Скандинав (СИ) - Гуров Валерий Александрович

— Какой он торговый человек!

— У-у-у!

Народ переходит на ропот.

— Что-то не похож ты на торгового человека, — выражает Доброжир то ли свое мнение, то ли присоединяется к мнению остальных. — Как ты сюда из самой Ладоги попал? Как докажешь, что оттуда? Ты если есть, что сказать лучше сейчас говори.

Хороший вопрос. Вот хрен его знает, как доказать. Одежда на Мирославе порвана, будто под дикого зверя попал. Весь испачкан, перепачкан, а вещичек с собой никаких нет, которые бы на статус указали. На слово если только близнецу поверить? Но верить на слово ему точно никто на лобном месте не собирается. Однако Мирослав пытается выкрутиться, но из-за волнения говорит сбивчиво, путано, так, что я сам едва понимаю, хотя его историю хорошо знаю. Начинает рассказывать о вторжении из-за морей, приплетает сюда Дешевько каким-то хреном, спрашивается только зачем. А потом вовсе такой перл выдает, что хоть стой, хоть падай.

— Когда в Новгород пошли, упирема повстречали…

У меня рука-лицо.

Господи, Мирослав ну причем тут упирем! Зачем ты это говоришь?

Может, конечно, близнец хотел объяснить, что с упиремом промах вышел и этой нечистью оказался Я, а после подвести рассказ к тому, как он в лесах дреговичей оказался. Но договорить ему не дали. Селяне клешнями уцепились в это слово.

— Нечистый он!

— Вон оно что!

— Пес!

Мирослав замолкает, видимо понимает, что ненужное сболтнул.

— Я… я… — пытается что-то выдавить из себя, но безуспешно. Язык хозяина своего не слушает от страха.

Окончательно происходит преображение близнеца в черепаху — от головы, вжатой в плечи разве что макушка теперь видна. Я кстати замечаю на макушке Мирослава подсохшую кровь — видимо досталось бедолаге после того, как мы у Новгорода разошлись.

— Ну? Есть что сказать в свое оправдание? — поторапливает его Доброжир.

Толпа продолжает гудеть. Мирослав трясет головой, испуганно озирается. Судя по настрою селян, я на месте близнеца тоже ничего хорошего бы не ждал, тем более будь за мной грешок в виде грибоедства. Да и без оного, имхо добра от дреговичей все равно ждать не приходится. Люди на площади собрались злые и голодные… как понимаю, что от пуза сегодня кормили далеко не всех. Мой полный горшок грибной похлебки с мясистыми грибами — это скорее исключение из правил и обхаживание меня со стороны головы. Другим дреговичами «из простых», с которыми у Доброжира нет общих интересов, наверняка досталось по четвертинке от четвертинки гриба в лучшем случае. А судя по злым рожам, вовсе похлёбку голую ели. Поэтому собравшиеся на площади дреговичи очень даже не прочь своё зло на ком-нибудь сорвать и выместить. Мирослав как нельзя кстати под кандидатуру местного козла отпущения подходит.

Может вмешаться? Задумываюсь. Оцениваю обстановку. В итоге решаю, что не стоит пока. Не то чтобы предпосылок нет (близнеца то если разобраться уже к нечистой силе причислили, а там ответственностью за грибоедство не отделаешься, это уже другого порядка разговор), но Мирославу прямая опасность пока что не грозит. Люди из толпы руки не распускают, радикальных действий не предпринимают, и к суду Линча переходить не спешат. Поэтому понаблюдаю еще за тем, как будет развиваться ситуация и если надо — обязательно вмешаюсь. А пока буду надеяться, что Доброжир или князь с дружинниками не допустят в селение самосуда, тем более я вроде как голос отдать пришел, что подразумевает какую никакую, но процедуру судопроизводства. Заодно посмотрим насколько в 9 веке суд честен и гуманен по отношению к людям и как вообще его тут вершат. Правда немного смущает, что у этих сельских злюк тоже есть такое же право голоса, как у меня…

Ладно отвлёкся, пока я тут рассуждал Доброжир продолжает вещать, обращаясь к Мирославу.

— Вот так люди добрые, этот, который себя Мирославом называет, за торгового человека выдает из Ладоги, — от тычет в близнеца пальцем, но теперь уже не дотрагивается. — Он по земельке нашей ходил и губы последние подъедал, вырасти им не дал, как следует!

