам-то можешь не врать. Если ты чего-то о нем не знаешь, так совсем немного, ты ведь ни на шаг от него не отходишь, ни днем, ни ночью, все знают. Ну, давай, выкладывай. Где твой хозяин?

— Я думаю, он скоро вернется.

— Мы не можем его дожидаться, — сказал Кадаль. — Нам нужен конь. Иди и скажи ему, что мы здесь, что милорд Мерлин ушибся, его пони охромел и нам нужно побыстрее добраться домой… Ну? Чего не идешь? Клянусь милостью господней, что с тобой?

— Я не могу. Он сказал, что я не должен покидать это место. Он запретил мне уходить отсюда.

— Так же, как он запретил нам съезжать с дороги, чтобы мы не поехали этой тропой? — спросил я. — Да. Тебя зовут Ульфин, верно? А теперь, Ульфин, забудь о коне. Я хочу знать, где Белазий.

— Я… я не знаю.

— Но должен же ты был видеть, куда он пошел?

— Н-нет, мой господин.

— Клянусь псом, — воскликнул Кадаль, — какое имеет значение, где он, если у нас есть этот конь? Послушай, мальчик, будь немного благоразумнее, мы не можем половину ночи ждать твоего хозяина, нам нужно ехать домой. Если ты скажешь ему, что конь был взят для моего господина Мерлина, то на этот раз он не съест тебя живьем, верно? — И добавил, когда мальчик начал было, заикаясь, что-то отвечать: — Ну хорошо, ты хочешь, чтобы мы сами пошли, отыскали его и попросили у него дозволения?

При этих словах мальчик вздрогнул и прижал, как безумный, кулак ко рту.

— Нет… Вам нельзя!..

— Клянусь Митрой, — сказал я; этой клятвой я стал пользоваться, услышав ее из уст Амброзия. — Чем он тут занимается? Убийствами?

Едва я произнес это, как послышался пронзительный крик. Не крик боли, нет, нечто большее, то был крик человека в смертельном страхе. Мне показалось, что в крике скрыто некое слово, как будто породивший его ужас имел имя, но слова этого я разобрать не смог. Крик достиг невыносимой высоты, словно кричавший стремился вложить в него все свои силы, и затем резко прервался, как от удара в горло. В ужасной наступившей следом тишине слабым эхом крика прозвучал вздох мальчика Ульфина.

Крик застал Кадаля, когда тот поворачивался, и он замер, сжимая в одной руке меч, а другой вцепившись в уздечку Астера. Я развернул голову кобылы и хлестнул ее поводьями по шее. Она ринулась вперед, чуть не сбросив меня, и помчалась под соснами в сторону тропы. Спасаясь от проносившихся мимо ветвей, я прижался к ее шее, просунув руку под оголовье и повиснув на нем, как клещ. Ни Кадаль, ни мальчик не шелохнулись и не издали ни звука.

Кобыла спускалась по склону, продираясь через кусты и скользя, и, когда мы добрались наконец до тропы, я увидел — и настолько был готов к этому, что даже не стал особо раздумывать — еще одну тропу, узкую и заросшую, ведущую в другую от дороги сторону и выходящую к ней как раз напротив сосновой рощи.

Я повернул кобылу туда, и когда она стала упираться, норовя направиться в сторону дома по широкой тропе, снова стегнул ее уздечкой. Кобыла поджала уши и галопом понеслась по тропинке.

Тропа изгибалась и поворачивала, так что почти сразу бег лошади замедлился и перешел на трусцу. Именно с этого направления донесся тот ужасный звук. Даже при свете звезд было заметно, что по тропе кто-то недавно прошел. Тропой пользовались так редко, что она почти полностью заросла зимними травами и вереском, но здесь кто-то проходил — или что-то, — продираясь через растительность, совсем недавно. Дерн тут был таким мягким, что даже бегущая лошадь почти не производила шума.