Грехи и молитвы (СИ) - Малинник Ира

Анна поднялась с кровати и прошла на кухню, чтобы налить себе воды. Наполнив кружку, она бережно поднесла ее к губам и сделала жадный глоток. Вода остудила и тело, и мысли, и женщина почувствовала, что ей становится легче.

Она распахнула ставни и посмотрела в окно. Там, на улице, все было тихо и спокойно. Их маленький городок был залит лунным светом, который покрыл деревья причудливой вязью, переплетаясь с темными листьями. Все дома были темными – ни в одном не горел свет. Градара отдыхала, и Анна словно слышала дыхание города, сотканное из стрекотания сверчков, легкого свиста ветра, шелеста вывешенной на веревки одежды.

Вдруг в окно постучали. Кружка выскользнула из пальцев женщины и с громким звоном разлетелась на десятки глиняных осколков. Анна почувствовала, что недавний ужас из ее сна возвращается, снова окутывает ее липким ледяным туманом, проникает внутрь и не дает сделать вдох.

«Этого не может быть», в голове бешено промелькнула мысль, «этого не может быть, ведь на дворе глубокая ночь».

В окно постучали второй раз.

Анне показалось, будто ее тело налилось свинцом и теперь, огромное и непослушное, не желает повиноваться ей. Ей хотелось одновременно бежать и прятаться, но какая-то часть ее, та, которая все еще не поддалась кошмару, прошептала: «Ты должна подойти к окну. Ты не должна бояться».

На негнущихся ногах, она медленно подошла к окну. Там, прямо на улице, стояла с беспечной улыбкой маленькая Николетта, дочь ее соседей. Увидев Анну, девочка улыбнулась еще шире и помахала ей. Анна неосознанно повторила жест, хотя больше всего ей хотелось захлопнуть ставни и проверить засов на двери.

— Buona notte. Доброй ночи, — вежливо сказала Николетта. – Я не сильно вас потревожила?

Милый, спокойный тон ребенка немного успокоил Анну. Она огромным усилием воли взяла себя в руки и постаралась, чтобы ее голос не дрожал.

— Нисколько, милая. Мне как раз не спалось.

— Знаю, — девочка улыбнулась так, словно она была ответственна за недавний кошмар Анны. – Он мне сказал.

— Он? Кто тебе сказал? О чем ты? – женщина снова захотела обернуться, но что-то удержало ее от этого. Она знала, что за ее спиной лежит на столе тяжелая чугунная сковорода. Разумеется, она бы в жизни не ударила ребенка… Если это правда ребенок.

— Неважно, кто, — Николетта отмахнулась от ее слов, как от москита. — Не хотите выйти? Тут так хорошо.

— Я, пожалуй, останусь внутри, — пробормотала Анна. – Я не одета.

Девочка пожала плечами.

— Come desideri. Как хотите. Я пришла рассказать вам одну новость. Она очень смешная!

— А это не могло подождать утра?

— О нет, он сказал, я должна прийти к вам ночью, непременно. Днем вы могли меня не услышать.

— А твои родители не волнуются? – Анне вдруг пришло в голову сменить тему.

— No, они крепко спят. Но я ведь вышла ненадолго – передать вам новость, и все. Слушайте.

Николетта ехидно улыбнулась, словно замышляя жалость. Ее темные глаза блеснули под густой челкой.

— Ваш сын, Томас Эккер, убил человека. Сын священника – убийца! Ха! Вот это шутка, верно?

Глаза девочки сверкали неподдельным весельем, а сама она зашлась в неистовом хохоте. Анне казалось, что сейчас ее смех перебудит всех соседей, но дома оставались темными, словно во всем мире существовали только Анна и Николетта.

А потом смысл сказанных слов начал проникать в женщину, разъедая ее изнутри, точно яд. Что значит, Томас убил человека? Как он мог убить кого-то?

— Не понимаю, — пробормотала Анна. Грудь больно сдавил стальной обруч. — Не понимаю…

— Что тут непонятного? Раз – и прирезал, как свинью. Кровища аж капала! Вот таков он, ваш обожаемый сынок! Убийца, который упивался тем, как горячая кровь бежала по его рукам! Ну, мне пора домой, сеньора – доброй вам ночи!

Девочка, не глядя на Анну, отвернулась и вприпрыжку направилась к своему дому, насвистывая какой-то веселый мотив. А Анна стояла у окна, глядя ей вслед, и ей никогда в жизни не было так холодно, как сейчас.