— Из наших последних запасов? — взволнованно, с придыханием доносится из толпы.

— Они самые, сожрал, паршивец, — уверяет все это время молчавший князь. — Я его застал, когда он последние губы срывал и в рот сырыми запихивал!

Я обращаю внимание, как князь отошел подальше от Мирослава, когда о нечистой силе начали болтать. Руку на оружие положил — мало ли сейчас близнец в нечистого обратится.

— Они самые, губы из последних, — повторяет голова, испуская тяжелый вдох полный разочарования. — Вот наш князь с доблестными дружинниками его собаку за ухо схватил и к нам в селение на лобное место приволок, чтобы мы уже все вместе разобрались, что с пакостником делать.

— Не человек это!

— Как есть!

— Может это леший проказничает…

Лихо тут народ определяет кто есть кто и потянуло же Мирослава за язык про упирема сболтнуть — такую наводочку дреговичам организовал. Считай сам себя близнец в лужу на жопу усадил. Вот же дурак. Впрочем, в глубине души я верю, что Доброжир, как мужик, который не только голова, но и с головой, сейчас снимет эти дурацкие предположения селян про лешего и нелепые «проказы» нечистой силы. Но к моему удивлению Доброжир на полном серьезе задвигает:

— Вот и я у себя спрашиваю — человек ли тот, кто себя Мирославом называет? Был бы человек, так последнее и чужое у людей на грани голода не ел. А этот не леший даже…

— А кто?

— Кто такой будешь нечистый?

— Признавайся!

— Зачем к нам в лес пришёл?

Я сам невольно по-тихоньку втягиваю голову в плечи от сыплющихся на Мирослава обвинений и дурацких вопросов. И главное Доброжир все это подначивает и раскручивает, по серьезке верит что ли? Но главный вопрос звучит от того самого сельского мужичка, который ранее первым обвинил Мирослава в нечистости. Низкорослый крепко сбитый брюнет с паклей волос на голове и фингалом под правым глазом, даже шагнул в центр круга, выкрикивая.

— Это из-за него у нас урожай не случился!

— Во-о-о! — Доброжир, заслышав эти слова поднимает руку с вытянутым верхним пальцем. — А вы меня, голову своего в неурожае обвиняли! Я же говорил, что нет в неурожаем моей вины!

— Какой там тебя!

— Никто тебе не винил Доброжир!

— Здесь без нечистой силы не обошлось, теперь мы это понимаем.

Я наблюдаю за стремительно развивающимися событиями с широко раскрытыми глазами, малость оторопев от нового неожиданного поворота — неплохо так дреговичи все с ног на голову перевернули. Еще чуть-чуть и вовсе выяснится, что перед ними сам черт из табакерки вылез, а не перепуганный и обессиленный Мирослав, который то на ногах едва держится. И Доброжир… ну даёт — лихо и мастерски в свою пользу ситуацию разворачивает. Если селяне действительно обвиняли в неурожае своего голову (чего я признаться не знал), то у Доброжира появился крайне удачный повод съехать от вменяемой ему ответственности. Похоже, что «съезжать от ответственности» чиновники умели еще в девятом веке, это способность переходило из столетия в столетие, по-другому и не скажу. По крайней мере, в «нечистое» происхождение Мирослава голова уцепился обеими руками и теперь станет разыгрывать партию до конца. Мирослав теперь — как соломинка, за которую он хочет ухватиться.

Что сельчане — им только повод дай. Дреговичи тут же начинают набрасывать новые варианты происхождения Мирослава, перебирая вслух различных представителей нечистой силы.

— Вурдалак он! — кричит один.

— Водяной! — уверяет второй.

— Да это ведьма, зуб даю, — прилетает третье утверждение, еще более оригинальное, чем два остальных.

— Во-о-о! — Доброжир снова поднимает руку с указательным пальцем, а заодно пресекает волнения и призывая собравшихся замолчать. — Давайте ка мои дорогие селяне не будем шуметь, а у него самого все спросим! Прошу тишины!

Когда возгласы в толпе постепенно стихают, голова обращается к близнецу снова, щурясь на один глаз, смотря на Мирослава тем взглядом, с которым я успел хорошо познакомиться. Когда Доброжир смотрит так — значит уцепился, жилу почувствовал.