Андрей Посняков - Ведьма войны
Юная чародейка пошла вперед, когда шум битвы начал уже затихать. Ступила на мост, прошла до середины, склонилась и сняла золотой амулет с раненого, хрипящего от боли из-за развороченного дробью бока Ульчикутыра. Осторожно переступая лужи крови, добралась до другого вождя, мертвого, забрала и его знак власти. Присела и пошарила по груди еще какого-то старикана, но ничего не нащупала. Похоже – просто пожилой воин. Неудачник, так ничего и не добившийся за всю свою долгую жизнь.
Митаюки-нэ ступила на берег и, небрежно помахивая знаками власти, мудрости и достоинства, дошла до святилища, откинула полог, окинула огромный чум взглядом.
Амулеты, руны, зелья. Посохи и ритуальные ножи, рыбьи кожи с родовыми знаками, черепа нуеров, просто костяные, деревянные и позолоченные. Кувшины с горючим маслом для светильников и разжигания жертвенных костров. В городе Митаюки для этого вытапливали из змей жир, непригодный в пищу из-за горечи. Но тотемники нуеров, вестимо, оных берегли и добывали масло из чего-то другого. Над кувшинами висели кресало для возжигания ритуального огня, колдовские маски, каменная елда…
Собрание великой мужской мудрости, так и не сумевшей спасти город от гибели.
– Чую, запахло поганью, – внезапно произнесли из глубины святилища. – Ты напрасно прячешь свой облик, злобная Нине-пухуця! Твоя вонь остается с тобою всегда, подлая поклонница смерти.
– Ты ошибаешься, мудрый Нуерсуснэ-хум, – подошла к старому шаману ведьма. – Я не она!
– Ты знаешь мое имя. И ты пахнешь смертью. Кто же ты тогда, если не Нине-пухуця?
– Родители нарекли меня Митаюки-нэ. – Девушка смотрела не на сидящего на земле старика, а на золотого идола за дальним пологом. – Я ее ученица.
Истукан и вправду существует. Значит, казаки будут довольны, беспокоиться не о чем.
– У поклонницы смерти нашлась ученица? – поднял голову старый шаман. – Кто-то захотел добровольно обратиться в гнусь и подлость? Ты не обманешь меня, старуха! Если ты не она, то почему ты знаешь мое имя?
– Потому что я хорошая ученица. – Митаюки покачала перед лицом старика добытыми амулетами.
– Это верно, – закашлялся Нуерсуснэ-хум. – Старуха только обещала истреблять всех, кого встретит, ты же сие творишь. Тогда хоть скажи: зачем?! Зачем ты уничтожила мой город, зачем истребишь всех его обитателей, зачем разоришь еще десятки селений и насытишь ложью умы тысяч сир-тя?
– В тепле и покое, мудрый шаман, вырастают лишь черви и плесень, – провела ладонью по амулетам на стене Митаюки. – Медведи и тигры воспитываются в драках, на кровавой добыче. Уважаемая Нине-пухуця желает возродить в народе сир-тя душу тигра. Для этого миру мудрого солнца нужна война. Страшная, кровавая война, в которой вырастут не черви, но хищники. Так вот я исполнила завет учительницы. Я принесла войну.
– Выходит, ты убиваешь нас нам на благо?! – хрипло усмехнулся Нуерсуснэ-хум.
– Именно так, – невозмутимо согласилась юная чародейка.
– Сама не боишься оказаться одной из жертв?
– Уже, – резко наклонилась к лицу старого шамана ведьма. – Я уже прошла через смерть, и именно смерть придала мне силу, старик. Ты же всевидящий, мудрый Нуерсуснэ-хум! Ну же, посмотри мне в глаза! Что ты в них узреешь про мою судьбу?!
– Ты сделала свою боль своей силой, дитя… – признал шаман. – Но разве это дает тебе право причинять боль другим?
– Разве на боль нужно право, старик? – распрямилась Митаюки-нэ. – Она приходит сама. Приходит ко всем. Достойным и нет, к подлецам и праведникам. Ей наплевать! Я не приношу боль, старик. Я всего лишь иду с ней рядом.
– Нине-пухуця нашла достойную ученицу. Ты жаждешь уничтожить наш мир даже сильнее, чем она!
– Нет, старик, – выпрямилась Митаюки. – Я всего лишь даю миру второго солнца возможность стать сильнее. Почему бы ему не победить меня, одинокую девочку, которую никто не стал защищать? Которую били, унижали и насиловали, и целому миру не было до этого никакого дела! Если народ сир-тя достоин существования, пусть уничтожит меня и возродится в новой славе! Или пусть сгинет прахом под моими ногами.
– Мне уже нет места в твоей войне, поклонница смерти, – вздохнул Нуерсуснэ-хум. – Я уже прах. Об одном прошу: не дай дикарям надругаться над моим телом. Я посвятил себя мудрости и не желаю стать просто мясом. Придай меня огню.
– Но ты еще жив, шаман!
