Андрей Посняков - Крест и порох

Юная шаманка позволила ему еще немного побыть частью себя, потом осторожно поднялась и вошла в море. Ледяная вода обожгла, но Митаюки все равно присела, ополаскивая все тело, омывая лицо.

Сзади подошел Матвей, взял ее руками за плечи. Девушка обернулась, запрокинула голову.

Взгляд дикаря изменился. Теперь он больше не смотрел на нее как на свою собственность. Он любовался сокровищем. Митаюки счастливо рассмеялась, взяла его за руку и повела на берег.

В ворота острога они вошли, понятно, вдвоем. Но теперь уже не она цепко держалась за покровителя, а он сам обнимал ее за плечо и крепко прижимал к себе.

Обед уже подходил к концу, дикари собирались на работу. Матвей забрал свой топор, крепко поцеловал шаманку в губы и отправился вслед за товарищами. Девушка до ворот провожала его взглядом – и воин тоже оглянулся раза три, неизменно улыбаясь.

– Что случилось, Митаюки-нэ? – изумленно спросила подруга, глядя на это преображение.

– Я дала ему приворотное зелье, – спокойно призналась юная шаманка, благо в остроге их речь все равно никто не понимал.

– Ты обезумела, Ми?! – охнула Тертятко-нэ. – Как ты могла? Это же дикари, людоеды, безродное племя! Они убивали наших воинов, они насиловали нас самих! Этот бородач осквернил твое лоно, неужели ты забыла?!

– Помню, – спокойно ответила шаманка. – И дикарь расплатится за это сполна. Раз осквернил, то пусть теперь кормит и содержит.

– Вот как… – понизила голос подруга. – Выходит, вот ты так порешила…

– Мы – сир-тя, носители древней мудрости, – скривилась в усмешке Митаюки. – А они – всего лишь жалкие окраинные дикари. Мы должны пользоваться ими, повелевать, а не сетовать на свою долю.

– Вот как… – повторилась Тертятко-нэ. – А наши все… Воспитанницы… Они задумали бежать. Дикари глупы и совсем за нами не следят. Девицы украдут ночью еду, и утром можно будет уйти.

– Глупость, – покачала головой родовитая шаманка. – Никто не дойдет. Да и куда возвращаться? Мы больше не воспитанницы Дома Девичества, но мы и не жены. Чьих детей мы родим? Кто примет их, кто примет нас?

– Родители… – неуверенно ответила Тертятко-нэ.

– Родители, – согласно кивнула Митаюки. – В их чумах свой век и скоротаем, у темной тенистой стены, скрываясь от глаз и ожидая смерти.

– А здесь нас будут насиловать, пока не обезобразимся, а потом съедят! – воскликнула подруга.

– Ты этому все еще веришь? – удивилась Митаюки.

– Я хочу домой, Ми, – жалобно всхлипнула Тертятко-нэ. – Хочу к маме!

– И я, – призналась шаманка.

– Митаюки! – окликнула девушку от костра Устинья. – Идите сюда!

Шаманка взяла Тертятко-нэ, подвела к дикарке, сразу спросила:

– Сюда?

– Сюда, – указала на себя Устинья. – Туда… – махнула она рукой, а потом снова указала на себя: – Сюда.

– Туда, сюда… – повторила новые слова Митаюки.

– А, потом, – отмахнулась дикарка, взяла за руку Тертятко-нэ и повела к одному из стоящих во дворе домов.

Затем женщины все вместе – на этот раз без круглолицего юного ханта – отправились за острог на вырубку, собирать бересту и лыко. Вернувшись с тяжелыми охапками, сели в круг плести корзины и полотно. Вернее, дикарки прибрали себе бересту, а лыко подсунули пленницам. Ну да все едино – работа-то привычная.

Когда стемнело и вернувшиеся воины привычно расселись у костра, Митаюки-нэ опять пристроилась рядом с Матвеем, прижимаясь плечом к его боку. Вместе с ним перекусила, вместе с ним и ушла в башню ночевать.

Шаманка знала, чего захочет ее дикарь, – повторения испытанного на берегу наслаждения. Девушка, конечно же, не стала перечить, усевшись на него сверху, но каждый раз, когда другие воины передвигались или когда от их грубых ласок вскрикивали пленницы, – дергалась, крутила головой, останавливалась. Снова начинала свою игру – и снова сбивалась из-за шумных соседей.

Разумеется, свое удовлетворение воин получил… Но совсем не то, какого так желал.

Та же неприятность с постоянно мешающими соседями случилась и утром.

Матвей Серьга ушел недовольный. Митаюки-нэ крутилась возле дикаря, ластясь и всячески выражая свое сожаление, но тот только отмахивался.

В обед и вечером ее воин ходил от одного одноплеменника к другому, о чем-то уговаривался, просил, даже, кажется, ругался. И когда они пошли на ночлег в этот раз, не дал ей остановиться во втором чуме, толкнув выше. Там, под крышей, верхний чум оказался разделен надвое лыковым полотнищем – одним из тех, что сама же Митаюки и сплела. С одной стороны расположилась парочка, которую шаманка видела в прошлый раз, а на другую половину Матвей провел ее и указал на брошенный на пол отрез из толстой сыромятной кожи.

