Андрей Посняков - Крест и порох
– Ур-ра-а!!!
Менквы ловко хватали наконечники копий руками, задирали их вверх, пытались вырвать, но второй ряд вонзил свое оружие в грудь тем, чьи руки оказались заняты рогатинами первого ряда, выдернул, ударил снова в свежих, кто оказался на месте павших, – и далеко не все менквы успели отреагировать, а иных добили те, что освободили рогатины из рук убитых врагов. Однако зверолюди продолжали в бешенстве напирать, тянясь руками к врагу, стремясь сцапать, загрызть, задушить – и выдернуть копья снова оказалось не так-то просто. Строй стал смешиваться со стаей, и воевода, поняв, что командовать теперь бесполезно, выхватил саблю и ринулся в свалку, рубя толстые руки, хватающие его казаков, тыча острием в оскаленные морды, полосуя мохнатые спины…
Матвей Серьга лишился копья в первой же сшибке – ударил жирную самку в живот столь удачно, что вогнал рогатину на всю длину наконечника, даже упоры ушли изрядно в тело. Вытаскивать и не пытался – сразу дернул из-за пояса топор, резко выбросил вперед, в близкую вонючую харю. Сильный тычок с хрустом сломал менкву челюсть, и Матвей сразу рубанул вправо, по голове склонившегося над Силантием врага. Лезвие легко, как в деревяшку, погрузилось в череп. Серьга выдернул его, с силой ударил вправо, топорищем в ухо душащего Кудеяра людоеда, опять влево, подсекая руку с поднятым камнем, и опять – влево.
Менква со сломанной челюстью перед ним выл от боли и качался, не нападая сам и мешая нападать на Матвея другим, а потому казак мог успешно помогать товарищам. Однако везение продлилось недолго – раненого опрокинули свои же, рычащая зверолюдина полезла через упавшую. Серьга рубанул ее из-за головы, вогнав оружие в череп по самый обух и… И не смог выдернуть назад.
– Да ёкарный бабай бога душу в качель… – Казак отпустил топорище, выхватил саблю, тут же резанул под кисть протянутую лапу, уколол широкую грудь, засаживая клинок почти на фут в глубину, выдернул, рубанул другого под основание головы: – Гуляй, казачки! С нами бог, и кто против нас?!
Маюни в первой сшибке не побывал – у него и рогатины-то не имелось. Когда казаки приняли людоедов на копья, он просто стоял позади, зло сжимая нож в правой руке. Однако с началом рубки ровные ряды ратного строя в нескольких местах разошлись – и остяк, прикусив губу и пригнувшись, решительно кинулся в один из таких просветов, упал на четвереньки, пролез между топчущимися сапогами до крупных босых мозолистых ног, ударил ножом в одну, распарывая мясо на щиколотке, потом другую, третью. И каждый раз болезненный вой сверху доказывал, что его старания не напрасны. Оставшись прыгать на одной ноге, менквы то ли падали сами, то ли погибали, не в силах увернуться от казачьих сабель. Еще удар, еще, еще…
Внезапно сверху на паренька резко опустилась невыносимая тяжесть, из-за которой он не смог уже сделать очередного вдоха. Маюни дернулся, пытаясь выбраться из ловушки – но тяжесть, наоборот, увеличилась, и в гаснущем сознании мелькнула последняя мысль:
«Хоть шестерых успел, моя Ус-нэ…»
– С нами бог, православные! – Отец Амвросий, намотав тяжелый нагрудный крест на левую руку, правой отмахивался саблей от лезущих людоедов. Крест он взял в руку, чтобы уберечь, но как-то раз за разом получалось, что зверолюди лезли слева, и именно под удар краем тяжелого распятия то и дело подставляли свои морды. Священник бил, тут же виновато крестился: – Прости, Господи, грех мой тяжкий… – и снова бил крестом. Перед ним лежали уже трое безбожников, когда четвертый увернулся, широким взмахом саданул его в ухо, сбивая с ног, кинулся сверху, вцепился зубами в горло.
Мгновение спустя Иван Егоров широким взмахом рассек шею менква чуть ниже затылка – но священник больше уже не встал.
Рычащая людоедка шарахнула воеводу полупудовым валуном – атаман ощутил страшную боль даже сквозь толстый, в два пальца, войлочный поддоспешник. Егоров замер на миг, давая менкве время вскинуть камень снова, быстро кольнул ее в открывшееся горло, нырнул вперед, оказался в удушающих объятиях другого зверочеловека, попытавшегося достать зубами его горло, что есть силы прижал левой ладонью саблю к мохнатой груди, потянул рукоять, протаскивая изогнутый клинок поперек людоедских ребер. Потоком хлынула кровь, объятия ослабли. Воевода стряхнул с себя еще дышащего мертвеца, поднялся на него.