– Нуер, с каковым я вырос, который был частью меня самого, – мертв, поклонница смерти. Мой город – мертв. Мой народ – мертв. Все мертво. Если я еще дышу, маленькая девочка Митаюки-нэ, это еще не значит, что я жив. На самом деле я уже умер…
Юная чародейка прикусила губу, колеблясь. Потом решительно взяла горшок с белесым горючим маслом, плеснула им в глубину святилища, на стены, на подстилки, отступила к пологу, поливая из стороны в сторону. Присела с оправленным в кость ритуальным кресалом, несколько раз ударила камнем о камень, высекая искры на влажные полосы. Одна упала удачно – огонек подпрыгнул маленьким синим шалуном, задумчиво покачался на месте, а затем вдруг разбежался сразу во все стороны.
Митаюки вышла на свет, а у нее за спиной святилище с легким хлопком разом оказалось объято пламенем.
– Что случилось?! – подбежал Матвей. – Где ты была, девочка? Я весь обыскался!
– Я подожгла святилище.
– А как же идол?!
– Чего ему сделается? Он же золотой!
– Ну да, верно, – почесал в затылке Серьга. – Капище все едино изводить надобно.
– Только остальные дома надо бы поберечь. Смотри: остров на озере, неподалеку от моря. Красиво, безопасно, близкие ловы и угодья. Хорошее место, дабы укрепиться.
– У нас в ватаге всего полтора десятка человек! Зачем нам столько домов?
– Это только пока… – негромко ответила Митаюки-нэ.
В святилище гореть было толком нечему: шкуры на стенах да сухие, как сено, жерди каркаса. Так же стремительно, как полыхнули, они и прогорели, уже через несколько минут черные обугленные палки обломились и сложились вниз, дабы дотлевать на пепелище углями. Над всей этой чернотой ярко сиял крупный, в два локтя высотой, золотой идол с круглой головой, раскосыми глазами, приплюснутым носом, круглым животом, короткими ножками и огромным, втрое больше обычного, выставленным вперед естеством. Именно на него Митаюки и повесила собранные золотые амулеты, взяла мужа за локоть:
– Матвей, пошли найдем какой-нибудь еды. А то у меня еще со вчерашнего утра в животе урчит.
Глава 5
Зима 1584 г. П-ов Ямал
СоюзникВсе люди разные, и нет похожих. Есть молодые и старые, честные и лживые. Есть красивые и уродливые, храбрые и трусливые, преданные и подлые. Есть ленивые и трудолюбивые, жадные и воздержанные, увлеченные и безразличные… Все люди отличны меж собой, и потому учение Девичества советует не пытаться воспитывать из мужчины того, кто тебе нужен, не требовать от человека поступков, на которые он не способен, не ломать волю и характер, не биться головой о камень…
Невозможно превратить товлынга в нуера, храбреца в труса, менква в трехрога, а лжеца в правдолюба. Если тебе нужен мужчина особенного склада – не трать напрасно силы на превращение урода в красавца, а вождя в робкого простолюдина. Просто выбери себе именно того, кто нужен.
В этот раз Митаюки-нэ искала не мужа – как раз своего Матвея Серьгу она обожала. Ведьма искала союзника. Однако, будучи хорошей воспитанницей, юная чародейка и в этом выборе полагалась на учение Девичества, а не на запугивание или уговоры.
Ватажники тем временем веселились. Поначалу все они, конечно же, пошарили по чумам, найдя там копченую рыбу и мясо, кувшины с похожим на кисель сытным отваром и вялеными щечками судака – и устроили пирушку. Потом, знамо, разобрали меж собой визжащих пленниц, запивая похоть крепкими отварами на душице и липе.
Своего мужа чародейка утащила в Дом Девичества, где буквально изнасиловала два раза подряд, высосав все его мужские соки, и оставила отдыхать. После такого издевательства Серьга не смог бы изменить Митаюки, даже если бы захотел – можно не беспокоиться. Пусть спит, ест и отдыхает. Дикари свою работу сделали – настала ее очередь.
Над островом разносились крики, стоны и плач. Соскучившиеся по женской сладости, казаки не особо церемонились с беззащитными пленницами, сорвав с них одежды и по очереди овладевая прямо на площади перед бывшим святилищем, на глазах связанных воинов. Одни сир-тя ругались и проклинали победителей, пинали ногами землю, запоздало жалея, что не умерли с оружием в руках и вынуждены терпеть подобный позор, другие молча ненавидели, иные жаждали мести или мучились совестью.
Митаюки-нэ бродила между пленников, с безразличием окунаясь в волны злобы и водопады проклятий, заглядывала в лица, внимательно прислушиваясь к эмоциям, которые испытывают несчастные. Ненависть, ненависть, ненависть… Стыд и отчаяние… Опять злость и бессилие. И снова стыд воина, не сумевшего защитить, спасти, оборонить. Стыд, зависть, ненависть. Опять злоба, опять стыд…