Теперь они могли остаться наедине, вдвоем.

Разумеется, в этот раз дикарь получил все, чего желал, и даже немножко больше. А когда он затих, весь распластавшийся и счастливый, Митаюки приподнялась на локте, задумчиво водя кончиком пальца по бесчисленным шрамам воина.

Она томилась в плену только пятый день. Однако у нее уже появился свой мужчина, свой чум и кое-какое уважение. Ведь она – сир-тя, а это – всего лишь жалкие окраинные дикари. Придет весна, и к тому времени она не просто освоится в здешнем племени. Она станет для дикарей богиней!

Глава 3

Зима 1583 г. П-ов Ямал

В избе атамана народу собралось изрядно: отец Амвросий, десятник Силантий Андреев, немец, Маюни, двое кормчих. Сам Иван Егоров сидел за столом на высоком чурбаке, остальные расселись на сбитых вдоль стен широких топчанах. Все внимательно смотрели на светлобородого Кольшу Огнева, отчаянно зевающего и постоянно одергивающего синий кафтан.

– Да не томи, сказывай! – потребовал воевода.

– Пошел я, стало быть, как велено, вдоль берега на север, – начал свой рассказ кормчий. – Погода выдалась добрая, сразу по выходу парус поставили. С ним ходко получилось мчаться, полста верст за день делали только так! Чего видели? От нас в двадцати верстах река большая будет, а еще в пятнадцати – еще одна. А малых ручьев и речушек и вовсе без счета, земли тут водные. Видели мы поселения люда этого… Страшного и мохнатого… Как их?

– Менквы, – подсказал Маюни.

– Во, они самые! – обрадовался кормчий, продолжил: – Ты, атаман, высаживаться не велел, токмо быстро дозором сходить. Посему мы ни реки не смотрели, ни мохнатых не трогали, мимо проплыли.

– Добре, – кивнул Егоров.

– На второй день еще реку заметили, а опосля берег к закату отвернул. Мы вдоль него пошли, но холодело быстро, и ужо к ночи мы в лед сплошной уперлись. Около него переночевали, а опосля уже вдоль него к югу двинулись. Но прорех не встретили, лед сплошной, толстый. С локоть, а то и два. Полста верст мы отсчитали да на восток и повернули. Посему и обернулись так быстро, атаман, ты уж не гневайся. Зима ныне. Весной, мыслю, лед сходить станет, дальше землю разведать получится…

– Да, други, зима ныне, – согласно кивнул Иван Егоров. – Мы тут возле солнца бесовского пригрелись, забыли совсем. А зима наступает. Как бы до самого острога лед вскорости не добрался. Селений по морю не видно, а вглубь земли дозоры отправлять опасно. А ну, прихватит устье, и не выберутся обратно казаки?

– Не дети малые казаки, не пропадут! – громко ответил крепко сбитый Кондрат Чугреев, пригладив окладистую бороду. – Вода схватится – пешими дойдут. Снаряжать дозоры надобно, воевода, города языческие искать! Вона, какие истуканы с каждого града перепадают. Знамо, можно и постараться!

– Верно, верно! – поддержали его и остальные воины. – Дальние вылазки надобно готовить, селения искать. Здесь не Русь. Зимы, вестимо, и вовсе может не случиться! Чего зазря ждать?

– Ладно, казаки, будем готовить вылазки, – прикусив губу, согласно кивнул Егоров. – Молодец, Огнев, отдыхай.

Кормчие и десятники поднялись, двинулись к дверям. Штраубе и священник подзадержались.

– Ты забываешь, сын мой, что долг наш есть принести слово христово в умы сих обитателей диких, капища языческие разрушить и кресты над поверженными идолами водрузить? – с упреком вопросил священник. – Не вижу ныне рвения в деяниях и помыслах твоих, воевода!

– И то верно, друже, – кивнул немец. – Вона, как ловко о прошлом разе набег ватаге нашей удался! Ныне, почитай, у нас по два фунта злата на каждого казака приходится. Еще пара таких вылазок, атаман, и, клянусь святой Бригитой, каждый ратник наш богатством с герцогами германскими сравнится, а ты, друг мой, любого короля за пояс заткнешь! Ты же, смотрю, и вправду осторожен, ровно суслик перед спячкой. Дозоры токмо для отговорки рассылаешь, по рекам и вовсе никому подняться не даешь. Как мы новые капища найдем, коли в остроге безвылазно сидеть станем, ровно медведь в берлоге?

– Тревожно мне, Ганс, – покачал головой Егоров. – Да, город дикарский разорили мы успешно. По уму, за такой разбой преследовать нас должны сир-тя со всей рьяностью, сокровища свои, баб пленных отбить пытаться или отомстить за обиды хотя бы! Дикари же не тревожат острог вовсе, будто и не случилось ничего… Но ведь сир-тя колдуны, да притом сильные, умелые, я сие на шкуре собственной испытал! Нешто убежище наше исчислить неспособны? Не верю!