Битва на берегу еще продолжалась, но теперь уже не сотня менквов стремилась задавить кучку людей, а полтора десятка людоедов отчаянно пытались причинить хоть какой-то урон полусотне злых, окровавленных казаков. Ратники, имея такое преимущество, теперь в близкий бой не лезли, пятясь от напирающих зверолюдей, отмахивались быстрыми клинками, рассекая протянутые руки, срубая пальцы и рассекая ладони. А в это время их товарищи обходили врагов и рубили спины. Менквы поворачивались… Но что это меняло? Их предыдущие враги кидались вперед и рубили – в спину. Людоеды выли от злобы и бессилия и стремительно таяли числом, падая один за другим.
Воевода Егоров наклонился, тщательно вытер клинок о шкуру, заменявшую мертвецу одежду, а когда выпрямился, убирая саблю в ножны – все уже было кончено. Последний менква упал под ударами сразу нескольких сабель.
– Отдыхать рано, други мои, – предупредил казаков атаман. – Нужно собрать раненых, пока кровью не истекли, и счесть убитых. Давайте растаскивать туши.
Он сам, подавая пример, попытался откинуть людоеда, распластавшегося на священнике, но не смог. Менква поддался, только когда в помощь воеводе пришел немец.
– Боевой у вас капеллан, клянусь святой Бригитой! – похвалил отца Амвросия Ганс Штраубе.
– Так ведь казак. За спинами отсиживаться не привык, – опустился рядом на колено воевода, приложил ухо к груди священника. – Сердце стучит, значит, жив.
– Повезло. Горло, глянь, как собаки погрызли. Хотя кровь не бьет, вены целы.
– Значит, оклемается. Давай вон под тех людоедов заглянем!
Девицы со всех ног бежали к месту сечи, кидаясь к своим мужчинам:
– Цел, живой?!
– А чего со мной сделается? – только усмехнулся в ответ на тревогу невольницы ее Матвей. – Вот Кудеяра, похоже, затоптали…
Вместе с Савелием они оттащили одного за другим трех людоедов, подхватили под плечи Ручейка. Паренек завопил от боли, схватившись за плечо.
– Пусти… – наклонилась над раненым Митаюки, провела по телу ладонью, еще раз. – Кость боковая под шеей сломана…
Она коснулась пальцами правой руки ключицы, левую наложила молодому казаку на лоб:
– Нядаховсо-ста, тянан… тянан… тянад… – Девушка помогла раненому сесть, расстегнула пояс, стряхнула на песок ножны и подсумок, снова застегнула, накинула на шею, осторожно просунула руку в получившуюся петлю: – Вот, носи так и ничего не делай этой рукой десять дней.
– Что ты сделала, дикарка? – растерянно спросил Силантий Андреев.
– Вытянула боль, кость поправила, – подняла на него глаза Митаюки.
– Добре… – сглотнул казак и одобрительно похлопал ее по плечу. – Славная девочка…
Он в задумчивости погладил голову, потом махнул товарищу, указывая на сваленных друг на друга зверолюдей:
– Давай тех разгребем, Матвей.
– Маюни-и-и!!!
Митаюки кинулась на истошный вопль Устиньи, обняла ее за плечи, посмотрела на бесчувственного дикаря, коснулась ладонью, облегченно выдохнула:
– Да жив он, ничего не случилось. Спит. Отдохнет – встанет.
– Правда? – вцепилась в ее руку девица. – Точно ведаешь?
– Правда.
Тем временем воевода, пройдя по окровавленному берегу мимо десятков тел, покачал головой, вздохнул:
– Силантий! Возьми пару человек, ступайте вперед. Нам нужен ночлег. Найдите и возвращайтесь. Не хочу вести ватагу в никуда.
– Слушаю, атаман! – Десятник Андреев, как всегда, последовал приказу без заминки и рассуждений. – Матвей, за мной.
Ватага же застряла на месте битвы почти до сумерек – сперва растаскивали тела и помогали раненым, потом погребали своих погибших. Пока управились, стало ясно, что в живых из ватаги осталось только шестьдесят четыре казака, из них двадцать три раненых, причем семеро – тяжело, сами идти не могли. Сломанные бедра, голени, раздробленные колени. Митаюки-нэ уняла им боль, но ходячими бедолаги от этого не стали.
Среди женщин раненых не нашлось, даже змеиные укусы их каким-то чудом миновали. Хотя, скорее, те, кому не повезло, так и остались лежать в разгромленном остроге. Ибо уцелели только шесть белокожих девиц, Митаюки и Тертятко-нэ.
Вскоре вернулись запыхавшиеся Силантий и Матвей, громко сообщили:
– Тут поселок пустой недалече! Дикарский, три юрты, шкурами крытые. Небогато, но хоть от ветра спрятаться можно. Какие-никакие, но стены.
– Уверен, что пустой? – усомнился немец. – С чего людям селение свое оставлять?
– Мыслю, колдуны здешние оттуда менквов супротив нас выгнали, – пожал плечами десятник.
– То возможно… – Штраубе вопросительно посмотрел на воеводу.