Она почти не удивилась, когда следующей ночью в закрытые ставни снова постучали, и стук раздавался до тех пор, пока она не поднялась и не открыла дверь. И снова Николетта хохотала, рассказывая ей подробности убийства, а потом она снова пританцовывала по дороге домой, пока Анна, уже не таясь, сжимала в руке сковороду.

И снова…

И снова…

И снова…

Очередной стук в окно оборвался в тот самый момент, когда табурет со стуком упал на пол, сбитый дергающимися ногами Анны Эккер, которая делала последние вдохи воздуха перед смертью.

***

Голову Томаса прострелило такой болью, что он моментально проснулся и начал жадно хватать воздух, словно во сне он задыхался. К счастью, его пробуждение не разбудило Дарио – утомленный дорогой, мужчина спал как убитый. Томас, стараясь не шуметь, поднялся и отошел в сторону, сняв с седла флягу с водой.

В ту ночь они ночевали на дороге, примостившись под кроной раскидистого дерева. Летние ночи отдавали им остатки дневного тепла, но каждый день становилось чуть холоднее, и Томас знал, что скоро им придется заезжать на постоялые дворы. К счастью, до него не доносилось никаких вестей о священнике-убийце: видимо, люди списали убийство Луки на обычный грабеж с печальным исходом. Как бы то ни было, волнения Томаса немного улеглись, а Дарио, как мог, поднимал ему настроение и старался сохранять бодрость духа. Разумеется, впереди был Ареццо, позади – Белиал со своей сворой, но Томас старался не думать об этом, а наслаждаться дорогой и временным покоем. И вот теперь, после очередного тихого мирного дня – такая сильная головная боль. Интересно, что ее вызвало…

«Твоя мать мертва», Астарот решил не церемониться. «Она покончила с собой».

— Что ты сказал?! – голос Томаса прорезал ночную тишину. Где-то позади него заворочался Дарио, да всхрапнул Каштан.

«Я решил, что будет правильно сообщить тебе. Белиал спровоцировал ее. Он подсылал к ней ребенка, какую-то девочку, которая живет неподалеку от вас. Она каждую ночь рассказывала твоей матери, что ты убил человека. Неудивительно, что бедняга покончила с собой. Такое насилие не выдержит почти никто».

— Замолчи, — Томас обхватил руками голову, будто пытаясь скрыться от голоса, но голос был в нем, в его голове, и спасения не было. — Замолчи!

«Послушай, если бы мне было знакомо сожаление, я бы сказал, что мне жаль. Но я скажу, что теперь Белиал перестал играть, и нам нужно быть вдвойне осторожными. Сейчас под ударом может быть кто угодно, и даже твой дорогой Дарио, поэтому…

— Tace!!

Томас упал на землю. Краем глаза он видел, что Дарио поднялся и спешит к нему, но его не волновало, что подумает мужчина. Слезы застилали Томасу глаза и мешали говорить, но он, кашляя и захлебываясь, начал кричать:

— In nome di padre, figlio e spirito santo…

Он выкрикивал в ночь слова молитвы и кричал так, чтобы тому, кто всегда был внутри него, стало так же больно, как и самому Томасу. Он хотел, чтобы Астарот разделил его страдания, почувствовал то, что чувствовал сам Томас, и поэтому он продолжал читать «Отче Наш», чувствуя, как его внутренности загораются едким огнем.

— Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum!

— Сеньор? – Дарио обхватил его за плечи и слегка встряхнул. — Сеньор, что такое? Что случилось? Почему вы плачете? Ответьте мне, молю вас!

Он был напуган, но Томасу не было дела до этого. Его матушка, его дорогая любимая матушка умерла, и она умерла по его вине, потому что он оставил ее.

«Не глупи!» Голос в голове огрел его, точно хлыст. «Ты думал, твоя молитва что-то мне сделает? Не спорю, было неприятно, но не более! Послушай меня, мальчик – ты ничего не мог сделать, и это была не твоя вина. Отправь письмо в Градару, отошли им денег на похороны, узнай у соседей подробности. Займи свой разум, пока он не уничтожил сам себя. Встань и утри слезы. Твой отец таким не был».

Слова Астарота отрезвили Томаса. Дрожащей рукой он вытер слезы на щеках и впервые посмотрел в глаза Дарио. Мужчина глядел на него с испугом, точно боялся, что Томас вдруг обернется демоном и кинется на него.